Алексей Людевиг: Горжусь, что я внук Билибина

Журналист Дарья Гаврилова в блоге MagadanMedia представила интервью с родственником начальника Первой Колымской экспедиции

Алексей Людевиг. Фото: Дарья Гаврилова

Когда в далеком 1928 году будущий легендарный первопроходец золотой Колымы, начальник Первой Колымской экспедиции Юрий Билибин добивался своей отправки в центр еще не существующей тогда на карте Магаданской области (для проверки данных о ее золотоносности и оценки промышленного значения), и когда позже мерз в наших краях от холода и голода, вряд ли он мог себе представить, что спустя восемь десятков лет на эту землю приедет играть его прославленный внук, альтист с мировым именем Алексей Людевиг. Выдающийся музыкант провел в Магадане три дня: посетил музеи, памятник деду, улицу, названную в его честь, и сыграл колымчанам на своем альте работы Антонио Мариани 1661 года.

Приезд внука «золотого Моцарта» (как до сих пор называют Билибина геологи) Магаданская областная филармония организовала в рамках празднования юбилея «Дальстроя», которому сегодня исполнилось бы 85 лет. А одну из главнейших страниц в истории освоения территории Северо-Востока в первой четверти XX века вписал, как известно, как раз Юрий Билибин, результатом работы экспедиции которого явилось открытие нашего золотоносного региона. Дочь Юрия Билибина Наталья стала художником, в Магадане никогда не была. Зато приехал ее сын, блестящий альтист, дирижер и исполнитель огромного таланта, гибко владеющий всеми музыкальными стилями.

География выступлений Алексея Людевига охватывает четыре континента. В репертуаре альтиста — сочинения, созданные на протяжении последних трех веков. Алексею Людевигу принадлежит честь громких мировых премьерных исполнений произведений многих российских композиторов — Успенского, Слонимского, Сапожникова и других, а также произведений современных американских и французских авторов, многие из которых были написаны специально для него. Художественный со-руководитель Санкт-Петербургского фестиваля «Дворцы Санкт-Петербурга», художественный руководитель фестиваля «Новый серебряный век», основатель камерного ансамбля «Камерные Солисты Санкт-Петербурга», профессор Санкт-Петербургской государственной консерватории, сегодня Алексей Людевиг совмещает сольные выступления, исполнение камерной музыки и преподавание в Санкт-Петербургской консерватории.

Алексей Людевиг и магаданский пианист Александр Горностаев. Фото: Дарья Гаврилова

Даже не очень хорошая акустика зала МЦК послужила прекрасной оправой невероятно красивого звука его альта. Как писала французская критика после одного из выступлений музыканта: «Алексей Людевиг знает, как заставить свой инструмент петь со всеми оттенками человеческого голоса. Таинственный и затененный, он мудро соразмеряет блеск с мягкой поэзией, его легко скользящий смычок способен извлекать глубочайшие звуки»…

Примечательно, что на сцене Муниципального центра культуры маэстро выступил совместно с нашим магаданским музыкантом Александром Горностаевым (фортепиано). Колымские слушатели с восхищением принимали их инструментальный дуэт, который звучал так, словно исполнители играли друг с другом долгие годы. Совместная концертная программа Алексея Людевига и Александра Горностаева соединила в одном изысканном музыкальном вечере И. С. Баха и Б.Джоела, Ф. Крейслера и Ск. Джоплина, Х.Глюка и Мясоедова, Марэ и Нардини, М.Таривердиева и Ф.Шуберта — калейдоскоп имен и эпох.

Впрочем, Алексей Людевиг поражает не только на сцене. В личном общении с первой секунды очевидно, что перед вами — человек из интеллигентной семьи, коренной петербуржец во всех смыслах этого слова: манера его речи, ясный и изысканный способ изложения мыслей, культурный облик, неуловимое сходство с дедом (Юрий Билибин, как известно, родился в старинной дворянской семье) — все это как продолжение прекрасной музыки, которую он играет. Говорить с таким человеком — истинное наслаждение, и после долго тоскуешь, прислушиваясь к затихающим на периферии сознания волшебным звукам его голоса и его альта.

