muzkarta.ru | музкарта.рф «Музыкальная карта»: академическая музыка Поддержать проект
Выберите регион, страну
Предстоящие мероприятия
Читайте на эту же тему
«Машина времени» Александра Майкапара
Добавлено 21 января 2015 muzkarta
В рамках нового проекта «Семь» Культурный центр «Дом Озерова» публикует первое интервью с Заслуженным артистом России Александром Майкапаром.
Александр Майкапар… Этот человек — настоящий творец Высокого искусства, посвятивший свою жизнь служению классической музыке. Такие люди нам представляются какими-то недоступными небожителями, волшебниками. Но Александр Евгеньевич более чем «наш человек»: все его литературные переводы и произведения, великолепные концерты старинной музыки, каждая лекция созданы для того, чтобы обогатить и, если позволите, вознести нашу жизнь до небывалых эстетических высот.
Пронизанный аристократическим духом и отдавая дань семейным традициям, Александр Майкапар является, пожалуй, одним из самых ярких служителей искусства нынешнего времени. И несёт он это нелёгкое бремя с высоко поднятой головой.
1. Александр Евгеньевич, Вы являетесь представителем славной династии музыкантов. Ваш дед был весьма почитаем в Российской Империи. Можете ли Вы сказать, что продолжаете великое дело Вашего предка?
Во-первых, я не могу о своей работе говорить как о некоем «великом деле». Хотя, что касается наследия моего деда, то я убежден, что оно представляет огромную ценность. Думаю, я не ошибаюсь, и десятилетия, прошедшие с момента его смерти, скорее, утвердили эту ценность. Достаточно набрать его имя в интернете, и можно убедиться в популярности его произведений: проводятся фестивали его имени, его имя носит московская музыкальная школа, которая проводит ставшие традиционными «Майкапаровские встречи», его пьесы звучат в исполнении юных музыкантов разных стран. Я имею привилегию, обязанность и удовольствие издавать антологию произведений моего деда, сверяя публикуемые тексты с автографами, хранящимися в моем личном архиве.
И все-таки, я бы высказался о своей духовной связи с дедом. Многое, что я делаю в музыке, я мысленно сверяю с возможной его реакцией, будь он и впрямь рядом. Приведу один пример. Мой дед трижды в своей артистической карьере провел цикл «Все (32) фортепианные сонаты Бетховена». В 1925-м, 27-м — к 100-летию со дня смерти композитора — и в 31-м году. Первые два раза это были семь концертов в каждом сезоне. А вот в 1931 он провел художественно-научный эксперимент: он исполнил этот цикл из семи концертов в течение… одного (!) дня. Мне довелось опубликовать материалы этого эксперимента — его идею и идеология, расписание, аннотации к сонатам. Это не было стремление к установлению рекорда, нет! Этот опыт должен был дать ответ на многие вопросы: каков, например, единовременной объем музыкальной памяти, возможно ли полноценное функционирование на протяжении столь длительного времени (цикл длился с 9 утра до 24 часов) «исполнительской функции», то есть насколько художественно ценным мог быть такой исполнительский марафон. Дед предвидел, что исполнить один человек это может, но выслушать это один слушатель, очевидно, не в состоянии. Потому для «чистоты опыта» была запланирована комиссии, от которой ожидалась объективная оценка исполнения, и в которой была запланирована определенная ротация слушателей. Так вот, когда мне самому довелось готовить и исполнять (в 10 концертах) цикл всех камерно-инструментальных произведений Бетховена (в 10 концертах; они прошли во дворце Царицыно), я постоянно ловил себя на мысли, что пытаюсь представить себе, как это мог оценить мой дед. Мне это напомнило один из анекдотов (имеется в виду маленькая история) знаменитого француза XVIII века Шамфора: «М. говорил о принце де Бово, большом ревнителе чистоты французского языка: „Я заметил, что когда я встречаю принца на утренней прогулке, и на меня падает тень от его коня (а он часто ездит верхом — этого требует его здоровье), то потом я уже весь день не делаю ни единой ошибки во французском языке“». Вот, и я часто ощущаю над собой тень моего деда.
2. Насколько музыкальная эстетика Российской Империи конца XIX — начала XX века отличается от нынешней? Можем ли мы говорить об её упадке в современности?
