Оркестровая мама

Кто и зачем занимается современной классической музыкой

Фотографии Романа Брыгина

Самый авторитетный представитель России на международной сцене новой академической музыки — Московский ансамбль современной музыки — проездом из Сургута в Челябинск оказался в Новосибирске, чтобы дать единственный и, вероятно, неповторимый концерт. Директор коллектива Виктория Коршунова и музыканты первых составов МАСМ рассказали корреспонденту Сиб.фм об унынии в филармониях, жалких симфонических оркестрах и трусливых композиторах старшего поколения.

— Такое впечатление, что МАСМ на протяжении всей своей двадцатилетней истории только и делает что гастролирует — причём в основном за рубежом.

— Да, мы, наверное, самый гастролирующий из ансамблей современной музыки. И это удивительная, конечно, ситуация. Будь мы «Виртуозами Москвы», которые без конца играют «Маленькую ночную серенаду» Моцарта, ещё можно было бы объяснить постоянный спрос на нас, а так — совсем непонятно.

МАСМ основан в 1990 году композитором Юрием Каспаровым при участии лидера отечественной школы новой музыки Эдисона Денисова

Не могу сказать, что заграницей мы выступаем чаще. Опять же — с чем сравнивать. В начале 90-х годов концертов в России у нас почти не было, и действительно, мы гораздо чаще бывали в Европе. Тогда за нашими спинами стоял секретарь Союза композиторов СССР и собственно отец-основатель ансамбля Эдисон Денисов, имевший серьёзный вес на Западе. Всё то, что ещё буквально пару лет назад было под запретом, стало выходить на поверхность, границы открывались — и Россия в один момент стала модной страной, экзотикой. Эйфория! До сих пор помню один фестиваль в Испании, где в программе был заявлен какой-то индонезийский аутентичный ансамбль и рядом мы. Даже афишу сохранила, удивительное все-таки время.

— А потом?

— А потом Россия заняла надлежащее ей место (не самое крупное), и не была особенно заметна вплоть до 2003 года, когда Дмитрий Курляндский стал первым русским композитором, победившим на самом престижном международном конкурсе Gaudeamus Award. Он стал популярен и востребован, а уже за ним потянулась плеяда молодых музыкантов, которые оказались более известными, чем их предшественники.

Ситуация меняется, и сейчас мы можем в течение всего года путешествовать по России, так как вопрос билетов и нашей доставки берёт на себя министерство культуры. С международными поездками тоже помогает, в этом отношении проблем нет. Но мы не бюджетное учреждение, мы не можем рассчитывать на постоянную поддержку.

— Завидуете?

— Нет, но это жестоко и несправедливо — содержать невероятное количество оркестров, которые играют одну и ту же музыку, не развиваются и балансируют на грани чисто коммерческого проекта.

— Давайте по именам пойдем.

— Башмет, например, прекрасно зарабатывает со своими «Солистами Москвы». На него ходят новые русские, готовые отдать 5–10 тысяч рублей, просто чтобы посидеть в зале, где тебя все заметят и оценят. Такой предмет джентльменского набора. И он же ещё получает дотации и субсидии. Не знаю, по-моему, это нелогично. Надо поддерживать некоммерческие проекты, нацеленные на будущее, и не настолько зависимые от аудитории, как наши мэтры.

600 мировых и российских премьер на счету МАСМ, среди которых произведения Шостаковича, Мосолова, Шнитке, Вареза, Ксенакиса, Лахенманна и других

— Вы им это говорили или вы с ними даже не здороваетесь?

— Не путайте. Надо же разделять личное и профессиональное. Как можно плохо относиться к выдающемуся альтисту Башмету или прекрасному скрипачу Спивакову? Оба — выдающиеся фигуры, трудоголики, работяги, которых можно уважать уже только за это. Я говорю о политике государства.

— Назвались бы «Виртуозами» — помогли бы и вам. А у вас — «Московский ансамбль современной музыки», вообще ничего непонятно. Что вы играете? Проходите вроде по ведомству серьёзной камерной музыки, академического авангарда. А люди, едва ознакомившись с вашим репертуаром, просто теряются и падают в фойе филармоний в обморок — у вас же весь 20-й век представлен.

— С названием нам, соглашусь, не повезло, но ничего с этим поделать лично я уже не могу. Пробовали ещё в 90-х сделать ребрендинг, а не идёт.

Вообще надо было с самого начала, конечно, по-другому называться.

Просто «Московским ансамблем», например — по аналогии с Berliner Ensemble. Одно время даже группу в фейсбуке на эту тему заводили.

К тому же название хоть и громоздкое, но в Европе известное. И, наверное, если коллективу удаётся больше 20 лет оставаться на плаву, постоянно меняться и иметь хорошую прессу, значит, мы двигались в нужном направлении и лодку назвали правильно.

Если серьёзно, то со словом «современный» у нас постоянно возникают проблемы на Западе. В английском языке, скажем, есть «modern» — это про новое и свежее, а есть «contemporary» — про актуальное, текущее, динамичное. Второе как раз охватывает те процессы, что происходят в современном искусстве и музыке в частности.

