muzkarta.ru | музкарта.рф «Музыкальная карта»: академическая музыка Поддержать проект
Выберите регион, страну
Читайте на эту же тему
21 апреля 2016
Оперная дива Юлия Лежнева: Для моей публики музыка неизмеримо важнее политики. Она — над временем и сиюминутными проблемами
Добавлено 08 апреля 2016 muzkarta
Стремительно восходящая оперная звезда Юлия Лежнева — о новом альбоме и новых ролях
Но, может быть, не меньше голоса удивляет человеческий талант Юли, которой слава не помешала остаться открытым, влюбленным в жизнь и людей человеком, благодарным всем, кто помогал ей обрести свой путь, от родителей и педагогов родного Мерзляковского училища до мировых светил вокала.
Теперь у Юли — новые победы: недавно она участвовала в премьере постановки оперы Моцарта «Дон Жуан» в лондонском театре Ковент-Гарден. И только что выпустила альбом арий молодого Генделя. Которому тогда было почти столько же лет, сколько ей сегодня. Может быть, оттого диск вышел особенно свежим, ярким, заряженным энергией.
— Мы писали альбом в удивительной атмосфере, — рассказывает Юлия. — Представьте, Кремона — город Страдивари, где все дышит музыкой. 1 января 2015 года — в этот день оказались свободны замечательный ансамбль Il giardino armonico под управленией Джованни Антонини и потрясающий русский скрипач, он же контратенор Дмитрий Синьковский. И мы на каком-то невероятном праздничном подъеме записали музыку, которую юный Гендель создавал именно здесь, в Италии.
— Вы, как и Гендель, странница. Родились очень далеко, на Сахалине, уехали учиться в Москву, потом еще дальше на Запад, в Англию…
— Странствия и разлука — серьезное испытание, но они помогают взрослеть. Это заставляет сердце трепетать, будит в душе романтику, толкает мысли к философии. Я, очень домашняя девочка, вдруг оказалась одна за тысячи километров от дома, в Кардиффе, занималась с великим преподавателем Деннисом О’Нилом, жила в общежитии с намного более старшими соучениками, а первая недолгая встреча с родными была возможна только через три месяца… Взросление произошло так быстро, что я… в глубине души осталась тем же ребенком, каким уехала из дома. По-моему, это очень здорово: взрослеть, не забывая детство.
— «Дон Жуан» в Королевской опере — ваш дебют в большом оперном спектакле?
— Не совсем, когда-то я была пажом Урбаном в «Гугенотах» Мейербера в брюссельском театре «Ла Монне» под управлением замечательного французского дирижера Марка Минковского, но то была совсем небольшая роль. Затем Марк приглашал меня на концертное исполнение «Так поступают все женщины» (партия Фьордилиджи). А вот теперь в «Дон Жуане» я исполнила роль Церлины — деревенской девушки, которая приглянулась главному герою. Повезло невероятно, состав потрясающий: донна Анна — Альбина Шагимуратова, донна Эльвира — Доротея Решман, затем на гастролях в Японии Джойс ДиДонато… Дирижеры — француз Ален Альтиноглу и итальянец Антонио Паппано. Очень интересная постановка режиссера Каспера Холтена. Действие происходит в замке Дон Жуана, где он, тронувшись умом от своей безумной жизни, пишет ее историю — свой знаменитый дон-жуанский список, и ему являются видения соблазненных им женщин в платьях, забрызганных чернилами — знак того, что они им обесчещены и попали в его дневник. Спектакль энергетически очень затратный, исполнитель главной роли Кристофер Молтман после каждого представления рушился как подкошенный. Но все участники очень старались поддержать друг друга. Меня приняли по-доброму, особенно женщины.
— Не попросили хотя бы маленький мастер-класс у Джойс ДиДонато? Она ведь непревзойденная исполнительница музыки барокко.
— Я постеснялась! Но Джойс — сама очень открытый человек. Наверное, почувствовала, что мне хочется с ней пообщаться, подошла, предложила вместе пообедать. Мы сидели в ресторане, ели суши и завели какой-то философический разговор о том, как взаимосвязаны жизнь и человеческий разум, как вера в Бога освещает нашу душу… Она тоже, мне кажется, сохранила в себе юношескую непосредственность восприятия жизни.
— Не зря говорят: чем крупнее личность, тем проще человек в общении.