Мне кажется, что музыкальная эстетика конца XIX — начала XX века кардинально отличается от современной. И это естественно. Кстати, я давно сознаю, что собственно эстетические ценности меняются по мере приближения к нашему времени все быстрее и быстрее. Чтобы не утомлять огромным количеством примеров, предлагаю лишь мысленно представить себе тысячелетия египетской культуры, несколько столетий Средневековой культуры, затем убыстрение смен — Возрождение, Барокко (полтора века), венский классицизм (если говорить о музыке) — несколько десятилетий, далее — романтизм (еще меньший период) и далее все короче и короче, вплоть до наших дней, когда, «стиль» «вырабатывается» для… какого-то одного произведения. В свете этого размышления нет ничего удивительного, что между явлениями, разделенными столетием, может быть мало общего. Но, одно дело созидание нового, и творить в начале XXI века, как творили в начале XX века, было бы абсурдом, и совсем другое дело сознавать художественную ценность и значение сотворенного нашими великими предшественниками. И здесь для меня остается величайшей ценностью музыкальное наследие прошлых веков. Является ли современное состояние музыкального искусства, и, в частности, композиторского творчества, расцветом этого искусства или его упадком? Что касается России, то я, к сожалению, не нахожу в наше время фигур, столь значимых, какими были Рахманинов, Скрябин, Глазунов в начале XX века.
3. Вам подвластны клавесин и орган. Почему именно эти инструменты? Что послужило такому выбору?
Я ловлю себя на мысли — более того, я это даже вполне ясно осознаю, — в юности я был настроен очень романтически. И буквально несколько музыкальных фраз какой-нибудь эпохи меня вполне уносили в эту эпоху. Звуки клавесина меня переносили в XVII–XVIII века. Именно клавесина. Эти произведения на фортепиано не производили на меня столь чарующего впечатления. Или орган… О, это для меня была просто «машина времени»! Звучание органа совершенно уносило меня в иные миры. В бытность мою в Училище при консерватории моим другом был Юрий Чернушенко, приехавший из Таллина. Уже в первые каникулы мы поехали к нему, и я совершенно влюбился в этот город, в его атмосферу Средневековья, во всяком случае, в старой части города. И позже, каждый раз, когда я приезжал в Таллин, меня влекло на Вышгород. Было что-то очень грустно для меня, если мне почему-либо не удавалось подняться на Вышгород и посмотреть на улочки нижнего города с одной из смотровых площадок. И в моих чувствах все время звучит орган. И, сколько я помню, меня все время тянула к этим инструмента. Когда я играл на них, я переносился в другие времена, другие эпохи. Музыка, с этой ее способностью возбуждать фантазию и иллюзии, вполне заменяли мне другие способы «строить замки». В юности я не был — да и сейчас не считаю себя — театралом. Именно потому, что музыка заменяла мне все способы фантазировать. Хотя, должен сказать, что у меня был один счастливый год в театре. Это был год службы в армии, и местом этой службы был Театр Советской армии. Мое первое потрясение было связано с двумя спектаклями — «Смерть Иоанна Грозного» и «Элегия». Меня ввели в первый спектакль в качестве… звонаря. В театре есть настоящая звонница — набор колоколов, и в этом спектакли колокольный звон играл важную роль в драматургии постановки. Я имел привилегию, которой обладал еще только один человек в театре — еще один актер, который в финале спектакля поднимался ко мне на колосники и присоединялся ко мне в этом звоне. Мы могли видеть спектакль с невероятной точки — из-под самого свода, с огромной высоты. Грозного играл гениальный актер — Андрей Попов. Этот образ врезался в мое сердце, и Попов для меня абсолютно слился с Грозным (или наоборот). И вот, несколько дней спустя я встречаю в коридоре театра холеного русского аристократа, белого как лунь, в изысканном костюме, с тростью. Это был И. Тургенев — герой «Элегии» — пьесы по переписке Тургенева с актрисой М. Г. Савиной. Так вот, шок для меня был в том, что я не мог себе представить, что Тургенев — тот же Андрей Попов! Перевоплощение абсолютное. Это открыло мне глаза на проблемы моей профессии — музыкальное исполнительство. Ведь каждое великое композиторское имя — это свой мир, не похожий на другой. И пианист-исполнитель, один во множестве ипостасей, должен — в идеале — всякий раз перерождаться.
