Александр Князев: Позавчера — в Париже, сегодня — в Костроме

Врождённая аристократичность в каждом движении: фамилия — царская — обязывает. Космическая красота в каждом звуке: инструмент обязывает — работы легендарного Карло Бергонци. В каждом слове абсолютное достоинство: обязывает титул. Первого виолончелиста мира. Только играть на провинциальной российской сцене завсегдатая амстердамского Консертгебау и парижского зала Плейель, Дворца изящных искусств в Брюсселе и лондонского Royal Festival Hall не может обязать ничто. Однако 18 февраля Александр Князев — прямо из Парижа — в Костроме. На презентации Костромского губернского симфонического оркестра под управлением Павла Герштейна. Не по долгу — по любви. К нашему городу и нашим музыкантам. О них и о себе — эксклюзивный разговор виртуоза с «СП».

— Александр, похоже, все газетные разговоры с вами начинаются одинаково: первым делом вы о своей «любовнице» рассказываете. Об уникальной виолончели Карло Бергонци, в смысле. Давайте нарушим традицию: Князев без виолончели существует?

— Конечно, существует. Но поскольку виолончель, а теперь ещё и орган занимают всё моё время, не думаю, что без них я представляю собой что-то интересное, о чём можно было бы говорить. Моя жизнь действительно целиком посвящена музыке. Если в данный момент я не играю, значит, еду куда-то играть либо, отыграв, откуда-то возвращаюсь. Ну, или репетирую.

— А пока вы играете, в мире происходит…

— Такие мысли меня давно посещают. Вокруг на самом деле много интересного — и всё мимо проходит. Сколько книг непрочитанных, фильмов непросмотренных… Я, например, природу обожаю: мог бы часами гулять и смотреть на небо. Но на это чаще всего даже один денёк выделить не получается, потому что я служу музыке. А музыка — великое искусство, которому невозможно ничего диктовать. Она сама диктует жизнь.

— Кто бы другой это сказал, можно было бы в высокопарности обвинить. Но вам ведь в 1994-м, после страшной аварии, в которой погибла ваша жена, именно музыка продиктовала — жить.

— Вы правы: я не люблю высокопарных фраз. Поэтому проще скажу: да, музыка, безусловно, помогла мне в тот момент. И очень сильно помогла, потому что она в принципе мой главный стимул. Хотя после аварии был и другой стимул — люди.

— Тогда, в девяностые, вместе с вами жить заново начинала вся страна. Это «заново» оказалось лучше?

— Я приветствовал перестройку тогда и сейчас приветствую. Хотя в тот момент произошло огромное количество трагедий и мы потеряли большую страну, нам удалось обрести главное — свободу. Для меня это очень важно. Очень. До девяностых мы все жили двойной жизнью: дома, с родителями, о чём-то можно было говорить, но вот я шёл в школу… А там учителя, одноклассники — и нужно было говорить совершенно другое. То же самое и в консерватории. Ужасные воспоминания, ужасное время. А главное — безнадёжное. Сейчас бывает хуже, лучше, но у нас есть надежда. А если её вообще нет, представляете, как страшно?

— Но именно в «безнадёжной» стране десятки музыкантов подавали большие надежды. И оправдывали их. А в «свободной» России талантливый студент консерватории, если верить вашим же словам, — редкость. В чём причина?

— Таланты рождаются вне зависимости от системы, у них какой-то свой алгоритм. Какой именно, нам неизвестно, но он точно не связан с тем, что происходит в стране. Правда, не принимая советский строй, я должен признать, что музыкальное образование в Союзе действительно было на высочайшем уровне. Что случилось потом? На Запад уехали многие талантливые педагоги. В девяностые, например, одной из лучших в мире стала виолончельная школа Германии. А всё потому, что там начали преподавать Давид Герингас, Борис Пергаменщиков, потом Наталья Гутман — три потрясающие виолончелиста, вышедшие из Советского Союза.

— Уровень образования не тот, лучшие педагоги на Западе… Куда податься сегодня молодому талантливому русскому музыканту?

— Да все пути открыты. В своё время, чтобы поехать на зарубежный конкурс, мы должны были пройти жёсткий отбор. Сначала в школе, потом в институте имени Гнесиных, затем всероссийский, всесоюзный — невероятное решето. Проходили единицы. Естественно, самые достойные, потому что после стольких отборов случайных людей не оставалось. Хорошо. Но были и те, кто обладал чуть меньшими способностями или просто был менее подготовлен. И вот им путь был закрыт. А сейчас выбирай себе конкурс, которых в мире огромное количество, плати вступительный внос — пятьдесят евро. И пожалуйста: играй, где хочешь, показывай себя, достигай успеха. Это и есть свобода.

