4 апреля — 70 лет исполняется Михаилу Окуню. Интервью с Яковом Окунем накануне юбилея!

● Что сейчас больше всего занимает Михаила Окуня? Преподавание, музыкальные проекты, авторская работа?

Он сочиняет, придумывает аранжировки для своего трио, преподаёт.
Он начал преподавать лет с сорока, преподавал довольно много, но в разные годы с разным интересом: как-то это волнообразно получается, иногда приходят ученики одаренные, а потом несколько лет нет никого…

На мой взгляд, ему удалось подготовить немало отличных музыкантов. Первым был Лев Кушнир. Я могу назвать пару действующих пианистов, которые стали вполне известны за последние пять лет — это Олег Стариков и Олег Аккуратов. По игре этих двух молодых музыкантов слышно, что они с интересом занимались у отца. Что касается более взрослого поколения — у папы консультировались многие мои коллеги и ровесники. Антон Баронин брал уроки в колледже «Консорт», в котором я теперь тоже, к слову, преподаю.

У отца реноме строгого педагога, но он человек с чувством юмора, и не без иронии может помочь найти и исправить слабые места.

● А как Михаил Моисеевич относится к музыке других жанров? К академической музыке?

Они с мамой обожают академическую музыку и хорошо её знают, в отличии от меня. Это как слушатель, а как исполнитель… я могу припомнить только то, что он сидит играет Шопена, готовясь к сдаче экзамена в муз.училище в городе Электросталь, а я, маленький, тут же, сижу луплю ложками по своим «барабанам» — старым чайным банкам…

Но если бы я оказался его ровесником, то непременно услышал бы что-то большее, ведь он считался одним из «вундеркиндов» в музыкальной школе имени Сергея Прокофьева, что на Басманной улице (в то время ул. К.Маркса), куда его отвела моя бабушка. Он обучался игре на рояле у Ларисы Васильевны Мохель, которая стояла у истоков фортепианного отдела этой школы, супруги выдающегося органиста Л. И. Ройзмана. А директором школы и педагогом по сольфеджио был Варфоломей Александрович Вахромеев, автор учебника по элементарной теории музыки. В общем, это был такой совершенно академический круг строгих людей и педагогов. И вот он делал-делал успехи, а потом, вдруг, ему всё надоело и он, по окончании музыкальной и общеобразовательной школ, поступил… в Московский текстильный институт.

● Но все-таки его преданность роялю никогда не подвергалась сомнению. Или есть у Михаила Моисеевича «тайная любовь» к другому инструменту?

Знаю только, что в юности он играл на губной гармошке. Был ансамбль, в котором они играли рок-н-роллы и песни «Beatles». Только не на классической гармошке, а на клавишной, по-моему, этот инструмент называется — мелодика.

● Это было как раз во время учебы в институте?

Да. И он тогда уже писал аранжировки. И еще немного играл на гитаре. Параллельно с этим слушал джазовые записи и вскоре совершенно увлекся занятиями.

Надо сказать, что папина семья вообще очень музыкальная. Мой дедушка, Моисей Михайлович Окунь, был очень одаренным от природы человеком. В семье нашей этот «ген» музыкальный «бродит», по-видимому. Двоюродный брат моего деда, например, знаменитый советский пианист Яков Флиер. Моя прабабушка отвела деда учиться музыке, но по каким-то причинам он прервал музыкальное образование, и тем не менее, до конца жизни прекрасно играл на рояле, даже импровизировал в духе импрессионистов и Скрябина. Папа рассказывал, что однажды, во время его занятий дома, дед подсел к роялю и сыграл фокстрот «Tea for Two», чем папу крайне удивил. Оказалось, что дед в молодости купил ноты в магазине, разучил эту мелодию и играл в компаниях друзей на танцах. У нас было много фортепианных нот, купленных дедом: красивые старые издания — Скрябин, Равель, Дебюсси…

● Было ли у Вашей бабушки музыкальное образование?

Нет, она была в основном «по дисциплинарной части» и строго следила за папиными занятиями, благодаря чему он хорошо закончил музыкальную школу, что не помешало ему забросить музыку на некоторое время потом. Надо сказать, что я в свое время проделал практически то же самое — не сразу понял, что хочу быть профессиональным музыкантом. Так что, в нашей семье это движение в сторону музыки как профессии уже три поколения происходит: первым был дед, который начал и бросил музыку, но играл в своё удовольствие всю жизнь; потом папа, получивший сперва техническое образование, но ставший музыкантом; а теперь и я…

● Похоже, что это ваша общая, наследственная черта — требуется время для «вызревания» окончательного решения.

Да, и всё это всегда решалось само, совершенно самостоятельно, без внешнего давления. И в моей, и в папиной жизни. Интересно, что мой племянник, Боря, сын моего старшего брата, от природы тоже одарён музыкально, он закончил музыкальную школу, но стал военным переводчиком. Он иногда садится к роялю у дедушки и играет с удовольствием час-другой… Это я о том, что музыка не на первом месте у нас в семье, но красной нитью. Если возникает страсть — занимаемся, нет — просто любим.

● А как и почему Михаил Моисеевич попал в музыкальное училище в Электростали?