В русском языке современной музыкой может выступить всё что угодно: рок, джаз, популярная музыка. Начинаешь говорить про академическую музыку, журналисты сразу киснут: «Так вы играете классическую музыку? Всё понятно». Но у нас и тени филармонии нет!

— В последние годы вы выступали на самых престижных профильных фестивалях Европы. Это признание класса коллектива или следствие интеграционных процессов в культуре, программ обмена и прочего?

23 страны мира посетили музыканты МАСМ

— Да, побывали уже на Radio France Presences (Франция), Frankfurt Fest, MaerzMusik (Германия), Gaudeamus Music Week (Голландия), Klangspuren (Австрия) и других. Выбираемся 3–4 раза в год.

Программы обмена существуют, но Россия до сих пор не интегрирована в общий процесс. И не знаю, будет ли когда-нибудь иначе. Мы — не Европа. Многое же зависит от чиновников, представляющих нашу страну, а они, как правило, информационно и технологически серьезно отстают от своих иностранных коллег. Кто-то недавно освоил компьютер, кто-то узнал, как отправлять электронные письма. А сколько людей, которые заведуют отделами по международным контактам, и едва-едва знают языки…

Нельзя не учитывать и то, что категорическое непонимание и неприятие новых композиторов бюрократией старшего поколения сыграло свою роль. Люди средних лет, впрочем, также не совсем представляют реалии сегодняшнего дня.

Вообще, если раньше всё можно было списать на «успехи советской пропаганды», то сейчас это откуда всё?

20 лет как нет политики изоляционизма, пришло новое поколение музыкантов, но многие остались в начале 80-х годов и оперируют какими-то странными категориями. Странно, когда композиторы, которых в молодости гнобили за их творчество, спустя годы сами начинают устраивать гонения.

Хренниковская семёрка — «черный список» из семи советских композиторов, подвергнутых жёсткой критике секретарем Союза композиторов Тихоном Хренниковым

Но, знаете, есть и объективные вещи. Даже если сменится власть, нам пойдут навстречу и проявят интерес, то всё равно останется вопрос расстояния: до России элементарно долго добираться. Студент из Франции сел на поезд и уехал на концерт в Германию, а к нам, тем более к вам — в Сибирь, он так уехать не может.

— Вы несколько раз озвучивали принципиальное согласие с новыми молодыми композиторами, высказывающими идею, что музыка с каждым годом становится все более «коммуникативной». Что они имеют в виду?

— Тут нужно опять вернуться на несколько десятилетий назад. В советское время пропаганде национальной культуры всех 15 республик союза уделялось огромное внимание. Столичные оркестры должны были играть многосложные часовые симфонии про нелегкий труд и судьбу человека, все эти жуткие симфонии а-ля Шостакович (только в тысячу раз хуже), это драньё души — чтобы слушатель прорывался через ужас бытия и немыслимо страдал. Их вышло столько, что можно было написать руководство по созданию таких произведений.

Современные авторы цинично называют это все «духовной колокольностью» — и правильно делают. Потому что этот пафосный мусор, которым забивали уши их предшественников, оказался в итоге никому не нужным. (Меломанов, предпочитающих классику в её самом застывшем понимании, не учитываем — их вообще ничем не расшевелить.) Новые композиторы предлагают слушателю освободиться от инерции своего сознания, от готовых рецептов и образцов, последовательно вносят все больший элемент импровизации — экспериментируют с инструментами, используют элементы перформанса.

То есть слушатель им, в отличие от большинства советских композиторов, как минимум интересен.

20 региональных просветительских проектов ежегодно проводят участники МАСМ

Он рассчитывает на контакт, поэтому коммуникативная сторона процесса учитывается и усложняется.

— К МАСМ это также относится? И импровизации, и эксперименты со звуком? Просто у вас же партитуры, все расписано по нотам.

— Вот буквально вчера в Сургуте наш пианист Михаил Дубов играл на виолончели. А сегодня ансамбль впервые исполнит новое сочинение одного из наиболее интересных молодых композиторов Георгия Дорохова «Exposition-VIII», где музыканты в течение 20 минут будут водить смычками по камертону. Суть в том, чтобы человек погрузился в созерцательное состояние, растворился и слушал, а не сидел и думал, как же всё сложно, и надо бы сначала дорасти, развить духовность.

— Подстраиваетесь под слушателя?

— Нет. Компромиссы здесь неуместны, заигрывание с публикой ни к чему хорошему не приводит. Надо просто понимать, что тем или иным жестом хочет сказать художник. Мы недавно участвовали в проекте, где от молодых авторов требовалось объяснение, что они сочинили, какой смысл вложили. И вот вместо традиционного ответа в духе «музыка скажет сама за себя» они были вынуждены проговаривать какие-то важные и понятные вещи. Получилось интересно.