4. Вы являетесь комментатором различных программ радио BBC в Лондоне. Бытует мнение, что европейцы более восприимчивы к классической музыке, чем наши сограждане. В чём причина этого феномена? Есть ли в этом некое отставание?
Мне не кажется, что все европейцы восприимчивее к классической музыке, чем все наши соотечественники. И что все западное музыкальное образование превосходит все наше. У меня перед глазами яркий пример с одним моим юным учеником, очень хорошим мальчиком, кстати, обладающим так называемым абсолютным музыкальным слухом*. Недавно он уехал в Англию и поступил в престижный колледж, где, естественно, есть занятия музыкой. Так вот, реакция на его музыкальные достижения была такой (в системе наших музыкальных ценностей поразительной): ну, что же, замечательные достижения, и с таким багажом все будет очень легко и можно ничего не делать, и так мальчик все сдаст. Я слушал его по приезде на каникулы. Грустная картина. Регресс!
Работа над передачами для BBC для меня большое удовольствие. Во-первых, за все время нашего сотрудничества не было случая, чтобы мне нужно было бы делать передачу на тему, которая меня не интересовала бы. Более того, всегда принимались мои порой авантюристические предложения. Поначалу, когда возникала идея поговорить за клавесином, в студию привозился великолепный клавесин, а однажды даже небольшой орган. Организовать записи в студиях с роялем вообще не было проблемой. Впоследствии органные передачи мы стали записывать в лондонских церквях и соборах. И всякий раз настоятели церквей с радостью принимали нас. Я полагаю, что внимание к церкви или собору со стороны BBC для всех важно. Кстати, в Лондоне существует старая традиция концертов в церквях в обеденное время. Молодые органисты могут запланировать свои выступления в разных соборах — так они знакомятся с разными инструментами, обыгрывают перед публикой — всегда весьма доброжелательной — свои программы. Концерты эти бесплатны для посетителей и безгонорарные для исполнителей. Но прихожане всегда что-то жертвуют, и это оказывается хорошим финансовым подспорьем в студенческой жизни. Мне кажется, что если бы в нашей действительности были подобные греющие душу и слушателей и исполнителей возможности самовыражения, в выигрыше были бы все.
5. Некоторые искусствоведы утверждают, что сегодня Россия переживает бум в культурной жизни. В частности, русские театральные режиссёры пользуются большой популярностью на Запада и ставят спектакли поистине мирового масштаба. Согласны ли Вы с этим наблюдением?
Я уже признался, что я не театральный человек. И не возьмусь судить о ситуации в этой в сфере. Скажу вот о чем. Некоторое время тому назад смелым режиссерским решением было (и воспринималось зрителями) поставить театральное произведение (драматический спектакль или оперу) в осовремененном виде. Для таких экспериментов выработали даже эстетическую концепцию: ставится драма с человеческими эмоциями и эти эмоции не подвластны времени; и раз ставим сегодня (в сегодняшних жизненных реалиях), то и весь антураж пусть будет сегодняшний. Как некий шок такие постановки поначалу производили впечатление, и на невзыскательный вкус массового зрителя (коммерческая составляющая каждого проекта — существенная его часть, если не главная) казались новым словом театрального искусства. Но как замети еще Бальзак, то, что замешано на новизне, быстро устаревает. Такие художественные решения в наши дни стали… рутиной. Мне довелось в Венеции слушать «Кармен» Ж. Бизе в театре Ла Фениче, этой жемчужине Барокко (сгоревшем, но восстановленном в первозданном виде), где контрабандисты являлись на свою сходку… в машинах! Я уже не говорю о всех других атрибутах «современности».
6. Какое будущее, на Ваш взгляд, у русской культуры?
Наверное, нужно сказать — хорошее. Но что это значит — «хорошее»? Великие творения — во всех областях искусства — всегда рождались в «проблемные» времена. Чего же тогда пожелать? Я — в затруднении.
7. Совсем недавно миновали новогодние праздники и Рождество. Что бы Вы пожелали Вашим слушателям?
Хотел бы пожелать моим слушателям душевного спокойствия, радостного расположения духа. И чтобы, приходя на концерт, можно было полностью погрузиться в мир звуков. О здоровье — не говорю. Само собой его желаю.
* Абсолютный музыкальный слух, это такой слух, который позволяет человеку, обладающему им, без всякого труда определять высоту любых музыкальных звуков и в их самой произвольной комбинации, без всякой системы, совершенно вразбивку, и в диапазонах, в которых звуки не возможно воспроизвести голосом.
