Дирижер Дмитрий Юровский: «Я не волшебник, но работать умею»

Симфонический оркестр Москвы «Русская филармония» откроет новый сезон грандиозным мультимедийным проектом «Реквием Верди и шедевры эпохи Возрождения». Пространство Светлановского зала заполнят видеопроекции, идеально дополняющие музыку итальянского композитора. Накануне премьеры главный дирижер Дмитрий Юровский рассказал в интервью m24.ru, почему октябрь ассоциируется у него с Джузеппе Верди, как научить любить классику поклонников шансона и какие преимущества дает принадлежность к музыкальной семье.

— Этот сезон оркестр «Русская филармония» начинает с Реквиема Верди — произведения, которое слушатели знают вдоль и поперек, оно исполнено всеми великим мастерами. Возникает вопрос: что нового вы нашли в нем? Какие свежие решения приготовили?

— Тут есть два момента. Мы пробуем интерпретационно соединить музыкальную часть и изобразительную — картины эпохи Возрождения. Полотна приблизили Реквием к музыкальному театру. Если смотреть на это произведение, оно изначально написано не как чистая оратория, а как музыкальный театр. Такой великий композитор, как Верди, который действительно умел писать оперы, конечно, любой свой труд рассматривал со стороны драматургии.

Реквием и раньше пытались делать с тематическим визуальным рядом, но такого, чтобы картины подбирались исходя из смысла текста, еще не было. Проблема Реквиема заключается в том, что он написан на латыни, а латынь — мертвый язык, которым мало кто на сегодняшний день владеет. Тем более, это церковный язык.

Мы хотим попробовать отнестись к Реквиему не только как к музыке, а соединить два жанра и получить эффект снежного кома: с одной стороны — гениальная музыка, с другой — гениальное изобразительное искусство. Два искусства должны соединиться, будто писались едино. Пусть сложится ощущение, словно Верди с большим количеством друзей-художников сели вечерком, подумали и сотворили. У такого синтеза может появиться глубокий драматургический смысл. Мне самому интересно, что получится.

Это одна часть ответа на вопрос. Есть и вторая — музыкальная. Мне давно хотелось подойти к Реквиему с оперной точки зрения, потому что там довольно тяжелая оркестровка. Я решил вернуться к традициям первой половины XX века, когда мессу исполняли драматические голоса. У нас квартет подобран сознательно.

— На ваш взгляд, какое место Реквием Верди занимает среди других заупокойных месс великих мастеров — Моцарта, Брамса, Брукнера, Шнитке?

— Они все — слишком великие и слишком разные, чтобы сравнивать. Наверное, Реквием Верди самый театральный, самый раскрепощенный эмоционально, что является одним из показателей итальянской натуры. В нем эмоции взрываются наружу. Любопытно, что практически все великие авторы, которые писали заупокойные мессы, были от церкви либо отлучены, либо не могли наладить с ней отношения. И этому не исключение ни Моцарт, ни Верди, ни Брамс.

Но у Верди, несмотря на не самые теплые отношения с католической церковью, есть та духовность, которая проявляется в каждом его произведении: «Аида», «Травиата», Реквием. Однако религия сама по себе не имеет никакого значения: можно креститься в любую сторону или не креститься вовсе, твое право. Но есть какая-то высшая сила, на которую не надо все сваливать, но к которой можно обратиться в минуты сомнений, радости или горя. Если у тебя есть вера, ты сразу переходишь на другой уровень духовности. Именно об этом любой реквием.

В последнее время, особенно в Европе, религия стала камнем преткновения, и это плохо, потому что появилось много бездуховности. Люди не знают, на кого можно положиться, на кого нельзя, и забывают о том, что вера, церковь существуют не для показухи, а для спокойствия, для собственного баланса, для душевной гармонии. Мы не берем на себя слишком много, но попробуем расшевелить нашего слушателя, а это легче делать, когда включаешь сразу и визуальное, и акустическое восприятие.

— Почему именно с этого произведения вы решили начать сезон?

