Дмитрий Васильев: «Слушать музыку — это тонкий тюнинг»

Художественный руководитель, дирижёр омской филармонии и просто обаятельный мужчина Дмитрий Васильев за ланчем в ресторане "Европа" рассказал, какой его любимый композитор и почему замечательно, что классика вернулась в моду.

Омскпресс: Расскажите немного о Фестивале Новой музыки, который пройдёт в марте.

Дмитрий Васильев: Это уже четвёртый фестиваль новой музыки. Почему новой? Потому что каждый раз он проводится по-новому, мы представим зрителям совершенно новую музыку, которая никогда не исполнялась в Омске, и авторов, которые никогда здесь не звучали.
ОП: С чего начнётся фестиваль?

ДВ: Открывать фестиваль будет произведение, написанное десятью композиторами. Оно создавалось совершенно в свободной форме, то есть каждый композитор написал по небольшому "взгляду" и потом из десяти пьес составилось целое произведение. Сочинение десяти композиторов будет исполняться целиком, без перерыва, с небольшими паузами.

Кроме того, впервые в Омске и второй раз в России будет исполнена музыка оскароносного американского композитора Джона Корильяно. Сочинение называется "Повелитель крыс". Очень известное произведение о музыканте, который своей флейтой вывел крыс из города, а когда горожане ему не заплатили, он увёл всех детей. Это сказка о возмездии. Музыка потрясающая, очень сложная для исполнения. Мы привыкли, что музыка записывается нотами, так вот в партитуре Корильяно не всегда есть ноты – есть какие-то кривые, прямые и так далее. Это современное письмо, и если непосвященный увидит такую партитуру, он не поймёт, что это музыка, потому что все привыкли именно к нотам.

Это сказка для взрослых и для детей, а произведение будет исполняться многими исполнителями. Во-первых, партию флейты будет исполнять первая флейта Российского Национального Оркестра Максим Рубцов , во-вторых, на сцене будет чтец, в-третьих, там будут костюмы, оркестр разыграет из себя сначала крысиную стаю, а потом горожан. На экране будут картины, сопровождающие всё это действо. Потом на сцене появится детский оркестр, символизирующий детей города. Это синтетический жанр, у нас ещё такого не было.

ОП: Фестиваль ориентирован и на детей?

ДВ: Особенность этого фестиваля еще в том, что у нас есть не только концерты вечерние обычные, есть ещё концерты для детей. Надо сказать, что дети намного проще воспринимают классику и современную музыку. Они ведь не делят старую классику и новые мелодии, для них есть музыка хорошая и плохая – наверное, так. Если она яркая, то какая разница, когда она написана.

ОП: Приверженцы классики достаточно негативно воспринимают ваши эксперименты и даже афиши, где написаны названия кинофильмов вместо привычных симфоний. Однако молодёжь принимает вас с распростёртыми объятиями. Это конфликт поколений или закостенелость?

ДВ: Скорее всего, некая зашоренность. Например, вы любите рыбу с рисом и будете есть её всегда. А если вам предложат пасту или что-то совсем другое, почему нельзя попробовать? Неужели мы будем читать только Пушкина – при всём том, что он гений? Давайте почитаем Набокова, Асадова, Рождественского. Нужно развиваться, нужно расширять свой кругозор. Вот вы любите Моцарта, а если вы послушаете его современников – Гуммеля, Гайдна, Сальери, – то вы ещё лучше поймёте музыку самого Моцарта. Вы будете воспринимать его в этом окружении, чувствовать, чем он отличается.

Тогда все писали примерно похожую музыку. Но, только сопоставив, понимаешь, что да, Моцарт – гений. Вообще развитие идёт от простого к сложному – это и в науке, и в технике, и в искусстве. Наверное, нужно учиться воспринимать это сложное. Беды тех людей, которые говорят "ой, да мне не нравится Шостакович, а Шнитке – это вообще ерунда какая-то" от того, что они не понимают языка композитора, хотя язык достаточно простой. Это всё равно что говорить: "Что? Шекспир? Это ерунда", – в оригинале, потому что не понимаешь английского языка. А между тем, я считаю, современная музыка, современное искусство, хорошее искусство, не эрзацы и подделки, не "закосы" под серьёзное, а настоящее – трогает не меньше, а может быть даже больше. Ведь талант композитора сочетается с актуальностью. Используются те звучания, которые вокруг нас. В музыке может использоваться шум двигателя, стук рельсов, ритмы танго и тяжёлого рока – мало ли что.

ОП: Но ведь в кино как раз используется только симфонический оркестр.