Алексей Людевиг начал заниматься музыкой у своего отца — известного петербургского альтиста Алексея Людевига, а также у Юрия Башмета и Дмитрия Шебалина. В знаменитую ленинградскую детскую специальную музыкальную школу в переулке Матвеева, в которой учились Спиваков, Слонимский, Янсонс, и многие другие выдающиеся музыканты современности, Алексея Людевига приняли в 7 лет. Попасть в эту школу для «особо одуренных» или «Десятилетку», как ее в шутку называют сами выпускники, всегда было практически невозможно — образовательное учреждение для избранных. Тот факт, что эту школу окончил отец Алексея Людевига (а впоследствии и сын Федор), не сыграло существенной роли: экзамены сдавал на общих основаниях, как все. Окончив «Десятилетку» в восемнадцать, Алексей Людевиг поступил в старейшее в СССР высшее музыкальное учебное заведение — Ленинградскую государственную консерваторию. Сегодня он там преподает на кафедре скрипки и альта оркестрового факультета, как и в Санкт-Петербургском музыкальном колледже. Аспирантуру формально не окончил: сыграв экзамен по специальности, историю коммунистической партии сдавать не стал, потому что как раз в тот момент ему предложили гастроли по Южной Америке, и он предпочел отправиться выступать.

Альт Алексея Людевига работы Антонио Мариани 1661 г. Фото: Дарья Гаврилова

— Алексей, какие рассказы о деде вы слышали в своей семье?

— Все мое детство было овеяно легендами о нем. Мама родилась у них в Ташкенте. Дед, к сожалению, умер задолго до моего рождения. У бабушки в кабинете всю жизнь, сколько себя помню, висело его фото, и у нас дома сейчас тоже стоят его фотографии. Бабушка ведь была геологом, и частенько мне рассказывала, какими приключениями была насыщена их работа: как однажды их чуть не убили басмачи, и как дед не любил все, связанное с «Шариковыми» — из другой среды был человек. Он и доносчиков своих простил, я уверен.

— А она ревновала его к работе, из-за которой толком и не видела его дома?

— Это работа. Они оба всю жизнь были в геологических партиях, чаще порознь, потому что бабушка занималась другой сферой геологии.

— Каково это — пройти по улице, названной в честь своего деда?

— Чувства волнительные, конечно. Магадан я посмотрел заранее, перед тем, как ехать, в интернете. Симпатичный город, улица Билибина, правда, не очень весело выглядит. А в вашем музее мне было страшно интересно! Мне показали фотографии, которых я никогда прежде не видел, у нас в семейном архиве таких и нет.

— В свое время на страницах «Магаданской правды» было обсуждение на тему «Кому достанется „голова“ геолога Билибина?»: своеобразный монумент около СВКНИИ по улице Портовой вызвал неоднозначную оценку горожан — одни «против» «головы на пике», другие «за»… А вы на чьей стороне в этом споре, каким видите памятник своему деду?

— Я совершенно не подумал об этом сегодня, когда возлагал к нему цветы. То, что он не похож на себя внешне, это другое дело. А вот относительно головы на пике… Мне мама еще сказала, что у вас около института стоит некий русский витязь, былинный герой… Знаете, я рад, что он есть, что Колыма хранит память о начальнике Первой Колымской экспедиции. Стоя сегодня у подножия памятника деду, я еще раз представил себе въяве, насколько это было неимоверно тяжело, — они ведь чуть не умерли тогда здесь в экспедиции, — голодали и прочие страшные вещи.

— Поэтому у вас и не было мысли пойти по стопам деда и стать геологом?

— Как мне кажется, дети копируют, прежде всего, своих родителей, а не дедов. Отец долгое время — более 40 лет — проработал концертмейстером альтов в оркестре Мравинского. И я с детства был погружен в музыку. Сам не помню, но родители рассказывали, что в три года я говорил, что хочу быть альтистом, как папа. В итоге я учился у своего собственного отца, у покойного Дмитрия Шабалина (выдающийся альтист, артист Квартета имени А. П. Бородина, педагог, Народный артист РСФСР, лауреат Государственной премии СССР, — прим.авт.), аспирантуру оканчивал у Юрия Башмета.

— Кстати, о Юрии Башмете. Помнится, во время нашего с ним интервью он дал мне примерить свой 15-граммовый изумрудный перстень, который придает нужный вес его запястью, когда он держит смычок. А у вас есть такого рода игровые хитрости?

— Нет, отсутствуют (смеется).

— Признайтесь, родители заставляли вас заниматься?