— Безусловно. Я до сих пор под впечатлением: ко мне во время недавнего турне по Швейцарии и Германии на концерт в Цюрихе пришла сама Чечилия Бартоли! Вдруг среди своих знакомых вижу ее после первого отделения в артистической. Она сказала какие-то комплименты, а я даже ответить толком не могу, только твержу: спасибо огромное, это счастье, что вы здесь… Она смеется: да я в Цюрихе живу, мы с мужем пришли тебя послушать, если хочешь, заходи к нам домой… Мы знакомы, я была у нее на мастер-классах, пару раз встречались на спектаклях в Зальцбурге — но такая непосредственность?! К сожалению, не получилось принять ее приглашение — рано утром мне надо было уезжать.
— Лондон, Токио, Цюрих… Почему вас не зовут российские театры?
— Зовут, но как-то не очень. Вот с Теодором Курентзисом, руководителем Пермской оперы, были контакты. Он большой специалист по Моцарту и вообще музыке барокко. Люблю ее с детства, и голос мой ее любит, так уж он устроен. Я бы, может, и хотела петь что-то еще, да боюсь, не прозвучу так естественно. В ранней музыке есть что-то детское, как во мне самой. Она еще очень близка к религии, особенно у Баха, Вивальди, которых мы так много пели в хоре московской школы № 28 имени Гречанинова… Да и по папиной линии в роду семь поколений священников. Мне тяжело отойти от этого, погрузиться в темные оперные страсти.
— А почему, хотя бы в виде эксперимента, не попробовать спеть Татьяну?
— Имею ли я на это право? Слишком велика ответственность перед Пушкиным и Чайковским. Хотя ведь «Евгения Онегина» Петр Ильич писал не для императорской сцены, а для студентов консерватории. Говорят даже, первое исполнение состоялось где-то поблизости, чуть ли не в зале усадьбы Шаховских, где сейчас «Геликон-опера»… Наверное, они пели более легкими голосами, чем это делают сегодня в оперных театрах. Даже если послушать наших певцов старшего поколения — Нежданову, Пантофель-Нечецкую, Барсову — какое соловьиное пение! Могу его сравнить только с игрой моего любимого ансамбля Il giardino armonico, где у скрипачей руки не напряжены, инструмент и сам звук будто парят в воздухе…
— А ведь Чайковский и Пушкин были поклонниками Моцарта, который вам так удается!
— Сергей, вы просто меня вдохновляете. Может, пройдет пара лет, я наберусь смелости, найду дирижера, который меня поддержит, и… На самом деле драма Татьяны мне очень близка. Это не драма искушенной светской дивы, как в «Травиате», это чувства очень юной девушки, почти ребенка, которая провела детство в патриархальной идиллии, а о жизни знала только из романов. И вдруг на нее обрушивается любовь. Ее голос должен быть свежим, светлым, не израненным жизнью.
— Как вышло, что в апреле 2010 года вас пригласили петь в Кракове на концерте памяти президента Польши Леха Качиньского?
— Польша для меня — нечто особенное. Наверное, из-за многолетнего сотрудничества с Марком Минковским, у которого отец, детский врач, родом из Польши, и там живет его брат. Да и у самой меня польские корни. И солировать в Реквиеме Моцарта меня позвал именно Марк. На площади Главный рынок в день похорон Леха и Марии Качиньских была сооружена открытая сцена. Мыслилось, что будут петь артисты из Польши и России, но наш тенор Даниил Штода не смог прилететь: как раз в те дни взорвался вулкан в Исландии, и авиасообщение в мире замерло. Я долетела едва ли не последним рейсом, после которого небо окончательно закрылось. Тот апрель выдался страшно холодным. Мы стояли позади шатра сцены, и меня трясло, зуб на зуб не попадал. Я видела, как площадь и все окрестные улицы заполняются народом, знала, что нас транслируют на город, а запись потом передадут на весь мир. И мысли были только об одном: как взять первую ноту, сомкнуть связки, ничего не сорвать. Поддела под концертное платье водолазку, но это мало помогло. Тут Войцех Герлах, замечательный польский бас, с которым мы потом встречались на нескольких проектах, обнял меня и стал согревать. Так в обнимку и поднимались по лестнице на эстраду…
— Когда люди сообща, а не врозь, они способны на чудеса.
