«Игроки» Шостаковича

Два вечера подряд в Мариинском звучали оперы Дмитрия Шостаковича, написанные на гоголевские сюжеты: гурманы от музыки могли вживую сравнить эти опусы, нечасто появляющиеся на наших сценах. В первый день давали в концертном исполнении незаконченную оперу «Игроки», во второй — «Нос» в яркой эксцентричной постановке Ю. Александрова, (сценография З. Марголина).

От завершения одного сочинения до начала работы над другим прошло 13 лет: между ними гигантской тенью встала «Леди Макбет Мценского уезда», написанная, поставленная, затем изгнанная со сцены, принесшая столько страданий автору. К началу 1940-х годов во многом изменился взгляд композитора на структуру оперного спектакля. Ушло юношеское желание все время потешать, удивлять слушателей. «Перевернутый», «опрокинутый» город, скользящие тени, смещенные звуковые пространства, пластичная, многократно меняющая очертания фигура Носа — многолюдная фантасмагория образов — остались в прошлом. Новый оперный мир Шостаковича —

тихий провинциальный быт, всего шесть персонажей. Вместо стремительной буффонады —

размеренный и даже замедленный темпоритм. Однако мы то и дело отмечаем, что композитор писал с оглядкой на свою раннюю оперу. Первые же звуки — тихие ударные: тарелки, треугольник — уже необычны. В легком пульсирующем звоне есть нечто отсылающее к эстраде, мейерхольдовскому «театру представлений» или цирку — как заговорщическое «тсс!», обращенное к слушателю: «сейчас вы кое-что увидите!» Ритм уже задан, но вступают духовые — мы понимаем, что обманулись. Теперь это фактура в стиле провинциального паркового оркестрика, под который не без жеманства фланируют туда-сюда франтоватые флейты, а на них неодобрительно ворчит контрфагот…

Оркестровая эксцентрика здесь также есть, но она иначе подается. Например, слуга Гаврюшка отчетливо соотносится с лакеем Иваном, однако обычную балалайку сменяет гипертрофированная балалайка-контрабас. Вместо пародийных частушек-страданий «Неодолимой силой привержен я к милой» — монолог «Прово-орные господа». Гаврюшка (Павел Шмулевич) произносит эти слова протяжно, с ленивым лукавством, как будто потягиваясь. Шостакович сопоставляет три басовых тембра: человеческий голос звучит на фоне сиплой, глуховато-дребезжащей громадной балалайки, а рядом — густое соло тубы. Ее нисходящий ход с последующим удалым глиссандирующим возгласом мыслился, вероятно, как лейтмотив лакея, а возможно, и как характеристика его манеры двигаться вразвалочку: он проводится второй раз, когда Ихарев приказывает накормить своего слугу.

В «Игроках, как и в «Носе», немало аллюзий к хорошо знакомой слушателям музыке. Самая, пожалуй, яркая, к тому же вынесенная Шостаковичем в кульминацию, словно выделенная крупным шрифтом, — это восхищенный возглас Ихарева: «Аделаида Ивановна!» —

так он нарекает крапленую колоду, на которую возлагает особенные надежды. Возглас этот подхватывается медью — и мы без труда «прочитываем» цитату из «Пиковой дамы» —

знаменитое: «Что наша жизнь?!» А рассказ Утешительного о лихой тройке, вихрем промчавшейся мимо поместья, сопровождается сполохами, вызывающими в памяти крылатых коней валькирий из «Кольца нибелунга».

Как и в «Носе», в «Игроках» некоторые фрагменты выстроены на остинатном оркестровом фоне, с многократными повторениями интонационно-ритмических элементов в вокальной партии. Но если в первой опере это, как правило, сцены со стремительно нарастающей динамикой (например, эпизод с торговкой бубликами или сцена поимки Носа), то в «Игроках» Шостакович, напротив, при помощи остинато длит и даже как бы растягивает действие, вплетая в общую фактуру реплики персонажей. Единственный момент, где повтор чрезмерен, — спор разгорячившегося Утешительного с Кругелем — обрывается, не приводя к кульминации. «Ну, зарапортовался!» — урезонивает его Швохнев.

В представленном фрагменте — ведь была написана едва только треть всего сочинения —

есть и пародийные использования жанров. Гости наслаждаются трапезой (можем ли мы представить себе, как писал Шостакович в 1941/1942 году «и балык… того, и икра тоже недурна»!) — идет речитатив в духе итальянского барокко, с благонравными оркестровыми модуляциями (но с роялем вместо клавесина). Динамика истаивает — это уже почти квартетное звучание, на фоне которого нежно поет скрипка, и кажется, что нет звуков знакомее: что же это? может быть, Малер?..

Вот мошенники признают в Ихареве шулера: это кант-славление с тенором-запевалой. Наконец, звучит «квартет согласия»: «Итак, подадимте же всякий из нас друг другу руку», выдержанный в форме классического четырехголосного канона.

Состав исполнителей был подобран как нельзя лучше: напористый, яркий тембр Артёма Мелихова (Ихарев — не первая партия такого рода у певца, летом он замечательно исполнил другого «игрока» — Чентовича в «Шахматном короле» А. Чайковского), свежий полетный тенор Игоря Барбакова (Кругель), сочный, богатый оттенками баритон Ярослава Петряника (Утешительный). У Шостаковича этот персонаж не то чтобы заикается, но слегка «застревает» на некоторых верхних нотах, «перетягивает» их, и нужно немалое мастерство, чтобы эти синкопы не разрывали текст и фразировка была естественной. Органичны были рассудительный, основательный Швохнев (Илья Банник) и услужливо корректный Юрий Евчук в роли трактирного слуги. Гаврюшка в исполнении Павла Шмулевича приобрел что-то от Лепорелло и вышел скорее лукавым, чем простоватым. Порадовало, что певец не добавлял к партии залихватских «мужицких» глиссандо, какими иногда щеголяют исполнители этой партии.

Легкость, с какой оркестр Мариинского театра, управляемый Михаилом Синькевичем, справился с непростой партитурой, сегодня кажется уже само собой разумеющейся. Дело даже не в отсутствии фальши или киксов — оркестранты, похоже, сами наслаждаются игрой с цитатами и жанрами и ведут слушателей, помогая им ориентироваться. Четырнадцать лет назад, в 2004 году, в Мариинском состоялось единственное полусценическое представление «Игроков». Может быть, пришла пора попробовать еще раз?

Евгения ХАЗДАН

Источник: www.nstar-spb.ru