Культурный центр «Дом Озерова»
Александр Майкапар… Этот человек — настоящий творец Высокого искусства, посвятивший свою жизнь служению классической музыке. Такие люди нам представляются какими-то недоступными небожителями, волшебниками. Но Александр Евгеньевич более чем «наш человек»: все его литературные переводы и произведения, великолепные концерты старинной музыки, каждая лекция созданы для того, чтобы обогатить и, если позволите, вознести нашу жизнь до небывалых эстетических высот.
Пронизанный аристократическим духом и отдавая дань семейным традициям, Александр Майкапар является, пожалуй, одним из самых ярких служителей искусства нынешнего времени. И несёт он это нелёгкое бремя с высоко поднятой головой.
1. Александр Евгеньевич, Вы являетесь представителем славной династии музыкантов. Ваш дед был весьма почитаем в Российской Империи. Можете ли Вы сказать, что продолжаете великое дело Вашего предка?
Во-первых, я не могу о своей работе говорить как о некоем «великом деле». Хотя, что касается наследия моего деда, то я убежден, что оно представляет огромную ценность. Думаю, я не ошибаюсь, и десятилетия, прошедшие с момента его смерти, скорее, утвердили эту ценность. Достаточно набрать его имя в интернете, и можно убедиться в популярности его произведений: проводятся фестивали его имени, его имя носит московская музыкальная школа, которая проводит ставшие традиционными «Майкапаровские встречи», его пьесы звучат в исполнении юных музыкантов разных стран. Я имею привилегию, обязанность и удовольствие издавать антологию произведений моего деда, сверяя публикуемые тексты с автографами, хранящимися в моем личном архиве.
И все-таки, я бы высказался о своей духовной связи с дедом. Многое, что я делаю в музыке, я мысленно сверяю с возможной его реакцией, будь он и впрямь рядом. Приведу один пример. Мой дед трижды в своей артистической карьере провел цикл «Все (32) фортепианные сонаты Бетховена». В 1925-м, 27-м — к 100-летию со дня смерти композитора — и в 31-м году. Первые два раза это были семь концертов в каждом сезоне. А вот в 1931 он провел художественно-научный эксперимент: он исполнил этот цикл из семи концертов в течение… одного (!) дня. Мне довелось опубликовать материалы этого эксперимента — его идею и идеология, расписание, аннотации к сонатам. Это не было стремление к установлению рекорда, нет! Этот опыт должен был дать ответ на многие вопросы: каков, например, единовременной объем музыкальной памяти, возможно ли полноценное функционирование на протяжении столь длительного времени (цикл длился с 9 утра до 24 часов) «исполнительской функции», то есть насколько художественно ценным мог быть такой исполнительский марафон. Дед предвидел, что исполнить один человек это может, но выслушать это один слушатель, очевидно, не в состоянии. Потому для «чистоты опыта» была запланирована комиссии, от которой ожидалась объективная оценка исполнения, и в которой была запланирована определенная ротация слушателей. Так вот, когда мне самому довелось готовить и исполнять (в 10 концертах) цикл всех камерно-инструментальных произведений Бетховена (в 10 концертах; они прошли во дворце Царицыно), я постоянно ловил себя на мысли, что пытаюсь представить себе, как это мог оценить мой дед. Мне это напомнило один из анекдотов (имеется в виду маленькая история) знаменитого француза XVIII века Шамфора: «М. говорил о принце де Бово, большом ревнителе чистоты французского языка: „Я заметил, что когда я встречаю принца на утренней прогулке, и на меня падает тень от его коня (а он часто ездит верхом — этого требует его здоровье), то потом я уже весь день не делаю ни единой ошибки во французском языке“». Вот, и я часто ощущаю над собой тень моего деда.
2. Насколько музыкальная эстетика Российской Империи конца XIX — начала XX века отличается от нынешней? Можем ли мы говорить об её упадке в современности?
