Филипп Копачевский: «Вы знаете, я играю на рояле»

Не так давно в Филармонии прошел концерт в рамках программы «Звезды XXI века». Одним из приглашенных музыкантов был уникальный молодой пианист — Филипп Копачевский, солист Московской государственной филармонии, лауреат восьми престижных международных конкурсов. Музыкант выступал с лучшими оркестрами всего мира и имел дружбу с Мстиславом Ростроповичем. Нам удалось не только взять у него интервью, но и, впервые, сделать фотоотчет с академического концерта.

Что бы вам хотелось сказать о себе, без всяких дурацких вопросов?

Обычно я говорю: «Вы знаете, я играю на рояле». Об этом можно говорить очень много. Один из самых частых вопросов, которые задают музыкантам: «Для кого нужно играть на сцене?». Многие отвечают, что главное — играть для себя или для Бога. Это, конечно, важно, но, мне кажется, что главное — играть, все-таки, для публики. Делать так, чтобы она сопереживала тому, что происходит на сцене, вести за собой. Как говорит Юрий Абрамович Башмет: «тянуть нить звука», чтобы она не обрывалась.

Музыка стоит денег. Должна ли классическая музыка быть более доступна?

Я бы не сказал, что классическая музыка не доступна. Например, Московская филармония регулярно проводит различные акции, организует льготы, предлагает абонементы: если вы покупаете билеты на цикл концертов, цена оказывается ниже. Все, что я могу сделать лично — дать бесплатный пригласительный билет. И, конечно, если позволяют возможности, стараюсь не отказываться от благотворительных концертов — люби должны друг другу помогать.

Расскажите о вашем знакомстве с Ростроповичем?

Это стало очень большим и важным событием для меня. Мы познакомились, когда мне было 11 лет: я попал в его фонд, который помогает одаренным детям и до 20 лет фонд меня поддерживал. Пока был жив Мстислав Леопольдович, мы объездили с ним почти весь мир: с первой обоймой стипендиатов давали концерты во Франции, Англии, многих городах России. А в рамках тура по Волге в 2004 году приехали сюда, в Нижний Новгород, на «Сахаровский фестиваль». Общение с Ростроповичем открыло для меня новые грани музыки. Он очень много сделал для меня, в том числе активно поддерживал мои начинания в сочинении музыки. И у меня остался подарок: буквально за несколько месяцев до смерти Мстислав Леопольдович подарил мне сброшюрованные ноты пяти фортепианных концертов Бетховена с обращением ко мне на титульном листе.

Создает ли история музыку, или музыка — историю?

Музыка — это искусство, которое живет во времени. Каждый концерт — неповторим, даже если это не премьера. Например, если вас попросят дважды нарисовать круг, то результат получится разным. Так же и в музыке: когда концерт заканчивается, он становится историей. Для меня показательным был случай со знакомым американским дирижером: однажды он попросил меня сыграть на концерте полонез Шопена ля-бемоль мажор, а я к тому моменты сыграл его уже раз сто только за сезон. Тогда он сказал: «не забывай, что наверняка в зале есть человек, который слышит произведение в первый раз, и иногда есть тот, кто услышит его в последний». Я не согласен с высказыванием «публика — дура». Если к ней плохо или безответственно относиться, если не выкладываться полностью, публика это поймет. Поэтому я стараюсь, чтобы каждый концерт был готов, продуман и прочувствован на 100%.

Что вы можете сказать о современной академической музыке? И о том, как обычному слушателю, без музыкального образования, можно научится правильно ее воспринимать?

Да, для того, чтобы воспринимать современную академическую музыку, конечно, нужно обладать некоторыми знаниями. Например, чтобы отличить бессмысленный кластер (созвучие тесно расположенных нот, получающихся с помощью нажатия кулаком, ладонью или локтем на клавиатуру) от кластера со смыслом. Для этого, безусловно, слушателям нужно помогать и объяснять. Часто на помощь приходят программки: бывает, что этой информации достаточно. У меня однажды был подобный случай. В сольную программу я включил вариации Роберта Шумана «Призрак», написанные им незадолго до смерти. Известно, что к концу жизни он сходил с ума, что, конечно, нашло отражение в его музыке, своеобразной, будто бы уже из ХХ века. В процессе написания он неоднократно пытался покончить с собой, а по ночам ему являлись ангелы, которые и напевали эту мелодию. Когда я играл их в первый раз, публика не знала этих подробностей и осталась в легком недоумении. На следующий концерт я написал эту историю в программке, и музыка произвела совсем другой эффект: публика прониклась состоянием Шумана, его мыслями и музыкой. Так что, если сочинение сложное — его просто нужно объяснить. Люди поймут.