— Воистину чудо, что мы все тогда достойно спели. Но мне еще надо было и уехать! А это оказалось еще сложнее, чем приехать. Самолеты не летают, на переполненный поезд не сядешь. Тогда меня посадили на машину, дали двух водителей, чтобы в долгом пути один мог сменить другого, и довезли до белорусской границы. Точнее, оставили в ста метрах от нее, потому что дальше они без визы не имели права ехать. И вот я стою на дороге у пропускного пункта, не знаю, что дальше делать. Останавливается другая машина — белорусы, мать и сын. Они ездили в Польшу за товарами. Спросили, в чем дело. Довезли до вокзала, помогли купить билет в плацкартный вагон. Других мест не было, я ехала со студентами на третьей полке… Приключение! Особенно для меня, тепличной домашней девочки. Но доехали благополучно.
— В Польше тогда на Россию многие косо посматривали, строили гипотезы, будто русские виноваты в гибели польского президента.
— Я этого совершенно не чувствовала. Для моей публики музыка неизмеримо важнее политики. Она — над временем и сиюминутными проблемами. Я бы даже сказала, что музыка от них спасает.
— Юля, может быть, неожиданный вопрос: как НЕ стать звездой? Имею в виду вашу удивительную открытость и полное отсутствие «звездности».
— Просто надо всегда помнить, что ты обязан очень многим людям — родителям, педагогам, друзьям… Когда в душе человека все занято им самим, он становится неинтересен другим. Это как смотреть в мутное зеркало, в котором не видно твое отражение.
— Расскажите о своем детстве. Вы были покладисты или разбалованы?
— И то и другое. Конечно, мне, единственному ребенку в семье, потакали. Но мама поняла, что если пустить дело на самотек, получится не совсем хорошо. Еще на Сахалине, будучи уважаемым руководящим работником, ушла со службы, зарабатывал на всю семью один папа. Мама, можно сказать, положила на меня жизнь. Следила, чтобы я занималась положенное время за пианино. При моей гиперактивности это было не очень легко. Сейчас трудно себе представить, но я была на голову выше остальных детей. Притом доверчива, как щенок. Когда меня в детском саду побил мальчик, который был на полгода старше, но физически гораздо слабее, я не смогла ему ответить, потому что мстить мне казалось некрасиво. А потом все окружающие дети пошли в рост, я же осталась такой, какой была — и из гигантши сделалась малышкой. И с этим уменьшением как-то уменьшились мои проблемы, я стала таким скромным «ботаником». Больше в моем классе музыкой никто не занимался, и все мои интересы и дружбы сосредоточились в музыкальной школе — той самой, имени Гречанинова, которая помогла окончательно выработать в себе дисциплину и привычку к работе.
— Слушайте, вы же готовая исполнительница роли Алисы, которая, помните, в своей стране чудес то увеличивалась, то уменьшалась. Надо только, чтобы для вас написали такую оперу.
— Я не против!
— А что еще вас сформировало, помимо родителей и школы?
— Советские мультфильмы. Причем самые сентиментальные — с зайчиками, кошечками. Думаю, какой-нибудь «Жил-был пес» показался бы мне грубой прозой, от которой родители меня оберегали. Я научилась вышивать этих зайчиков, уточек, медвежат… Потом нахлынуло, как болезнь, увлечение рисованием — я брала любимые книжки, выбирала картинки покрасивее и фантазировала на их темы. Сперва это были сказки, потом альбомы по искусству. Может, если бы я занялась этим более глубоко, получилось бы что-то серьезное. А так просто на всю жизнь осталась любовь к тому, что я копировала, в том числе картинам итальянского Ренессанса.
— Чего интересного ждете в ближайшее время?
— Это я должна спросить у Михаила Антоненко, моего друга, пианиста — человека, взявшего на себя всю деловую сторону нашей жизни. Алло, Миша! Что у нас — концертное исполнение «Отелло» Россини в Барселоне? Спектакль «Так поступают все женщины» в Висбадене? Запись оперы Никола Порпора «Германик в Германии»?.. Вот видите, сколько интересного.
— Если бы у вас появился ребенок, с чего бы вы начали его приобщение к музыке?
— Прежде всего я бы посмотрела, в каком он настроении. Если он радостен и на подъеме, поставила бы что-то восторженное — например, «Магнификат» Баха или его кантату Jauchzet Gott in allen Landen («Кличьте Бога во всех землях»). А если ему хочется поспать, я бы поставила очень красивую баховскую Арию из Третьей сюиты. И обязательно смотрела бы на мимику: если не нравится, надо немедленно выключить. Музыка должна приносить только радость.
