Назар КОЖУХАРЬ: Болезнь государства отражена в искусстве

Имя выдающегося скрипача, дирижера, создателя и художественного руководителя ансамбля "The Pocket Symphony" Назара Кожухаря, несомненно, известно многим ценителям академической музыки. Назар - идейный вдохновитель и исполнитель множества проектов в области редкой старинной и современной музыки. Он владеет несколькими инструментами, считая, что современный исполнитель просто обязан идти в ногу со временем, познавать новое и никогда не прерывать своего движения вперед. Сегодня мы говорим с Назаром о том, что остается невидимым глазу публики, о проблемах, с которыми сталкиваются те, кто раз и навсегда решает связать свою жизнь с музыкой.

- Назар, сегодня многие говорят об общем упадке культуры, о бездуховности, о мизерной роли искусства в нашей жизни. Мы, аудитория, которая приходит в концертный зал, видим лишь лицевую сторону, слушаем то, что нам предлагают. А что происходит "по ту сторону"? Какова ситуация, сложившаяся в российской исполнительской школе?

- Ситуация сегодня, конечно, не очень веселая, причем это все давно уже произошло. Я могу смело говорить об этом по двум причинам. С одной стороны, я нахожусь внутри системы, а с другой - вне ее, так как лет десять уже не преподаю. Большую часть моего времени занимают мастер-классы, которые я провожу по всей территории бывшего СССР.

Могу просто привести пример, из которого сразу станет все понятно. Так, существуют в нашей стране замечательные консерватории, скажем, в Новосибирске или Нижнем Новгороде, к которым может быть приставлено восемь ансамблей, в числе которых всего один, скажем, виолончелист. Я однажды, наблюдая такую ситуацию, спросил: "Почему у вас везде играет один и тот же человек?" Из слов декана оркестрового отделения консерватории выясняется, что из нынешних студентов, родившихся в 1990-е, всего трое учатся играть на этом инструменте, и только один из них что-то может изобразить. Выходит, просто людей нет. А если нет людей, тогда о чем можно говорить?

- Что, совсем нет талантов?

- В общем-то решают все не талантливые единицы, которые всегда будут. Такой человек, как Денис Мацуев, и через пятьсот лет может где-то появиться, и то, что переживает система в целом, не так явственно по его игре. Уровень нашего музыкального мира определяется именно "средними" исполнителями. Если у вас пятьдесят виолончелистов, то, соответственно, из них пятнадцать - хороших. А если их всего четверо, то - один, и то очень слабый.

Возьмем, например, Китай, где за последние несколько лет во многих областях происходит нечто феноменальное. Если десять лет назад они просто шустро играли на инструментах, то сейчас там происходят совершенно поразительные вещи, напоминающие нашу систему пятидесятых-шестидесятых годов: постоянный поиск детей, точно выверенная система нагрузок, которая, конечно, очень высокая, но зато там в двенадцать-тринадцать лет получаются окончательно сформировавшиеся музыканты. При этом Китай располагает огромным количеством преподавателей из Европы, все ученики говорят на иностранных языках и замечательно ориентируются в стилях.

- Хорошо, все это происходит у них. А что сегодня в нашей стране в плане подготовки музыкантов?

- Мы - это совсем другое дело. Резкий спад нашего музыкального образования начался в конце восьмидесятых с резкого отъезда людей. Среди моего поколения, которое училось в ЦМШ, остались два-три человека, все остальные уехали. И, может быть, не все там стали звездами, но все они сейчас могли бы преподавать здесь. Для России они - вырванный кусок молодой поросли, которые хотели и могли бы, оставаясь со своей страной, что-то ей предлагать. А сейчас мы имеем, честно скажу, восемнадцатый сорт в девяноста процентах случаев профессуры Московской или Петербургской консерваторий разлива шестидесятых годов. То есть мало того, что, с одной стороны, они недостаточно квалифицированны, так эстетически еще живут в совсем другом времени. И тенденция эта не только будет, как мне кажется, ухудшаться, так еще и совершенно непонятно, что нас сможет спасти.

Хотя, если говорить о стране в целом, я не вижу здесь какого-то исключения из правил. Во всех сферах происходит что-то не то. Если мы с пробками на дорогах справиться не можем, о чем вообще можно говорить? Очевидно, что весь "ствол" у нас не совсем здоров, а музыка - всего лишь одна из ветвей. С одной стороны, не самая, быть может, главная, а с другой стороны, мы же понимаем, что искусство - это та сфера, которая быстрее всего реагирует на болезнь государства. Конечно, любая проблема - в космосе или в балете - это проблема в первую очередь профессионалов. Потому что, когда во главе корпорации стоит менеджер, - это правильно, но если он решает и творческие проблемы - это плохо.

- Назар, так почему же вы не последовали тогда за своими коллегами и не уехали из страны?

- Знаете, я отношусь к тому типу людей, которым интересно, когда все сложно. Тем более до 2000 года я был убежден, что мы что-то можем. Последние двенадцать лет, конечно, лишили меня изрядной доли оптимизма. Теперь я думаю, что мы что-то можем только в своей закрытой квартире или в одном концертном зале.