— В определенном возрасте заставлять приходится всех. Я это хорошо знаю, потому что моему сыну Федору 22 года, он очень хороший скрипач, учится сейчас в Тель-Авиве, в хорошем университете. Никто не рождается со смычком в руках. Хотя, у меня возникает такое ощущение, когда я слышу венгерских скрипачей — они словно в люльке уже со скрипкой. К примеру, Лакатош — уже третье поколение скрипачей. Но, как и любая профессия, а не увлечение, игра на скрипке предполагает профессионализм и работу, и ремесло. В академической музыке трудно добиться признания, как и во всей остальной музыке. Хотя с некоторыми и бывает такое, что проснулся знаменитым. Есть люди, которые появились на «Евровидении», получили приз, и наутро на них посыпались ангажементы. Но это все равно тяжело, потому что появиться и произвести впечатление требует неимоверного труда. Во всех случаях происходит по-разному: у кого-то очень долго, у кого-то мгновенно, но это всегда трудно, это работа, работа и работа.

Алексей Людевиг дает афтографы магаданским поклонникам после концерта в зале МЦК. Фото: Дарья Гаврилова

— Когда на Колыму приезжал известный скрипач Дмитрий Коган, он мне рассказывал, что как-то по-особому бережет свои руки…

— Нет (смеется). В отличие от Дмитрия Когана, я свои руки никаким специальным образом не берегу.

— Вашему альту 355 лет, ему нет цены. Вам его какой-то фонд выдал в пользование?

— Нет, это мой личный, я получил его в наследство от отца. А он, в свою очередь, его когда-то купил, очень давно. Стоил альт при этом какие-то жуткие деньги, помню, отец даже машину продал, чтобы его купить. Тогда еще можно было каким-то чудом приобрести подобный инструмент, сейчас — нет.

— О своем альте вы отзываетесь как о живом существе, при этом умеете извлекать необыкновенно разнообразные краски из своего инструмента. Каковы ваши с ним взаимоотношения?

— Когда мы с ним постоянно общаемся, — хорошие. Когда у меня мало времени, они начинают портиться. Инструмент действительно имеет свойство обижаться, особенно, когда я долго на нем не занимаюсь.

— Сколько часов в день вы с ним проводите?

— По-разному. Иногда безобразно мало, иногда — весь день. Вот сейчас вернусь обратно, и у меня концерт будет, где в первом отделении я дирижирую, а во втором играю. Дома еще ждет скрипка, и у меня есть мечта сыграть ре-минорный концерт Баха на ней.

— А смычок у вас старинный, французский? Или у Этьена Латло заказываете?

— Да, традиционно считается, что лучшие смычки делают французские мастера. Но, недавно разговаривая со своей хорошей подругой, прекрасной скрипачкой Ниной Белиной — она сейчас живет и работает в Америке, училась еще у последнего ученика Ауэра (Леопольд Ауэр, российский скрипач венгерского происхождения, педагог, дирижер и композитор, основатель русской скрипичной школы, — прим.авт.) — так вот она считает, что старый инструмент, да, держит свои свойства и даже приобретает их со временем, а вот смычки — нет. У меня очень хороший немецкий смычок «Карл Шмидт», достаточно новый, куплен в конце 80-х гг.

— В Магадане нет специально оборудованного зала для камерной музыки, как вам игралось на магаданской сцене?

— Вы знаете, неплохой зал. Неплохой. Вам было слышно?

— Конечно. И видно. Вы блестяще импровизировали по ходу концерта, все эти ваши штучки просто прелесть!

— Акустика в зале, естественно, могла бы быть и получше — немного больше отзвука было бы хорошо, но я понимаю, что все упирается в средства. В Японии, например, можно заказать такие панели, при помощи которых можно менять акустику.

— Чем отличается зарубежная публика от нашей?

— Зарубежная, она тоже разная. По-настоящему знающая публика осталась в немецкоговорящих странах. Когда у нас играли на свирелях и гуслях, у них уже был Бах. Ты можешь где-нибудь в Бонне выйти на сцену, и в первом ряду будет сидеть какой-то с виду чернорабочий с партитурой изысканнейшего произведения и сидеть весь концерт по партитуре смотреть, как ты играешь. Такое было, и не раз. У нас такого не бывает. Наша публика более непосредственная, но уж если любят, так любят. Вот в Южной Америке, к примеру, могут начать хлопать посреди произведения, потому что им понравилось.

— Альт — не самый распространенный инструмент, как вам удалось достичь успеха в профессии, которая считается показателем высшего статуса в музыке?

— Знаете, хорошо играть сложно на любом инструменте.