ДВ: Конечно! Если хороший фильм, если дорогой фильм, то именно оркестр, потому что это масса красок, возможностей. Симфонический оркестр – это как квинтэссенция развития музыки, это вершина пирамиды. Между прочим, если вы обратите внимание, в самых динамичных эпизодах музыка, если не смотреть на экран, а послушать, она очень сложная. Там диссонансы, мелодии нет, есть какие-то наплывы, удары и так далее. Это всё взято из академической музыки, и сейчас в принципе любой слушатель готов воспринимать эту музыку, потому что он её слышит каждый день в кино. Поэтому нужно просто приходить, слушать и стараться быть открытым, открыться новому. Слушать музыку – это работа. Чтобы прикоснуться к великому, нужно настроить себя на великое. Нельзя слушать Шестую симфонию Чайковского или Героическую Бетховена и одновременно писать в фейсбук. Это невозможно! Уметь слушать – это тонкий тюнинг, это работа. Чтобы понять великое, нужно самому стать немножко великим.

ОП: Владимир Спиваков говорил, что, к сожалению, сейчас поход в концертный зал стал больше модой, классика начала актуализироваться именно в этом направлении. В одном из интервью вы говорили, что настоящих ценителей искусства не больше 3 %.

ДВ: В мире. В нашей стране ещё меньше.

ОП: А к тому, что классика стала модой, как вы относитесь?

ДВ: Это хорошо, что стало модно. Какая-то часть из зрительного зала, которая пришла из-за моды, наверняка останется почитателями этой музыки даже когда эта мода пройдет.

ОП: А по отдаче омских зрителей чувствуется, к какому композитору они тяготеют больше или может к какой-то программе – джаз или классика?

ДВ: Знаете, есть композиторы, которые во всем мире собирают кассу. Это Сергей Рахманинов, Пётр Чайковский, Вольфганг Моцарт, Иоганн Штраус, Людвиг Бетховен – самые популярные композиторы. Конечно, ещё лучше публика идёт на популярную музыку, которую играет симфонический оркестр. В январе собрала два аншлага музыка Поля Мориа и Джеймса Ласта.

ОП: Во "ВКонтакте" есть такая группа: "Дмитрий Васильев – самый обаятельный дирижёр России". Как вы к этому относитесь?

ДВ: Мне приятно, я не скрою. (улыбается)

ОП: В ней вам недавно предложили использовать музыку из цикла игр "Герои меча и магии", причем даже скинули три мелодии.

ДВ: Правда? Надо зайти. Я заходил туда, но это давно было.

Я как раз вспомнил про новые проекты – обязательно будет программа с киномузыкой, музыкой из известных фильмов, например, "Пираты Карибского моря". Музыка есть, она просто ждет своего часа. Также планируем программу "Песни мультфильмов и детских кинофильмов" с омскими актерами.

ОП: Что касается актёров, вы посещаете театры?

ДВ: Очень редко. Моя супруга переехала из Москвы в Омск, и я надеюсь, у нас будет повод вместе ходить. Одному как-то не так весело. Ведь люди приходят разные: кто-то пакетами шуршит, кто-то переговаривается.

ОП: А вам слышно? Вы обращаете на это внимание?

ДВ: Да, сильно. Может быть, это особенность дирижёрского слуха. Я просто слышу сразу всё, даже фон. В работе такой навык помогает, слушая партию скрипок, работая с ними, я одновременно слышу, что играет контрабас или фагот. Это помогает в работе, но страшно мешает в жизни, когда где-то шумы. За окном какие-то звуки или капает кран – всё, страшное дело (смеется).

ОП: Вы посещаете те концерты, в которых вы не являетесь дирижёром?

ДВ: Ну конечно! И здесь посещаю, и в Москве хожу на оперные спектакли, в концертные залы. Несколько дней назад был в большом зале консерватории… Впечатления нужно получать не только от прослушивания в интернете. Но и в сети мониторю последние события, последние исполнения. Вот на Западе настолько высочайший уровень симфонической культуры – Нью-Йорк, Лондон, Берлин, там собираются невероятные силы, мощные силы. Необходимо равняться на них. Также важно соприкоснуться с живым исполнением, почувствовать атмосферу в зале, почувствовать каждого музыканта в отдельности.

ОП: Кстати, вспомним о "Фаусте". Его назвали в анонсе "оперным блокбастером".

ДВ: Да, это такая агрессивная реклама. Может быть, неудачная. Но вас же зацепило?

ОП: Зацепило.