Сергей Бирюков
из номера 023 за 01 Апреля 2016 г.
www.trud.ru
Уже в 16 Юлия она пела «Реквием» Моцарта в Большом зале Московской консерватории
Юлии Лежневой всего 26, а о ней уже давно говорят как о мировой оперной звезде. Путевку в большую артистическую жизнь Юле дала Елена Образцова, на чьих конкурсах обладательница редкого колоратурного сопрано победила в 2006 и 2007 годах. Уже в 16 она пела «Реквием» Моцарта в Большом зале Московской консерватории…Но, может быть, не меньше голоса удивляет человеческий талант Юли, которой слава не помешала остаться открытым, влюбленным в жизнь и людей человеком, благодарным всем, кто помогал ей обрести свой путь, от родителей и педагогов родного Мерзляковского училища до мировых светил вокала.
Теперь у Юли — новые победы: недавно она участвовала в премьере постановки оперы Моцарта «Дон Жуан» в лондонском театре Ковент-Гарден. И только что выпустила альбом арий молодого Генделя. Которому тогда было почти столько же лет, сколько ей сегодня. Может быть, оттого диск вышел особенно свежим, ярким, заряженным энергией.
— Мы писали альбом в удивительной атмосфере, — рассказывает Юлия. — Представьте, Кремона — город Страдивари, где все дышит музыкой. 1 января 2015 года — в этот день оказались свободны замечательный ансамбль Il giardino armonico под управленией Джованни Антонини и потрясающий русский скрипач, он же контратенор Дмитрий Синьковский. И мы на каком-то невероятном праздничном подъеме записали музыку, которую юный Гендель создавал именно здесь, в Италии.
— Вы, как и Гендель, странница. Родились очень далеко, на Сахалине, уехали учиться в Москву, потом еще дальше на Запад, в Англию…
— Странствия и разлука — серьезное испытание, но они помогают взрослеть. Это заставляет сердце трепетать, будит в душе романтику, толкает мысли к философии. Я, очень домашняя девочка, вдруг оказалась одна за тысячи километров от дома, в Кардиффе, занималась с великим преподавателем Деннисом О’Нилом, жила в общежитии с намного более старшими соучениками, а первая недолгая встреча с родными была возможна только через три месяца… Взросление произошло так быстро, что я… в глубине души осталась тем же ребенком, каким уехала из дома. По-моему, это очень здорово: взрослеть, не забывая детство.
— «Дон Жуан» в Королевской опере — ваш дебют в большом оперном спектакле?
— Не совсем, когда-то я была пажом Урбаном в «Гугенотах» Мейербера в брюссельском театре «Ла Монне» под управлением замечательного французского дирижера Марка Минковского, но то была совсем небольшая роль. Затем Марк приглашал меня на концертное исполнение «Так поступают все женщины» (партия Фьордилиджи). А вот теперь в «Дон Жуане» я исполнила роль Церлины — деревенской девушки, которая приглянулась главному герою. Повезло невероятно, состав потрясающий: донна Анна — Альбина Шагимуратова, донна Эльвира — Доротея Решман, затем на гастролях в Японии Джойс ДиДонато… Дирижеры — француз Ален Альтиноглу и итальянец Антонио Паппано. Очень интересная постановка режиссера Каспера Холтена. Действие происходит в замке Дон Жуана, где он, тронувшись умом от своей безумной жизни, пишет ее историю — свой знаменитый дон-жуанский список, и ему являются видения соблазненных им женщин в платьях, забрызганных чернилами — знак того, что они им обесчещены и попали в его дневник. Спектакль энергетически очень затратный, исполнитель главной роли Кристофер Молтман после каждого представления рушился как подкошенный. Но все участники очень старались поддержать друг друга. Меня приняли по-доброму, особенно женщины.
— Не попросили хотя бы маленький мастер-класс у Джойс ДиДонато? Она ведь непревзойденная исполнительница музыки барокко.
— Я постеснялась! Но Джойс — сама очень открытый человек. Наверное, почувствовала, что мне хочется с ней пообщаться, подошла, предложила вместе пообедать. Мы сидели в ресторане, ели суши и завели какой-то философический разговор о том, как взаимосвязаны жизнь и человеческий разум, как вера в Бога освещает нашу душу… Она тоже, мне кажется, сохранила в себе юношескую непосредственность восприятия жизни.
— Не зря говорят: чем крупнее личность, тем проще человек в общении.
