О, сколько музыки у Бога!

Владимир Спиваков: «Свой ключ к симфонии Шостаковича я нашел в поэзии»

Владимир Спиваков – выдающийся скрипач и дирижер, удостоенный множества наград, создатель камерного оркестра «Виртуозы Москвы», основатель, художественный руководитель и дирижер Национального филармонического оркестра России. В книжном магазине «Москва» на Воздвиженке состоялась презентация книги Соломона Волкова «Диалоги с Владимиром Спиваковым». В дни празднования 70-летия маэстро, Спиваков рассказал о новом издании, ответил на вопросы читателей.

– Владимир Теодорович, как возникла идея этой книги?

– Соломон Волков – автор книг-диалогов с Иосифом Бродским, Дмитрием Шостаковичем, Джорджем Баланчиным. Канал «Культура» сделал несколько фильмов «Диалоги Соломона Волкова». Не все могло войти в серию, многое осталось за кадром. В книге есть послесловие, написанное моей супругой Сати, она была свидетелем наших многочасовых телефонных бесед. С Соломоном Волковым мы знакомы более пятидесяти лет, вместе учились в музыкальной школе при Ленинградской консерватории. Прекрасный музыкант, человек, глубоко чувствующий и понимающий, он приходил на мои концерты в Нью-Йорке. После каждого выступления – концерты в США я провожу с 1975 года – обычно проходили беседы по телефону. Соломон спрашивал, почему была именно такая интерпретация, что-то ему казалось странным, мы обсуждали исполнение, говорили о музыке. В 1979 году, когда я работал над симфониями Шостаковича, вышла «скандальная» книга С.Волкова «Свидетельство. Воспоминания Дмитрия Шостаковича». Издание вызвало переполох, но автора поддержали многие музыканты за рубежом. Книга раскрывала внутренний мир, мироощущение Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.

– Вам довелось встречаться со многими великими деятелями культуры. Расскажите, пожалуйста, как вы познакомились с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем.

– Я встретился с Шостаковичем в раннем детстве, мне было лет десять. В Малом зале Ленинградской филармонии на Невском проспекте проходил вечер еврейской народной поэзии. Дмитрий Дмитриевич сидел за роялем, пели Зара Долуханова, Александр Масленников, Нина Дорлиак. Звучали строки «Врачами стали наши сыновья...» Я хотел аплодировать, мама остановила. Наступила гнетущая тишина. Зал не аплодировал. Фраза отсылала к так называемому «делу врачей» 1953 года. Все боялись, что откроются двери, войдут люди в кожаных куртках и всех заберут.

Какие звуки на земле!

– Малый зал филармонии был моим любимым и сокровенным местом в Ленинграде. В нем я сыграл свой первый сольный концерт. Директор зала мне говорил: «Завтра придет Дмитрий Дмитриевич Шостакович, приходи». Я был на репетициях Шостаковича. Однажды я столкнулся с Дмитрием Дмитриевичем в дверях, когда выходил из зала. В руках у меня был томик Блока. Он спросил, какие стихи поэта мне особенно нравятся. Я прочитал: «В ночи, когда уснет тревога,/ И город скроется во мгле – / О, сколько музыки у Бога,/ Какие звуки на земле!» Позднее это стихотворение вошло в блоковский цикл Шостаковича. Шостакович обращался к поэтическим произведениям Пушкина, Лермонтова, к стихам Саши Черного.

– Соломон Волков написал «...ноты, эти черные значки на нотном стане – закодированные человеческие эмоции».

– Графическая музыкальная подпись Шостаковича выглядит словно два креста. После его смерти Шнитке соединил символы в прелюдии «Памяти Шостаковича».

Дирижер должен уметь все

– Наступила эпоха универсальных музыкантов. Как вы относитесь к утверждению «Дирижер должен уметь все».

– Да, дирижер должен уметь очень многое. Это трудно, уметь все невозможно. Существует симфоническое дирижирование, балетное дирижирование, оперное. Сейчас видно, как время поменяло оперу. Сначала успех оперы определяло либретто, потом певцы, позднее успех оперы определял дирижер, сегодня успех оперы определяет режиссер. Однажды мне пришлось дирижировать хором, которого режиссер разместил под землей. Когда музыканты видят дирижера, устанавливается невидимая связь. Если музыканты, певцы видят дирижера только на экране монитора, контакт теряется. Мне приходилось правой рукой дирижировать одно, левой другое. Тренировался в гостинице как мог, это была пытка. Невероятно трудно оперное дирижирование, когда идет сложнейший речитатив, надо проникать в итальянский язык, а герои поют в очень быстром темпе...