— Когда-то я отметил день рождения композитора Верди в Парме… Вы знаете, что такое Гала-концерт, посвященный дню рождения Верди, в Парме? С 10 утра одного дня, когда он родился, до 10 утра следующего нон-стоп играются оперы композитора. Публика практически не меняется: люди 24 часа слушают оперы. Мне тогда досталась «Луиза Миллер», и хоть это было очень давно, но настолько отпечаталось в памяти, что начало октября для меня навсегда связано с днем рождения Верди. К тому же проект требует стольких физических затрат, что его легче делать в начале сезона, когда еще свежесть не ушла.

— Оркестр «Русская филармония» — безусловный лидер жанра кроссовер, в котором классика соединяется с поп- и рок-музыкой. Вы действительно считаете, что с помощью такого синтеза возможно привести нового слушателя в академическую музыку?

— Я в юности довольно долго занимался эстрадой. В 17–18 лет зарабатываешь деньги разными способами, пришлось работать и аранжировщиком, и на сцену выходить в разных качествах. Был и джаз, и поп-музыка, и тяжелый металл, и рок — чего я только ни делал. С тех пор у меня появилась одна истина, которая не подлежит обсуждению. Есть музыка, которая кому-то больше нравится, кому-то меньше. Есть музыка, которая совершенно далека от меня, я ее не понимаю. Но все, что ты делаешь, нужно делать на высоком уровне и относиться к этому серьезно. Естественно, у нас не одинаковое количество репетиций на проекте Верди и на концерте, посвященном Муслиму Магомаеву. У нас ровно столько репетиций, сколько необходимо для конкретной программы. Мы ко всему стараемся подходить со знанием дела, с ответственностью, потому что только этим можно привлечь нового слушателя.

Лично я занимаюсь в основном академической музыкой, но у нас есть дирижеры, которые приезжают на более развлекательные, легкие программы. Не считаю, что это плохо. Плохо, если оркестр будет заниматься исключительно такими вещами, чего не происходит. Мы играем 120–130 концертов в год, и у нас оптимальный баланс — академический и не академический. Конечно же, у развлечений больше поклонников. Так было всегда, классику никогда не любили больше, чем шансон. Прекрасно, когда публика, которая привыкла ходить на рок-музыку, попадает на классический концерт. Приятно, когда видишь в зале много молодых людей, подростков, детей. Классика становится модной.

Директор оркестра Гаянэ Шиладжян:
— Наша главная цель — омолодить публику. Чтобы на «Русскую филармонию» приходили вне зависимости от того, какие проекты мы делаем. Чтобы бренд «Русской филармонии» был гарантией качества. Когда чувствуешь ответственность за финансовое благополучие сотрудников оркестра, необходимо, чтобы каждый концерт проходил с аншлагом, а такое возможно, когда программы интересны публике, и она голосует рублем.
Под каждого дирижера нужно найти свою «изюминку». К сожалению, Дмитрий Юровский не может находиться в оркестре так часто, как нам хочется. В классических программах мы плотно сотрудничаем с Фабио Мастранджело, Джанлукой Марчиано, Павлом Сорокиным, Гинтарасом Ринкявичюсом. Два года назад оркестр познакомился со шведским дирижером Ульфом Ваденбрандтом, который замечательно подходит для симфо-рок концертов, таких как Queen & ABBA symphony, «Классика рока».

— Какие еще премьеры, новые проекты ожидаются в этом сезоне?

— Уже в шестой раз в декабре—январе проведем VI Московский фестиваль классической музыки Christmas Fest, на котором прозвучат произведения, не исполнявшиеся оркестром прежде. Готовлю программу «Симфонического танго» — классические композиторы в стиле танго, но для всего оркестра. Делаю аранжировки, на что уходит очень много времени. К концу сезона в любом случае представим.

Также в декабре проведем Императорский концерт: все, вошедшие в него произведения, связаны с коронацией. Прозвучат Бетховен, Чайковский, Моцарт. Появятся новые имена солистов, пианистов.