— Безусловно. Я до сих пор под впечатлением: ко мне во время недавнего турне по Швейцарии и Германии на концерт в Цюрихе пришла сама Чечилия Бартоли! Вдруг среди своих знакомых вижу ее после первого отделения в артистической. Она сказала какие-то комплименты, а я даже ответить толком не могу, только твержу: спасибо огромное, это счастье, что вы здесь… Она смеется: да я в Цюрихе живу, мы с мужем пришли тебя послушать, если хочешь, заходи к нам домой… Мы знакомы, я была у нее на мастер-классах, пару раз встречались на спектаклях в Зальцбурге — но такая непосредственность?! К сожалению, не получилось принять ее приглашение — рано утром мне надо было уезжать.
— Лондон, Токио, Цюрих… Почему вас не зовут российские театры?
— Зовут, но как-то не очень. Вот с Теодором Курентзисом, руководителем Пермской оперы, были контакты. Он большой специалист по Моцарту и вообще музыке барокко. Люблю ее с детства, и голос мой ее любит, так уж он устроен. Я бы, может, и хотела петь что-то еще, да боюсь, не прозвучу так естественно. В ранней музыке есть что-то детское, как во мне самой. Она еще очень близка к религии, особенно у Баха, Вивальди, которых мы так много пели в хоре московской школы № 28 имени Гречанинова… Да и по папиной линии в роду семь поколений священников. Мне тяжело отойти от этого, погрузиться в темные оперные страсти.
— А почему, хотя бы в виде эксперимента, не попробовать спеть Татьяну?
— Имею ли я на это право? Слишком велика ответственность перед Пушкиным и Чайковским. Хотя ведь «Евгения Онегина» Петр Ильич писал не для императорской сцены, а для студентов консерватории. Говорят даже, первое исполнение состоялось где-то поблизости, чуть ли не в зале усадьбы Шаховских, где сейчас «Геликон-опера»… Наверное, они пели более легкими голосами, чем это делают сегодня в оперных театрах. Даже если послушать наших певцов старшего поколения — Нежданову, Пантофель-Нечецкую, Барсову — какое соловьиное пение! Могу его сравнить только с игрой моего любимого ансамбля Il giardino armonico, где у скрипачей руки не напряжены, инструмент и сам звук будто парят в воздухе…
— А ведь Чайковский и Пушкин были поклонниками Моцарта, который вам так удается!
— Сергей, вы просто меня вдохновляете. Может, пройдет пара лет, я наберусь смелости, найду дирижера, который меня поддержит, и… На самом деле драма Татьяны мне очень близка. Это не драма искушенной светской дивы, как в «Травиате», это чувства очень юной девушки, почти ребенка, которая провела детство в патриархальной идиллии, а о жизни знала только из романов. И вдруг на нее обрушивается любовь. Ее голос должен быть свежим, светлым, не израненным жизнью.
— Как вышло, что в апреле 2010 года вас пригласили петь в Кракове на концерте памяти президента Польши Леха Качиньского?
— Польша для меня — нечто особенное. Наверное, из-за многолетнего сотрудничества с Марком Минковским, у которого отец, детский врач, родом из Польши, и там живет его брат. Да и у самой меня польские корни. И солировать в Реквиеме Моцарта меня позвал именно Марк. На площади Главный рынок в день похорон Леха и Марии Качиньских была сооружена открытая сцена. Мыслилось, что будут петь артисты из Польши и России, но наш тенор Даниил Штода не смог прилететь: как раз в те дни взорвался вулкан в Исландии, и авиасообщение в мире замерло. Я долетела едва ли не последним рейсом, после которого небо окончательно закрылось. Тот апрель выдался страшно холодным. Мы стояли позади шатра сцены, и меня трясло, зуб на зуб не попадал. Я видела, как площадь и все окрестные улицы заполняются народом, знала, что нас транслируют на город, а запись потом передадут на весь мир. И мысли были только об одном: как взять первую ноту, сомкнуть связки, ничего не сорвать. Поддела под концертное платье водолазку, но это мало помогло. Тут Войцех Герлах, замечательный польский бас, с которым мы потом встречались на нескольких проектах, обнял меня и стал согревать. Так в обнимку и поднимались по лестнице на эстраду…
— Когда люди сообща, а не врозь, они способны на чудеса.
