Артур Зобнин: Посещение Филармонии никогда не будет массовым

Современная академическая музыка существует, утверждает председатель молодежного отделения петербургского Союза композиторов

Чем живет это направление, почти лишенное внимания средств массовой информации, и каково быть молодым композитором, чья музыка не имеет ничего общего с поп-направлениями, выяснял корреспондент «Вечёрки» Алексей Блахнов.

— Что касается современной академической музыки, то вариантов не очень много: композитор, не являющийся исполнителем, либо идет работать в кино, что многих не совсем устраивает, либо ищет выход на европейские фестивали и пытается получить от них оплачиваемые заказы. Есть еще вариант заняться преподаванием, а то и пойти в музыкальную журналистику. Преподавание, кстати, может быть не только академическим: оно может затрагивать так называемое написание музыки на компьютере, ведь сейчас очень много людей этим увлекаются, но так или иначе они начинают брать частные уроки, приходя к пониманию того, что без теоретической базы у них мало что получается.

— А за аранжировку чего-то попсового вы готовы взяться?
— Аранжировка всегда была одной из статей доходов композиторов. Известно, что Жорж Бизе, автор гениальной оперы «Кармен», ничего при жизни своими сочинениями особо-то и не заработал. К этому факту нужно относиться как к данности, и если поступает предложение сделать аранжировку, то почему бы и нет? Мне вот очень близко кино в стиле арт-хаус, есть варианты заняться музыкой для фильма, снимаемого студентами, но, как вы понимаете, этим не заработаешь. В нашем деле всегда приходится выбирать между интересом и заработком.

— Мне всегда было любопытно: что дает участие в различных отечественных фестивалях?
— В первую очередь — удовлетворение. Дело в том, что на подобные мероприятия часто приходят молодые люди, которые обычно и в Филармонию не ходят, а тут они подходят после концерта и говорят, что было здорово. Они, может быть, не все понимают, но всегда повторяют фразу: «Это так живо, так профессионально». Становится ясно, что многие истосковались по профессиональному исполнению живой музыки — это то, что нас отделяет от всего того, что находится в ротации: мы делаем действительно качественный продукт.

— На какие шаги можно пойти ради ее популяризации?
— Сейчас есть очень много вариантов для того, чтобы «прийти к слушателю». Допустим, в моду входят так называемые синтетические жанры, представляющие собой мультимедийные композиции: видеоряд, электронная музыка, тут же ансамбль. Например, и в США, и в Голландии есть команды, умудряющиеся организовывать концерты, в которых на одной сцене они ставили и джазовую музыку, и какую-нибудь «оторванную» рок-группу приглашали, и тут же исполняли нереально сложную композицию серьезного автора. Все это перемешивалось, превращаясь в музыкальный марафон, часов на восемь. Воспринимается это прекрасно и между тем доносит серьезную музыку до слушателя. С другой же стороны, уже тридцать лет как чистый авангард размывается и электронной музыкой, и использованием инструментов, свойственных рок-группам. Если заглянуть еще глубже, в прошлое, то мы поймем, что композиторы всегда работали со всеми доступными им современными жанрами. Тот же Бизе не из головы взял знаменитую на весь мир хабанеру: он использовал популярную на тот момент кубинскую песню, поменял в ней несколько тактов, и вот он — шедевр на все времена!

— Как вы думаете, где может звучать современная академическая музыка помимо Филармонии?
— Очень хорош главный зал музея современного искусства «Эрарта», где мы уже проводили свои мероприятия. Но я бы спокойно отнесся и к работе в их камерном зале, совмещенном с кафе, — посторонние звуки меня бы не раздражали, тем более важно, чтобы зритель себя комфортно чувствовал. Да, акустика где-то лучше, где-то чуть хуже, но публику в контексте данной музыки это мало волнует — важно настроение, впечатление.

— Какие вы видите перспективы для современной академической музыки? Услышим ли мы ее когда-нибудь в эфире непрофильных радиостанций?
— Стоит понять, что Бетховена в его время тоже не особенно-то и слушали. Тогда была своя популярная музыка. Но, представляя себе начало XIX века, первым делом вспоминаешь не исполнителей, популярных тогда, а Бетховена. Конец XVIII века — это Моцарт, а не бренчание салонных мелодий на клавикордах. Все это ушло. Конечно, можно достать ноты, посмотреть, даже исполнить, но мы же не делаем этого, это просто неинтересно! И так с любым временем: в перспективе его всегда будет представлять именно серьезное искусство.

— Как вы думаете, что именно в современной академической музыке, которая, допустим, будет воспроизведена лет через сто, подскажет слушателю будущего, что он по сути слышит 2014 год?
— В этой музыке есть приметы времени. В классическом, казалось бы, составе ансамбля можно встретить бас-гитару, элементы электронной музыки. Понимаем же мы, слушая Бетховена, что перед нами начало XIX века! Взять ту же Девятую симфонию — это образец искусства, все еще относящегося к классицизму. Находясь во времени, сложно судить о его приметах. Наш мир очень материальный, начиная с вопроса денег и заканчивая тем, что человек забрался в такие дали, о которых раньше и мечтать не мог, создал самые умные машины, изучил и подчинил себе структуру самого звука.

— К чему же призывает современная академическая музыка? В чем ее послание?
— Любое серьезное искусство в первую очередь призывает мыслить, а о чем — дело другое, там прямой постановки вопроса не встретишь. У того же Бетховена его ода «К радости» — вещь неоднозначная, и есть над чем поразмыслить. Но главное — серьезное искусство не является плакатом, у него нет слогана, в нем всегда есть иносказание, его нужно почувствовать, а не тыкать пальцем. Наверно, поэтому посещение Филармонии никогда не будет массовым. Поколение 1990-х в этом плане вообще потерянное, им не дали какого-либо представления о классической музыке вообще, но, один раз побывав на концерте, они удивляются: «Как это? Это живое исполнение?!» И они приходят снова, ведомые естественным желанием прикоснуться к живому, настоящему.