Директор оркестра Гаянэ Шиладжян:
— «Русская филармония» впервые устроит «Релакс в большом городе». Очень часто в мегаполисе хочется расслабиться, отдохнуть от суеты, послушать музыку. В классике множество гениальных произведений для расслабления: Адажиетто из Пятой симфонии Малера, вторая часть Концерта № 2 Рахманинова для фортепиано с оркестром, «Адажио» Альбинони и много другой замечательной музыки для идеального релакса.
Традиционный Christmas Fest откроем 16 декабря с Борисом Андриановым, Дмитрием Илларионовым и Дмитрием Юровским, а во втором отделении прозвучит «Кармен-Сюита» Щедрина. Закрывать его будет Александр Князев, причем сыграет он на органе, а не на привычной публике виолончели. Также в фестивале примут участие Даниил Крамер и Александр Синчук, а 26 декабря в концерте «Новый год со звездами» наши зрители встретятся с Вадимом Эйленкригом, Ольгой Кормухиной и Фабио Мастранджело.
У нас все концерты вычищены до абсолюта: мы любим своего слушателя и хотим, чтобы к нам публика приходила и возвращалась. Для «Русской филармонии» каждый концерт — это настоящий спектакль. На «Русскую филармонию» приходят не только послушать, но и порадовать глаз — зарядиться фантастической энергетикой.
В этом году мы вместе с «Би-2» закрывали «Нашествие». Это невероятно, когда тебе подпевают и аплодируют 200 тысяч человек. И если хоть кто-то из толпы пришел потом на наш классический концерт, значит, мы работаем не зря!

— Ваш российский и европейский репертуар значительно отличаются. Если за границей вы играете произведения, неизвестные нашему слушателю, то здесь выбираете классическое ядро. С чем это связано?

— Здесь соединились несколько моментов. В Дом музыки, а мы играем в основном здесь, приходит абсолютно разная публика, часто неподготовленная. Это не завсегдатаи консерватории и филармонии. Люди к нам попадают случайно и порой они впервые в жизни слушают Четвертую симфонию Чайковского. Поверить трудно, но это правда. У нас возникает образовательная миссия. Очень хочется, чтобы как можно больше людей знали и слышали то, с чем должен быть знаком в музыке каждый.

Я был бы рад исполнять менее известные произведения, кстати, в европейских странах такая проблема тоже существует. В Италии современной музыки практически нет. Более продвинутые страны в этом плане страны — Великобритания, Германия, Скандинавия. В России, чтобы прослыть оригинальным, достаточно сыграть Пятнадцатую симфонию Шостаковича. Вряд ли в восприятии людей возможно что-то быстро изменить. Тем более, московская публика неровная: она всегда разная, много приезжих, туристов. Вот в Новосибирске понять аудиторию проще: в зал ходят одни и те же люди, их вкусы и реакцию легче прогнозировать. В Москве много музыкальных театров, а сколько идет опер? Совсем мало.

Это очень важный вопрос, и, надеюсь, в конце концов удастся сдвинуть ситуацию с мертвой точки.

— Давайте поговорим еще об одной стороне вашей работы — вы являетесь музыкальным руководителем и главным дирижером Новосибирского театра оперы и балета. Театр неоднократно был на слуху, его называли, да и называют скандальным. Как вы сейчас можете охарактеризовать климат, царящий там?

— Климат в театре изначально был очень неплохой, но история с «Тангейзером» тяжело легла на простых сотрудников — на солистов, хор, оркестр. Никто из них не виноват в том, что так получилось, они честно делали свое дело. В Европе на снятие спектакля из репертуара никто бы внимания не обратил! Обычное дело, подобное случается часто. Тот же «Тангейзер» в Дюссельдорфе (за полгода до Новосибирска) сняли сразу после премьеры, потому что он кому-то показался оскорбительным.

Я не имел никакого отношения ни к театру этому, ни к «Тангейзеру», ни к Тимофею Кулябину, ни к кому — просто находился в городе в тот момент. И мне стало так обидно, причем не за Кулябина (его как раз было кому защищать), а за простых артистов, певцов, костюмеров. Это такие душевные люди! Они-то тут при чем? На них поставили крест, жирное клеймо, чесноком обвесили. Сразу же захотелось защитить. Поэтому, когда поступило предложение занять должность главного дирижера, я подумал, что, раз клич подали небеса, надо этому соответствовать, и согласился.