Мне кажется, что музыкальная эстетика конца XIX — начала XX века кардинально отличается от современной. И это естественно. Кстати, я давно сознаю, что собственно эстетические ценности меняются по мере приближения к нашему времени все быстрее и быстрее. Чтобы не утомлять огромным количеством примеров, предлагаю лишь мысленно представить себе тысячелетия египетской культуры, несколько столетий Средневековой культуры, затем убыстрение смен — Возрождение, Барокко (полтора века), венский классицизм (если говорить о музыке) — несколько десятилетий, далее — романтизм (еще меньший период) и далее все короче и короче, вплоть до наших дней, когда, «стиль» «вырабатывается» для… какого-то одного произведения. В свете этого размышления нет ничего удивительного, что между явлениями, разделенными столетием, может быть мало общего. Но, одно дело созидание нового, и творить в начале XXI века, как творили в начале XX века, было бы абсурдом, и совсем другое дело сознавать художественную ценность и значение сотворенного нашими великими предшественниками. И здесь для меня остается величайшей ценностью музыкальное наследие прошлых веков. Является ли современное состояние музыкального искусства, и, в частности, композиторского творчества, расцветом этого искусства или его упадком? Что касается России, то я, к сожалению, не нахожу в наше время фигур, столь значимых, какими были Рахманинов, Скрябин, Глазунов в начале XX века.
3. Вам подвластны клавесин и орган. Почему именно эти инструменты? Что послужило такому выбору?
Я ловлю себя на мысли — более того, я это даже вполне ясно осознаю, — в юности я был настроен очень романтически. И буквально несколько музыкальных фраз какой-нибудь эпохи меня вполне уносили в эту эпоху. Звуки клавесина меня переносили в XVII–XVIII века. Именно клавесина. Эти произведения на фортепиано не производили на меня столь чарующего впечатления. Или орган… О, это для меня была просто «машина времени»! Звучание органа совершенно уносило меня в иные миры. В бытность мою в Училище при консерватории моим другом был Юрий Чернушенко, приехавший из Таллина. Уже в первые каникулы мы поехали к нему, и я совершенно влюбился в этот город, в его атмосферу Средневековья, во всяком случае, в старой части города. И позже, каждый раз, когда я приезжал в Таллин, меня влекло на Вышгород. Было что-то очень грустно для меня, если мне почему-либо не удавалось подняться на Вышгород и посмотреть на улочки нижнего города с одной из смотровых площадок. И в моих чувствах все время звучит орган. И, сколько я помню, меня все время тянула к этим инструмента. Когда я играл на них, я переносился в другие времена, другие эпохи. Музыка, с этой ее способностью возбуждать фантазию и иллюзии, вполне заменяли мне другие способы «строить замки». В юности я не был — да и сейчас не считаю себя — театралом. Именно потому, что музыка заменяла мне все способы фантазировать. Хотя, должен сказать, что у меня был один счастливый год в театре. Это был год службы в армии, и местом этой службы был Театр Советской армии. Мое первое потрясение было связано с двумя спектаклями — «Смерть Иоанна Грозного» и «Элегия». Меня ввели в первый спектакль в качестве… звонаря. В театре есть настоящая звонница — набор колоколов, и в этом спектакли колокольный звон играл важную роль в драматургии постановки. Я имел привилегию, которой обладал еще только один человек в театре — еще один актер, который в финале спектакля поднимался ко мне на колосники и присоединялся ко мне в этом звоне. Мы могли видеть спектакль с невероятной точки — из-под самого свода, с огромной высоты. Грозного играл гениальный актер — Андрей Попов. Этот образ врезался в мое сердце, и Попов для меня абсолютно слился с Грозным (или наоборот). И вот, несколько дней спустя я встречаю в коридоре театра холеного русского аристократа, белого как лунь, в изысканном костюме, с тростью. Это был И. Тургенев — герой «Элегии» — пьесы по переписке Тургенева с актрисой М. Г. Савиной. Так вот, шок для меня был в том, что я не мог себе представить, что Тургенев — тот же Андрей Попов! Перевоплощение абсолютное. Это открыло мне глаза на проблемы моей профессии — музыкальное исполнительство. Ведь каждое великое композиторское имя — это свой мир, не похожий на другой. И пианист-исполнитель, один во множестве ипостасей, должен — в идеале — всякий раз перерождаться.
4. Вы являетесь комментатором различных программ радио BBC в Лондоне. Бытует мнение, что европейцы более восприимчивы к классической музыке, чем наши сограждане. В чём причина этого феномена? Есть ли в этом некое отставание?