ДВ: Значит, это работает (смеется). История Фауста вечная и классически выстроена у Гёте и Гуно. Ведь все блокбастеры, которые мы сейчас видим, родились на основе классических произведений. Разве трагедии Шекспира, разве "Отелло" – не блокбастер? Там убивают и много убивают. То, что мы видим в американском кино, – просто дешёвая копия, над которой не нужно думать. Давно я уже не смотрел подобное кино. Как-то насмотрелся, и мне стало скучно. Понял, что для меня этот жанр больше не существует. Все предсказуемо и понятно, что это герой, а это негодяй.

ОП: У вас какой-то неиссякаемый источник идей, планов, проектов, вы вносите в концертную жизнь совершенно новые лейтмотивы. Как говорится, откуда что берётся?

ДВ: Какие-то вещи приходят сами. Например, предложили участие в чемпионате мира по бальным танцам, это не моя идея, но я её подхватил. Здесь просто важно не упустить идею или не упустить шанс. Главное, не пройти мимо. Какие-то проекты я увидел в нью-йоркской филармонии, частично переработал – и представил здесь.

ОП: А почему именно Омск? Это очень популярный вопрос, но почему именно Омск?

ДВ: Я не выбирал Омск, это Омск выбрал меня… Просто по жизни иду достаточно легко. Когда я окончил консерваторию, то оказалось, что работать негде, всё занято, мест нет и опыта тоже нет. И я создал свой оркестр в Тамбове, проработал с ним восемь лет, потом понял, что надо идти дальше, так как возможности развития в этом городе исчерпаны. И в Омске как раз открылась вакансия, это было через полгода после того, как ушёл дирижёр, оркестр был бесхозный, проводился конкурс. Я поехал, попробовал и остался. Если бы вакансия была в другом городе, я бы поехал в другой город. Так получилось, что это оказался Омск, и я ничуть не жалею.

ОП: Мы тоже не жалеем.

ДВ: Спасибо (смеется).

ОП: Расскажите о концертах в Италии. Писали об аншлагах, о тёплом приёме, о репертуаре, который вы исполняли. Тем более в такой светлый праздник – Рождество.

ДВ: Да, праздничная иллюминация, программа, такие специфические новогодние гастроли. Мы исполняли Иоганна Штрауса, Петра Чайковского, Жоржа Безе. Музыку этих композиторов публика всегда и везде принимает не просто тепло, а жарко. Хоть в Омске, хоть в Красноярске, где угодно, как угодно. Такая программа, что попадание стопроцентное.

ОП: А у вас есть какие-то предпочтения среди композиторов?

ДВ: Наверное, Сергей Рахманинов. Причем всё, а особенно люблю его романсы. Хотя я не умею петь и очень плохо играю на фортепиано, но романсы Рахманинова настолько трогательные, каждый – это шедевр. У меня дома и на работе стоит фортепиано, иногда сажусь, сам себе наигрываю, напеваю. Знаете, такую трогательную музыку не может написать плохой человек. Проблема нашей попсы в том, что всем рулят продюсеры, и это система выкачивания денег. Чем примитивнее, тем лучше. И, к сожалению, в эту систему попадают только люди, которые хотят заработать.

ОП: А как же теория о том, что обратная сторона гения – это плохой характер? Взрывной характер Бетховена, капризность Набокова...

ДВ: Но ведь каприз – это не всегда плохо. Вот все жалуются, что приезжие артисты много капризничают. Вы представьте, что вся жизнь артиста, особенно очень известного, который активно гастролирует, проходит в гостиницах, в поездах. Представьте, он приходит в концертный зал, а рояль не настроен, начинается скандал, который называют капризами. У известных людей есть определённый стиль жизни, свой график, и он очень не похож на график обычного человека. Соответственно, такие капризы не всегда могут быть понятны.

ОП: Но вы как известный человек выезжаете, гастролируете. Капризность не появляется?

ДВ: Недавно был на гастролях, не буду говорить, где, чтобы никого не обижать. Я смотрю, в оркестре дисциплина на невысоком уровне, кто-то разговаривает, кто-то невнимателен к репликам дирижёра. Я начинаю делать замечания, иногда обидные. Как это воспринимается? Все думают: "Ну что он привязался"? Это же нормально, они не со зла, просто привыкли так.

ОП: Кем является дирижёр для оркестра? Наставником или другом?