Дирижер должен уметь работать с разными исполнителями. Ко мне перед выступлением пришла солистка, сказала: «Маэстро, не могли бы вы в этом эпизоде дирижировать быстрее. Мне трудно петь, я вчера съела мороженое». Отвечаю: «Хорошо, я постараюсь быстрее». Через десять минут заходит тенор, просит дирижировать помедленнее, потому что вчера выпил холодного пива. Я сказал: «Хорошо, не беспокойтесь». А это дуэт! Артисты как дети, их надо успокаивать, беречь, холить-лелеять.

«Гадкий утенок»

– Не могли бы вы рассказать о работе с Гарри Бардиным над «Гадким утенком»?

– Однажды Гарри пришел ко мне в Дом музыки, он был очень расстроен. Сказал: «У меня беда. Я поссорился с Никитой Сергеевичем Михалковым. Для фильма «Гадкий утенок» надо записать музыку, а денег нет». Спрашиваю: «Что играть?» Отвечает: «Чайковского». Я поговорил с оркестром, объяснил, что денег нет, предложил помочь нашему собрату. Мы за один вечер записали всю музыку. Гарри был совершенно счастлив. Но мне не понравилось начало записи. Гарри говорил: «Все замечательно, чудесно». Но мы повторили запись первой части. Расстались. Я уехал в Париж получать премию «Артист мира». Гарри звонит мне, поздравляет: «Ты стал артистом мира, ты давно таким был». Тут я прошу его дать мне какую-нибудь роль, говорю: «Хочу кого-нибудь озвучить». Он сказал: «Ничего хорошего не осталось, только злобный петух. Согласишься?» Встретились в маленькой квартирке в центре Москвы, где располагалась студия записи. Гарри сидел за стеклянной дверью. «Задачи такие,– сказал он. – У тебя на клюве червяк. Ты командуешь птичьим двором». Была еще одна история. Гарри снимал фильм «Король говорит». Он заболел, съемки задерживались. У него потребовали за реабилитационный период штраф. Он пришел ко мне: «Опять денег нет, а я хочу снять семиминутный фильм. Там музыка звучит». Узнаю, что должна звучать Седьмая симфония Бетховена, музыка переделанная! Мы записали, надеялись, что получиться очередной шедевр Гарри Бардина. Позднее меня пригласили в Италию играть на торжествах, посвященных Рождеству. Присутствовал Папа Римский. Он сказал: «Вы играли адажио, а я слышал другую музыку в фильме Гарри Бардина». Папе Римскому фильм Гарри Бардина понравился, и исполнение адажио тоже.

– Кто ваш любимый поэт? На юбилее Булата Окуджавы вы читали прекрасное стихотворение «Совесть, благородство и достоинство».

– «Совесть, благородство и достоинство –/Вот оно, святое наше воинство./ Протяни к нему свою ладонь./За него не страшно и в огонь». Поэзию считаю кульминацией языка. Своей младшей дочери Ане, которая уехала в Бостон учиться джазовому пению, я говорил: «Читай поэзию. Чтобы знать по-настоящему язык, надо читать поэтов». Набросал ей пятнадцать имен англо-американских поэтов. В списке были: Уистен Хью Оден, Томас Харди, Уильям Йейтс, Джон Донн, Джеффри Чосер, Роберт Фрост. В один прекрасный день Аня звонит, говорит: «Папуль, мы с тобой заслужили аплодисменты». Спрашиваю, по какому поводу. В школу-мюзикл проехала комиссия. Аня спела песню Стиви Уандера, потом сыграла собственную импровизацию и исполнила свою песню на стихи Роберта Фроста. Я понял, что слова, сказанные с доверием, не пропали зря.

Поэзия мне помогает в общении с музыкантами. В ней необыкновенная образность. Я часто пользуюсь стихами для того, чтобы пояснить оркестру характер данного сочинения. У Марины Цветаевой есть образ качающегося на канате клоуна, который балансирует между жизнью и смертью. Этот образ есть и в музыке. Когда работал над Девятой симфонией Шостаковича, помогали цветаевские строки: «Колеса ржавые скрипят./ Конь пляшет взбешенный./ Все окна флагами кипят./ Одно – завешено». Поэзия настраивает на совершенно иной лад. Хочу сделать признание: после многих наших концертов дети начинают писать стихи. Есть прекрасные стихотворения.

– В книге много замечательных фотографий. На одной из них, где изображены Дмитрий Шостакович, Святослав Рихтер и Давид Ойстрах, сделана надпись: «Это фото я всегда ношу в своем скрипичном футляре». Что еще хранится в скрипичном футляре?

– Я не люблю броских вещей и не люблю фальшивых нот – ни в оркестре, ни на скрипке, ни в жизни. В футляре храню письма моих родителей, фотографии жены, детей, папы и мамы, дорогих мне людей, и три молитвы. Молитва Александра Меня, молитва философа Ивана Ильина и, наверное, самая главная, молитва матери Терезы «Я просила...»

– В книге есть истории, которые вы никогда не рассказывали?

– Историй масса: грустных, смешных. Сама жизнь неожиданна.