- Есть мнение, что с переходом на рыночную экономику исполнители сами на определенном этапе отказались от экспериментов, сконцентрировав внимание на том, что популярно и востребовано...

- Да, это так, но вы понимаете, что исполнитель не может сам предложить программу дирекции филармонии. Наша система сегодня как бы вернулась к советскому периоду. Ты можешь сделать свой собственный независимый концерт в Таллине или Берлине, и там действительно есть менеджер, который решит, "продастся" этот концерт или нет. А у нас все по-другому. Вы не найдете совпадений в абонементе нашей консерватории и зарубежной, потому что девяносто процентов музыки, звучащей там, нам неизвестно. Выдающиеся дирижеры играют там всего два-три концерта Чайковского или Рахманинова в полугодие, но они действительно классные! Причем это могут быть и наши люди. Например, Плетнев.

Даже в мое время мы переиграли огромное количество музыки своих сверстников. В восьмидесятые это было то ли принято, то ли просто интересно. Сейчас же этот опыт утерян. Например, в конце девяностых я преподавал в консерватории, и если мой студент на дипломе играл концерт Хиндемита или Стравинского, ему сразу ставили "минус", так как это - не репертуарная музыка. А то, что он играл в два раза лучше, чем тот, который играл Брамса, - неважно. Нельзя играть даже классический двадцатый век. Не говоря уже про Адамса или Филиппа Гласса - не дай бог, это вообще не музыка!

- Такое положение вещей и послужило причиной вашего ухода из преподавания?

- Не только. Я ушел в основном по той причине, что страна начала сильно меняться, на позиции ректоров стали выдвигаться люди, на которых еще вчера показывали пальцем, обвиняя во всех смертных грехах. Когда последний секретарь парторганизации становится проректором, потом ректором и затем идет дальше, что там делать, в консерваториях?

Да и потом, жизнь очень изменилась, на нас огромное влияние произвели всевозможные электронные "девайсы", но людей продолжают воспитывать так же, как и во времена моих родителей. Сравните программу абонементов в филармонию сегодняшнюю и семидесятых годов - вы не увидите разницы.

Сегодня все диктует рынок. И здоровый рынок - это неплохо. Например, в Бостоне, где я стажировался, людей настраивают на оркестровую игру, у них очень много ансамблей. Требования другие, и они точно подстроены под необходимость наполнения музыкальной жизни. У нас же, напротив, все - солисты. Соответственно, если этого человека, который все-таки не стал солистом, посадить в оркестр к Симонову, первое, на что уйдет пять лет, так это на то, что его будут учить играть ритмично вместе с сидящими рядом. Потом выяснится, что он не знает трудных мест в симфониях Чайковского или Рахманинова, я уж молчу про Штрауса или Майна. Этого он вообще не слышал, окончив консерваторию.

Наша система во многом хорошая, она просто вовремя не перестроилась. Вспоминая китайцев, опять скажу, что они молодцы. Взяли советскую основу - опору на раннее воспитание музыкантов, но при этом не упустили новых веяний. В шанхайской консерватории работают огромное количество легионеров. Мы себе этого позволить не можем. Современные студенты знают меньше, чем знало мое поколение, при том, что у нас не было интернета, где вся информация доступна. Обычное явление, когда студенты крупнейших российских консерваторий играют по нотным изданиям тридцатых годов. Это хорошо для музыковедов! Но сейчас уже играют полутекстом, а они не имеют понятия о таких изданиях.

- Помимо скрипки, вы также освоили игру на альте, виоле да гамба и других струнных. Современному исполнителю, чтобы быть успешным, необходимо владеть несколькими инструментами?

- Такая практика скорее обычна для Европы, чем для России. Я лично считаю, что владеть несколькими инструментами - это как говорить на разных языках. Особенно сейчас, когда репертуар так широко раздвинулся за последние тридцать лет. Это в середине двадцатого века можно было быть действительно замечательным исполнителем и играть всю жизнь три-четыре часа музыки. Сейчас все по-другому. Это прекрасно демонстрируют и Александр Рудин и Гидон Кремер, они охватывают колоссальное количество репертуара по всем эпохам. Даже на одном инструменте ты будто бы переключаешься на разные языки. И палитра приемов, которыми необходимо обладать, настолько широка, что порой даже взаимоисключает себя. Так, что-то красивое в Шумане или Шнитке совершенно не годится для Моцарта.

- Но вы также упомянули о хорошем в нашей системе музыкального образования, что, помимо раннего развития, вы еще можете назвать?

- В мое время была очень сильная теоретическая подготовка, сейчас я уже не знаю. Но все-таки наш музыкант мог написать гармоническую задачу или фугу. В Европе мало кто это может, если не берет специальный курс за деньги. У нас было очень много обязательных предметов, тяжелых, но доступных всем. Потому что в современном мире музыкант, конечно, должен уметь читать не только свою скрипичную строчку. В общем, не имею понятия, к чему все это приведет. Ситуация грустная, и начинать, думается, необходимо с профессионалов. С тех, кто всем этим управляет. И если бы у вузов было больше самостоятельности, они наверняка могли бы что-то придумать.