Мне не кажется, что все европейцы восприимчивее к классической музыке, чем все наши соотечественники. И что все западное музыкальное образование превосходит все наше. У меня перед глазами яркий пример с одним моим юным учеником, очень хорошим мальчиком, кстати, обладающим так называемым абсолютным музыкальным слухом*. Недавно он уехал в Англию и поступил в престижный колледж, где, естественно, есть занятия музыкой. Так вот, реакция на его музыкальные достижения была такой (в системе наших музыкальных ценностей поразительной): ну, что же, замечательные достижения, и с таким багажом все будет очень легко и можно ничего не делать, и так мальчик все сдаст. Я слушал его по приезде на каникулы. Грустная картина. Регресс!
Работа над передачами для BBC для меня большое удовольствие. Во-первых, за все время нашего сотрудничества не было случая, чтобы мне нужно было бы делать передачу на тему, которая меня не интересовала бы. Более того, всегда принимались мои порой авантюристические предложения. Поначалу, когда возникала идея поговорить за клавесином, в студию привозился великолепный клавесин, а однажды даже небольшой орган. Организовать записи в студиях с роялем вообще не было проблемой. Впоследствии органные передачи мы стали записывать в лондонских церквях и соборах. И всякий раз настоятели церквей с радостью принимали нас. Я полагаю, что внимание к церкви или собору со стороны BBC для всех важно. Кстати, в Лондоне существует старая традиция концертов в церквях в обеденное время. Молодые органисты могут запланировать свои выступления в разных соборах — так они знакомятся с разными инструментами, обыгрывают перед публикой — всегда весьма доброжелательной — свои программы. Концерты эти бесплатны для посетителей и безгонорарные для исполнителей. Но прихожане всегда что-то жертвуют, и это оказывается хорошим финансовым подспорьем в студенческой жизни. Мне кажется, что если бы в нашей действительности были подобные греющие душу и слушателей и исполнителей возможности самовыражения, в выигрыше были бы все.
5. Некоторые искусствоведы утверждают, что сегодня Россия переживает бум в культурной жизни. В частности, русские театральные режиссёры пользуются большой популярностью на Запада и ставят спектакли поистине мирового масштаба. Согласны ли Вы с этим наблюдением?
Я уже признался, что я не театральный человек. И не возьмусь судить о ситуации в этой в сфере. Скажу вот о чем. Некоторое время тому назад смелым режиссерским решением было (и воспринималось зрителями) поставить театральное произведение (драматический спектакль или оперу) в осовремененном виде. Для таких экспериментов выработали даже эстетическую концепцию: ставится драма с человеческими эмоциями и эти эмоции не подвластны времени; и раз ставим сегодня (в сегодняшних жизненных реалиях), то и весь антураж пусть будет сегодняшний. Как некий шок такие постановки поначалу производили впечатление, и на невзыскательный вкус массового зрителя (коммерческая составляющая каждого проекта — существенная его часть, если не главная) казались новым словом театрального искусства. Но как замети еще Бальзак, то, что замешано на новизне, быстро устаревает. Такие художественные решения в наши дни стали… рутиной. Мне довелось в Венеции слушать «Кармен» Ж. Бизе в театре Ла Фениче, этой жемчужине Барокко (сгоревшем, но восстановленном в первозданном виде), где контрабандисты являлись на свою сходку… в машинах! Я уже не говорю о всех других атрибутах «современности».
6. Какое будущее, на Ваш взгляд, у русской культуры?
Наверное, нужно сказать — хорошее. Но что это значит — «хорошее»? Великие творения — во всех областях искусства — всегда рождались в «проблемные» времена. Чего же тогда пожелать? Я — в затруднении.
7. Совсем недавно миновали новогодние праздники и Рождество. Что бы Вы пожелали Вашим слушателям?
Хотел бы пожелать моим слушателям душевного спокойствия, радостного расположения духа. И чтобы, приходя на концерт, можно было полностью погрузиться в мир звуков. О здоровье — не говорю. Само собой его желаю.
* Абсолютный музыкальный слух, это такой слух, который позволяет человеку, обладающему им, без всякого труда определять высоту любых музыкальных звуков и в их самой произвольной комбинации, без всякой системы, совершенно вразбивку, и в диапазонах, в которых звуки не возможно воспроизвести голосом.
Культурный центр «Дом Озерова»
ВКонтакте Facebook Twitter Мой Мир Google+ LiveJournal