Необходимость возникла, когда у многих тогда музыкантов — «самоучек» не оказалось дипломов о высшем музыкальном образовании, а для определённой профессиональной деятельности потребовались «корочки». Папа был уже профессиональным музыкантом, выступал, гастролировал, зарабатывал деньги, а диплом мог позволить повысить тарификации, начать преподавать в училище и т. п.

● Когда же, собственно, началась джазовая оркестровая карьера Михаила Окуня?

Это был оркестр Утесова, в 1975 году. По его воспоминаниям — интересная работа с хорошими музыкантами и дирижером Константином Певзнером. Там были номера и джазовые и совсем не джазовые. Это был отличный эстрадно-джазовый оркестр, с великим исполнителем во главе. Иногда папа брал меня с собой на репетиции. Помню, что на одной из таких репетиций, Владимир Васильков — барабанщик, работавший в оркестре в то время, первый раз посадил меня в перерыве за настоящие барабаны. Папа рассказывал, что это было довольно смешно: я, 4-летний, совершенно восторженно дубасил по барабанам, а в зале сидел Леонид Осипович Утёсов (они обсуждали с Певзнером какие-то дела), и он мой «восторг» не прерывал, хотя, теперь я понимаю, что этот грохот им мешал.

Несмотря на службу в оркестре или работы в ресторанах, папа никогда не переставал заниматься тем джазом, к которому у него лежала душа. Он дружил с джазовыми музыкантами, назовём их модернистами, в том числе и с Германом Лукьяновым, с тех времён, когда ходил и брал уроки в студии Москворечье, в которой преподавали многие знаменитые джазмены тогдашней Московской сцены.

После оркестра Утесова папа оказался в «Кадансе» Лукьянова, где играли музыку, написанную и аранжированную Германом.

● А как в советские времена джазмены находили себе работу? Только по знакомству?

В Москве была «музыкальная биржа» на Никитском проезде, напротив Детского Мира. Там можно было получить, как у нас это называется, «халтуру». А вообще, это обычно происходило так же, как и в моей молодости: мы друг друга узнавали не только потому, что вместе учились, а еще были какие-то тусовки, джемы. Начинали дружить, играть вместе… Со старшими музыкантами знакомились — приходили на их репетиции, просились подсесть поиграть. Потом, вдруг, они тебя могли на работу позвать…

● Одна из самых известных работ Михаила Окуня — аранжировки для «Грустной пластинки» Людмилы Гурченко. Каким было их творческое сотрудничество?

Я очень люблю эту пластинку. Считаю, что это большая, редкая удача, когда и исполнение и музыка — всё получилось. Потому, как мне кажется, что это не было просто сотрудничеством, а было, скорее, плодом нежных дружеских отношений. Материал они подбирали вместе с Людмилой Марковной, но, надо сказать, что папа никогда ничего не аранжировал, что ему было не по душе. Думаю, что Людмила Марковна ценила его как искреннего, прямого человека и музыканта. Если ему что-то не нравилось, он спокойно говорил «я это играть не буду». Они часто перезванивались, иногда ходили друг к другу в гости, и я, бывало, при этих встречах — всегда тёплых, семейных, весёлых — присутствовал.

● Помогал ли Вам Михаил Моисеевич найти себя как профессионального музыканта? Помогал с работой?

Я вспоминаю то время, когда в непростых девяностых, помимо работы в оркестре Лундстрема и редких выступлений своего трио, он играл в ресторанах со своими приятелями и друзьями (с саксофонистами Станиславом Григорьевым и Валерием Кацнельсоном, барабанщиками Иваном Юрченко и Евгением Казаряном, и многими другими прекрасными музыкантами). И вот тогда он начал посылать меня на работы вместо себя, потому что ему приходилось уезжать на гастроли с оркестром. На этих ресторанных «заменах» я уже профессионально познакомился с его друзьями-коллегами — прямо на работе, что для меня было очень важно! Они меня знали и приняли в компанию заочно, за джаз. А за то, как я играл все остальное, меня, конечно, следовало бы выпороть. Я ужасно стеснялся и старался изо всех сил, много занимался, чем и повысил свою квалификацию. Так что, в смысле профессии, этими заменами папа мне очень помог.

● А в том, что касается именно обучения игре на рояле и джазовой импровизации — он также был Вашим учителем?

В детстве он со мной занимался довольно редко, но метко. Когда я учился в музыкальной школе, ближе к окончанию, я бездельничал, и вот приходило время экзаменов, а папа как раз приезжал откуда-нибудь с гастролей, и каждый раз это был жуткий скандал. Теперь об этом смешно вспоминать, а тогда мне было не очень смешно…

Говоря же о том, что папа дал мне как педагог, можно сказать, что — всё. Дома, с рождения, я слушал его занятия, слушал лучшие американские записи 50-ых и 60-ых годов, это повлияло на мой вкус, мои музыкальные интересы и предпочтения. Он брал меня с собой на репетиции, концерты. Я присутствовал при его разговорах о музыке с его приятелями у нас дома. Поэтому, всё самое основное я «впитал» на слух. А потом, уже в училище, на то, чтобы «понять руками», как всё устроено технически, у меня ушло всего три-четыре года. Так что, я полностью папино творение — в прямом и переносном смысле!)))

www.jazzmap.ru