В первый сезон мы выпустили, если посчитать оперу и балет вместе, десять абсолютно новых названий. В российском театре далеко не с каждым коллективом такое случается.

Я общаюсь и с публикой, и с активистами, и с недоброжелательными людьми, потому что по своей натуре, во-первых, не провокатор, а во-вторых, это часть моей профессии — модерировать конфликтные ситуации. Мне важно, чтобы в театр приходили как в театр, а не на арену гладиаторов. Не скажу, что мне все удается, но темп работы ускорился, учетверился за один год, изменилось то количество времени, которое требуется солистам и оркестру, чтобы изучить новое произведение — и это важный показатель. Если раньше солисты по году учили новую партию, то сейчас — месяц-два, как в хороших европейских театрах. У нас молодые музыканты, им еще все интересно, у них энергетика. Камерный оркестр в опере нужен только ротирующий — все должны играть.

Другой вопрос — что будет дальше. Я пока затрудняюсь ответить. У меня контракт до декабря 2017 года, еще 1,5 года он действует. Посмотрим. Я допускаю любую мысль, трудно предсказать, что будет. Вполне возможно, Владимиру Кехману придется уйти с поста директора. Но, я считаю, для театра это было бы совсем нехорошо, потому что тогда неизбежен очередной дисбаланс. Сколько можно? Я не знаю, какой он бизнесмен, это не мое дело, но как руководитель именно такой организации, как театр, он на своем месте.

Итак, если дадут спокойно работать — реализуем все планы. Не дадут — не реализуем. Я не волшебник, но работать умею.

— Кстати, совсем скоро, 14 и 15 октября, в Новосибирске вы дирижируете «Пиковую даму» Чайковского. На афише ремарка: «Посвящение Всеволоду Мейерхольду». Это возвращение к его традициям?

— Это означает, что тот спектакль, который Мейерхольд сам изначально ставил, предстанет в видении театра. Это в какой-то степени абсурд, который делается не ради абсурда. Это эмоции, на которые можно смотреть в упор, можно через 3D-очки, можно через темные очки или вообще с закрытыми глазами. Что получится — не знаю. Мне самому интересно, как это получится.

— Кто для вас является в огромном музыкальном космосе путеводными звездами? Кто ваши ориентиры?

— Ой, хороший вопрос, знаете, сколько их в жизни было! И продолжают быть. Это очень интересная тема, особенно когда родился в такой семье. Мы не единственная музыкальная династия в истории человечества, хотя такое количество дирижеров в семье редко случается. Тем не менее все равно не феномен. Поэтому мне оставались два варианта: либо ориентируешься, используешь любой опыт, либо изначально отстраняешься как можно дальше. Отстраняться не в нашем характере, поэтому, скорее, преобладал обмен опытом. Школа, которую я получил с детства, перешла в дирижерскую профессию — я не начинал с чистого листа.

Меня всегда окружали уважаемые люди, такие, как Геннадий Рождественский: он близко общался с отцом, приходил к нам домой. Мне как виолончелисту в свое время повезло поработать с действительно великими дирижерами, например, с Клаудио Аббадо — это один из тех людей, кого я могу назвать путеводной звездой. Мне очень жаль, что его больше нет.

Я благодарен судьбе, что был знаком с Аббадо, что удалось играть в оркестре под его руководством и просто ходить на концерты в Берлине. Он ведь практически не репетировал. На Седьмую симфонию Малера у нас было две репетиции. На одной из них он сыграл произведение насквозь, на второй попросил три эпизода. То, как оркестр играл в первый день, во второй и на концерте — это невероятно. Все менялось за счет того, как менялся он сам. Тогда я начал понимать, какое влияние оказывает дирижер на оркестр.

Для дирижера самое важное до конца жизни открывать для себя что-то новое, продолжать учиться, образовываться, раздвигать горизонты. Надеюсь, так и будет происходить.

Ольга Косолапова

www.m24.ru