— А ваш личный секрет успеха — в чем он?

— Если говорить об умении играть, то это работа. И думать. Думать о том, что ты делаешь, зачем ты это делаешь.

— Нет ощущения, что жизнь прошла мимо? За окном — сменяющие друг друга времена года, а вы с инструментом круглосуточно… Так?

— Да нет. Я в молодости даже каратэ успевал заниматься, тогда у меня была возможность находить на это время. Но сейчас его все меньше, потому что постоянные выступления, гастроли, студенты в Петербурге, которые требуют большого внимания. Поэтому времени очень мало, чему я на самом деле очень рад. Всегда лучше работать слишком много, чем слишком мало.

— Вы и в армии служили, и каратэ занимались… удивительная смесь для столь рафинированного человека.

— В 10-м классе школы меня побили хулиганы на улице. Я шел домой с инструментом и с пакетиком, в котором лежало то, чего ценнее в те времена не было — виниловая пластинка Rolling Stones. Обе руки были заняты, и вот на меня налетели двое. Били по телу, по голове. Среди бела дня все это происходило, никто не остановился. Сначала я от них убежал, так как понимал, что не имею права вступать в драку с инструментом в руках. Они меня-таки поймали, и в тот день я заинтересовался боевыми искусствами и довольно серьезно начал заниматься. С тех пор ко мне больше никто не подходил, так как я, будучи молодым и глупым, порой стремился испытать свою силу на уличной шпане. Каратэ, айкидо, соревнования. Но, когда начал заниматься в Консерватории дирижированием у Мариса Арвидовича (Марис Янсонс — известный советский и российский дирижер, в наст.время — гл.дирижер нидерландского Концертгебау) и постепенно это оставил, потому как приходить в класс со стертыми в кровь костяшками пальцев было как-то неприлично.

— Вы выступали во всех концертных залах мира, а какой ваш самый любимый? Есть такой?

— О каких-то залах остались хорошие акустические воспоминания, есть и безумно красивые: в Германии, например, в старинном университетском городке Тюбинген есть зал, в котором играли просто все! Там потрясающая акустика, пугающая архитектура, очень хорошо звучащий зал. Еще зал Арсенал-Мец во Франции, зал в Сарагосе, в Астане. Сходное впечатление было от Макао — остров недалеко от Гонконга, бывшая португальская колония. Впечатления от места затмили сам концерт.

— В одном из ваших интервью я читала, что всю жизнь путешествуя по миру с гастролями, вы успеваете увидеть только гостиницу и концертный зал. Так и есть? Все — мимо?

— Признаюсь честно: я уже столько раз был в Мадриде и ни разу не был в Prada. Так же, как в Бильбао я все никак не мог попасть в галерею Гуггенхайма — одну из самых великолепных и именитых коллекций. До Гугенхайма я все-таки недавно добежал, до Prado — нет. Нет времени: приезжаешь, репетиция, спать, утром репетиция, вечером концерт, уехал. Видишь что-то из окна машины. Печали, что не успеваю побывать, посмотреть — нет. Это жизнь. Такая работа. Нужно уметь принимать обстоятельства.

— А вас не угнетает то, что современная молодежь не ориентирована на классическую музыку? Или это не так?

— Это, к сожалению, так, более того, это во всем мире сейчас происходит. Печально. У нас в стране очень сложно играть, например, Шостаковича. Или Канчели. Я играю периодически. Но вот «спроса» на них, говоря рыночным языком, нет. Наверное, у людей стала очень сложная жизнь и сильные глубокие переживания их не влекут.

Алексей Людевиг дает афтографы магаданским поклонникам после концерта в зале МЦК. Фото: Дарья Гаврилова

— А вы строгий преподаватель?

— Да. Без поблажек. Другое дело, что это может носить очень веселый характер, но тем не менее я спрашиваю сурово. Если учить молодых, то надо начинать учить как можно раньше. Потому что разница в 16 и в 18–19 лет критическая.

— Во сколько родителям нужно вкладывать своему ребенку смычок в руки, если они хотят вырастить из него гениального скрипача или альтиста?

— Это зависит от ребенка. Кто-то может уже в три года стоять со скрипкой, а кто-то не может и пяти минут на месте усидеть. Я начал заниматься в пять лет. Со мной занимался папа, но это было сложно. Считаю, что родители с детьми заниматься не должны. И вообще, это очень тяжелая профессия. Не мучьте детей! (смеется)

magadanmedia.ru