ДВ: Зависит от обстоятельств. Человек един во многих лицах, потому что иногда нужно быть как отец, который прощает какие-то шалости, в то же время воспитывает. Ведь все взрослые люди по сути дети. Где-то дирижёр должен помочь, где-то – наказать. Мне больше по душе отношения партнёров, ансамбля. Дирижёр предлагает какой-то вариант исполнения, потом музыканты принимают или нет. Первый гобой, допустим, предлагает свое соло, и я принимаю, потому что это идёт в русле моей трактовки, он это понял и сыграл лучше, чем я мог предполагать. Или, может, он предлагает совсем иное, даже не совпадающее с моей точкой зрения, но это красиво, это вдохновенно – пусть так и будет. И в этом счастье работать в ансамбле. Есть дирижер-отец, дирижер-начальник – ну да, начальник, понятно. Потому что должно быть какое-то единоначалие все равно. Был такой оркестр в 30-е годы, назывался Персимфанс – Первый Симфонический ансамбль советской власти: долой дирижёров-эксплуататоров! Да, они здорово играли, но обычную программу, на которую у нас уходит неделя, они репетировали 30-40 дней.

ОП: ...пока все выскажутся...

ДВ: Ну да, да. Получается уже базар. Гораздо проще взять всё в руки дирижеру. Для меня это идеальное условие, когда мы на равных, но все понимают, что дирижёр – это по типу кондуктора, обеспечивает ансамбль. Дирижёр должен быть вдохновителем. Во всяком случае, он не должен сильно раздражать (смеётся). Но во время исполнения забываются все личные обиды и рождается музыка, появляется сотворчество. Это как в семье.

ОП: У вас у самого творческая семья: папа – художник, мама – музыкант.

ДВ: И супруга – пианистка (улыбается).

ОП: То есть был выбор между маминой и папиной стезёй?

ДВ: Да, после восьмого класса встал вопрос, идти в музыкальное или в художественное училище. Выбор был мучительный, но в какой-то момент я понял, как решить. Я спросил у себя, без чего бы я не смог. Я представил: без рисования – могу, я иногда не рисовал месяцами. А без музыки мне сложно представить свою жизнь.

ОП: А как сейчас с живописью отношения?

ДВ: Я не пишу. Но интерес сохранил. А вот за выставками не всегда удаётся следить. У меня это происходит спонтанно: просто собираюсь и иду в Дом художников, или в музей Врубеля, или в галерею "Арт-квадрат", там очень интересные работы.

ОП: Вот там, кстати, выставлены современные работы. И точно так же, как в музыке, посетители сложно принимают эксперименты в живописи. Большинство привыкло к пейзажам, к портретам, близким к фотографии.

ДВ: Я пробовал сопоставить и провести параллели между сложностью музыки и сложностью живописи. У меня высший критерий для произведения искусства – оно должно трогать. Не может тронуть две полосы на полотне – голубая и белая. Что это? Это можно объяснять сколько угодно, но как произведение искусства оно меня не трогает. Это, скорее всего, какой-то концепт. Или "Черный квадрат" трогает только как концепт. Понятно, что искусство – это форма, но когда эта форма не подкреплена содержанием, это уже декоративный вид искусства. Также очень много декоративной музыки, это просто фон, под который можно разговаривать. Под Бетховена я бы не смог разговаривать. Нужно либо замолчать и слушать, либо лучше выключить. Точно так же и в изобразительном искусстве. Есть вещи, на которые ты смотришь – что-то проявляется, посмотрел еще через неделю – новое увидел. Можно смотреть бесконечно. А есть декоративное. Да, красиво, необычно, какой-то орнамент. Мы летом посетили в Москве Музей современного искусства. Там была красивая капля из бритвенных лезвий, груды какого-то мусора, картофель с человеческими глазами. У меня после двухчасового хождения по этому музею осталось чувство опустошенности. В этом чувствуется некий распад. Эмоция, но разрушающая эмоция, и она достаточно однообразна. Я понимаю, для чего это. А где возвышающее нас?

ОП: Живопись, по-моему, больнее всего реагировала на военное время, ведь это до сих пор еще последствия потерянного поколения. Если в литературе боль уже закончилась, в музыке, слава богу, кончается, то в живописи оно живо по-прежнему.

ДВ: Такое ощущение, что художники эксплуатируют набившую оскомину тему. Есть же трагизм возвышающий, который дарит катарсис, а чаще всего этого нет. Всю эту разруху нам показывали в середине XX века. А жизнь-то одна. Настоящая трагедия – Достоевский – "Идиот", "Бесы", "Братья Карамазовы", при прочтении ты становишься духовно богаче. После них остается какая-то мощная аура, чувство причастности к небесам. И музыка должна быть такой, чтобы затрагивала самые глубинные чувства, такой, которая нас поднимает выше.

Интервью: Ирина Чернышева
Фото: Дмитрий Феоктистов
Источник новости - РИА Омскпресс omskpress.ru