40 дисков МАСМ вышли на ведущих мировых лейблах России, Франции, Великобритании, Нидерландов и Японии

— С импровизациями всё-таки не совсем понятно. Знаете, вспоминается ансамбль Софьи Губайдулиной (входившей вместе с Эдисоном Денисовым и Альфредом Шнитке в так называемую «троицу московских авангардистов», — прим. Сиб.фм), в рамках которого музыканты играли на тех инструментах, которыми не владели. Причём на самых экзотических, фактически первобытных. Зачем самые прогрессивные музыканты обращаются к наиболее древним пластам культуры?

— Это происходит уже давно. Европейские композиторы 70-х годов, пережившие бурное увлечение теоретиками самого радикального, дартмутского, авангарда 50-х, обратились к восточным культурам. Как минимум, к восточному мышлению, медитативным практикам, уходу от статической формы. Американские минималисты увлеклись Индией, Китаем, Японией.

С 2005 года МАСМ является членом Международного общества современной музыки в составе Российской национальной секции

У нас, кстати, в программе сейчас есть произведение японского классика Тору Такемицу. Его можно назвать европейским композитором, но от своей природы он никуда не ушёл — всё проникнуто восточной ментальностью. Поэтому те тенденции, о которых вы говорите, были равнозначны для импровизационной и для зафиксированной музыки.

— От природы совсем никак не уйти? Как вообще национальный уклон сочетается с глобализацией, открытостью мира, кросскультурными проектами?

— Процесс унификации идет с 60-х годов, это невозможно отрицать. Вопрос в том, что во время сочинения лучше совсем не думать о национальном — выйдет или неудачная халтура, или относительно удачная стилизация. Человек, который пытается подстроиться, проигрывает моментально.

«Русскость» музыки ценители и так расслышат, как ты её ни скрывай, или не заметят, каких кокошников ты туда ни добавляй.

К тому же что-то заимствовать у фольклора практически невозможно: его природа, тем более русского, не темперирована. Он может быть привнесен опосредованной интонацией, ритмикой, настроением — как, например, у Стравинского или Бартока.

Французская музыка отличается от итальянской, испанская не похожа на немецкую, за русскую тоже можете не беспокоиться.

МИХАИЛ ДУБОВ, ФОРТЕПИАНО:

Мне всегда был интересен выход за рамки привычного. У меня же очень традиционный путь — музыкальная школа, училище, консерватория. Понимаете, среда академических музыкантов, как правило, замкнута, если не сказать непроницаема. Со временем хочется сделать шаг в сторону.

Меня поразил один мой знакомый, профессиональный музыкант, который играл на множестве инструментов. Он отлично зарабатывал, не зная ни одной ноты. Просто чувствовал и подбирал мелодии на уровне интуиции и каких-то врожденных навыков. Он очень вдохновил меня, и, возможно как-то подвигнул к тому, чтобы я стал увлекаться импровизацией. Хотя, знаете, у нас дома всегда стояло пианино, и, собираясь в школу, я к нему периодически подходил и что-то пытался играть. Вероятно, это и был мой первый опыт в импровизации.

Играть музыку без нот в каком-то смысле ответственнее: когда исполняешь «с листа», надо просто хорошо выполнить чужое намерение — большего от тебя не потребуют. В случае неконтролируемого музицирования всё меняется, нужны другие критерии оценки, новые знания, новый уровень. Поэтому в идеале такую музыку не нужно фиксировать, чтобы потом не воспроизводить. Концептуально всё должно быть выдержано: никаких записей.

ОЛЕГ ТАНЦОВ, КЛАРНЕТ:

Я играю всё — от барокко до самых свежих пирожков. Самостоятельно освоил басовый кларнет, потому что у нас этому не учат: в Парижской консерватории есть специализация по басовому кларнету, а в Москве — нет. И ещё лет сто, наверное, не будет. У нас консерватории занимаются именно что консервированием — сохранением, канонизацией — банального, романтичного, красивого звука. А современные исполнители обязаны играть всё, иначе они просто не выживут.

В современной музыке присутствует сильное интеллектуальное начало: без знания культуры, без знания истории искусства 20-го века многие произведения будут просто непонятны.

Нужно знать комплекс всех проблем, которые происходили в искусстве и философии этого времени. К сожалению, просвещение, особенно в наших клерикальных кругах, находится на каком-то пещерном уровне. Церковь себя низводит до уровня сельских попиков с двуклассным образованием. А надо отдавать себе отчёт, что ты не единственный в мире носитель истины.

Очень многие наши дирижёры занимаются рутиной: симфонические оркестры музеефицированы, играют музыку позапрошлого века, ограничены в репертуаре, а интеллектуальная ограниченность просто чудовищна. На них жалко смотреть. Всё делается исключительно в угоду публике — раньше для советской интеллигенции, сейчас — для мелкобуржуазной прослойки.

В прошлом году, после 32 лет работы в симфоническом оркестре, всё-такипокинул его. С радостью, честно говоря. Потому что это каторжный труд исключительно ради денег, никакого творческого удовлетворения почти не было. Из МАСМ, когда наступит такой момент, буду уходить спокойно, с чувством выполненного долга.

Александр Морсин
журналист
sib.fm