— То есть для вас свобода — категория пространственная?

— Вы представьте: мы безвылазно сидели в Советском Союзе. Нас ждала только туристическая поездка в Болгарию, у кого дела были получше — в Венгрию, ну, а Югославия была уже пределом мечтаний. Сегодня же я просто не мыслю своей жизни без Парижа, в котором даже прожил три года, без Лондона, Нью-Йорка, Токио…

— Кострома, которую вы посещаете отнюдь не впервые, в этом списке как оказалась? Исключительно благодаря Костромскому симфоническому оркестру?

— Во-первых, я уже много лет очень дружен с Павлом Яковлевичем Герштейном. Мне приятно вместе с ним и его оркестром музицировать на сцене: музыка у нас действительно получается. Во-вторых, костромская публика очень благодарная, любит меня. А я, на самом деле, очень люблю Россию. И обожаю Кострому. Не только потому, что это город, важный для меня как для музыканта: здесь я реализую многие творческие планы. Но и потому, что мне нравится смотреть на торговые ряды, гулять по Ипатьевскому монастырю…

— Здесь лучше, чем в Париже?

— Кстати, в Париже я был всего лишь позавчера вечером, даже домой не заехал — сразу к вам. Здесь не лучше и не хуже — просто по-другому. Ещё раз подчеркну: я люблю Россию, хотя это не значит, что не могу критиковать свою страну. Но как бы ни критиковал, уехать отсюда не думал никогда.

— Несмотря на то, что вам рукоплещет весь мир?

— Раз по всему миру меня приглашают, значит, я достиг какого-то уровня.

— «Какого-то»… Музыканту, которого назвал своим учеником сам Ростропович, скромничать бессмысленно.

— Ростропович мне не учитель — фактически. Конечно, я учился на его записях. Покупал диски в то время, когда они были запрещены в Советском Союзе. Причём покупал, не имея никаких денег — на суточные, на гроши, сэкономленные на еде. Когда Ростропович всё это понял, оценил мгновенно: «Я считаю тебя своим учеником», — сказал. Он, конечно, великий виолончелист, но не надо делать из Ростроповича икону. Он был не один, и я учился не только на его записях.

— И всё-таки: названый ученик Ростроповича, один из самых молодых победителей конкурса имени Чайковского и чуть ли не единственный классический музыкант, способный собирать аншлаги, — музыковеды тайну гения Князева пытаются разгадать давно. А вот…

— Хотите, чтобы я сам раскрыл эту тайну?

— Угадали.

— Хорошо. Я думаю, что на сегодняшний день у меня самый красивый звук. Самый красивый и самый объёмный. Самый мощный: я без проблем играю с сильнейшими оркестрами мира. Моя техника феноменальна, она совершенна. Я исполняю скрипичные транскрипции, которые не все скрипачи могут сыграть. Полагаю, что игра моя очень эмоциональна, харизматична, она всегда воздействует на публику. В общем, это синтез тех качеств, которые необходимы для музыканта экстра-класса: звук, техника и глубина исполнения.

— Всё свыше?

— Талант, наверное, Господь Бог дал, но ведь я очень много работал в своей жизни. Причём музыка — это не такое занятие: один раз научился — и навсегда. Это постоянный процесс совершенствования. Поэтому учишься снова и снова — у виолончелистов, у скрипачей, у пианистов, у дирижёров… У любых музыкантов: французский органист Жан Гийю, например, открыл моё органное сознание. А такие великие партнёры, как Виктор Викторович Третьяков и Юрий Абрамович Башмет, в определённом смысле сформировали меня.

— Того самого Александра Князева, который всё-таки не существует без музыки. Значит, вам, как герою одной пьесы тридцатых годов, нужна всего лишь точка на земном шаре — чтобы поставить штык виолончели?

— Да, и эта точка — Москва. Знаете, у нас сегодня понятие Родины опошлено страшно, его поминают каждые пять минут все кому не лень. А об этом не надо кричать — надо тихо носить в своём сердце любовь к Родине. Так вот, для меня любимая Родина и есть Москва. Здесь я родился. И умереть хочу здесь.

Досье

Александр Князев — заслуженный деятель искусств России. Успешно выступает в двух амплуа: виолончелиста и органиста. Его репертуар включает практически полную антологию произведений для виолончели и многие произведения для органа. Лауреат престижных исполнительских конкурсов: конкурса имени П. И. Чайковского в Москве, UNISA в ЮАР, конкурса имени Г. Кассадо во Флоренции. Играет на виолончели работы ученика Страдивари Карло Бергонци, предоставленной Государственной коллекцией уникальных музыкальных инструментов.

севернаяправда.рф