— Воистину чудо, что мы все тогда достойно спели. Но мне еще надо было и уехать! А это оказалось еще сложнее, чем приехать. Самолеты не летают, на переполненный поезд не сядешь. Тогда меня посадили на машину, дали двух водителей, чтобы в долгом пути один мог сменить другого, и довезли до белорусской границы. Точнее, оставили в ста метрах от нее, потому что дальше они без визы не имели права ехать. И вот я стою на дороге у пропускного пункта, не знаю, что дальше делать. Останавливается другая машина — белорусы, мать и сын. Они ездили в Польшу за товарами. Спросили, в чем дело. Довезли до вокзала, помогли купить билет в плацкартный вагон. Других мест не было, я ехала со студентами на третьей полке… Приключение! Особенно для меня, тепличной домашней девочки. Но доехали благополучно.
— В Польше тогда на Россию многие косо посматривали, строили гипотезы, будто русские виноваты в гибели польского президента.
— Я этого совершенно не чувствовала. Для моей публики музыка неизмеримо важнее политики. Она — над временем и сиюминутными проблемами. Я бы даже сказала, что музыка от них спасает.
— Юля, может быть, неожиданный вопрос: как НЕ стать звездой? Имею в виду вашу удивительную открытость и полное отсутствие «звездности».
— Просто надо всегда помнить, что ты обязан очень многим людям — родителям, педагогам, друзьям… Когда в душе человека все занято им самим, он становится неинтересен другим. Это как смотреть в мутное зеркало, в котором не видно твое отражение.
— Расскажите о своем детстве. Вы были покладисты или разбалованы?
— И то и другое. Конечно, мне, единственному ребенку в семье, потакали. Но мама поняла, что если пустить дело на самотек, получится не совсем хорошо. Еще на Сахалине, будучи уважаемым руководящим работником, ушла со службы, зарабатывал на всю семью один папа. Мама, можно сказать, положила на меня жизнь. Следила, чтобы я занималась положенное время за пианино. При моей гиперактивности это было не очень легко. Сейчас трудно себе представить, но я была на голову выше остальных детей. Притом доверчива, как щенок. Когда меня в детском саду побил мальчик, который был на полгода старше, но физически гораздо слабее, я не смогла ему ответить, потому что мстить мне казалось некрасиво. А потом все окружающие дети пошли в рост, я же осталась такой, какой была — и из гигантши сделалась малышкой. И с этим уменьшением как-то уменьшились мои проблемы, я стала таким скромным «ботаником». Больше в моем классе музыкой никто не занимался, и все мои интересы и дружбы сосредоточились в музыкальной школе — той самой, имени Гречанинова, которая помогла окончательно выработать в себе дисциплину и привычку к работе.
— Слушайте, вы же готовая исполнительница роли Алисы, которая, помните, в своей стране чудес то увеличивалась, то уменьшалась. Надо только, чтобы для вас написали такую оперу.
— Я не против!
— А что еще вас сформировало, помимо родителей и школы?
— Советские мультфильмы. Причем самые сентиментальные — с зайчиками, кошечками. Думаю, какой-нибудь «Жил-был пес» показался бы мне грубой прозой, от которой родители меня оберегали. Я научилась вышивать этих зайчиков, уточек, медвежат… Потом нахлынуло, как болезнь, увлечение рисованием — я брала любимые книжки, выбирала картинки покрасивее и фантазировала на их темы. Сперва это были сказки, потом альбомы по искусству. Может, если бы я занялась этим более глубоко, получилось бы что-то серьезное. А так просто на всю жизнь осталась любовь к тому, что я копировала, в том числе картинам итальянского Ренессанса.
— Чего интересного ждете в ближайшее время?
— Это я должна спросить у Михаила Антоненко, моего друга, пианиста — человека, взявшего на себя всю деловую сторону нашей жизни. Алло, Миша! Что у нас — концертное исполнение «Отелло» Россини в Барселоне? Спектакль «Так поступают все женщины» в Висбадене? Запись оперы Никола Порпора «Германик в Германии»?.. Вот видите, сколько интересного.
— Если бы у вас появился ребенок, с чего бы вы начали его приобщение к музыке?
— Прежде всего я бы посмотрела, в каком он настроении. Если он радостен и на подъеме, поставила бы что-то восторженное — например, «Магнификат» Баха или его кантату Jauchzet Gott in allen Landen («Кличьте Бога во всех землях»). А если ему хочется поспать, я бы поставила очень красивую баховскую Арию из Третьей сюиты. И обязательно смотрела бы на мимику: если не нравится, надо немедленно выключить. Музыка должна приносить только радость.
Сергей Бирюков
из номера 023 за 01 Апреля 2016 г.
www.trud.ru
ВКонтакте Facebook Twitter Мой Мир Google+ LiveJournal