От первого лица: Михаил Хохлов, директор средней специальной музыкальной школы имени Гнесиных

После 12-летней реконструкции в старинный особняк на Знаменке вернулась одна из лучших музыкальных школ Москвы — средняя специальная музыкальная школа имени Гнесиных. Директор легендарной Гнесинки Михаил Хохлов рассказал нам о том, что связывает школу с Большим театром и Английским клубом, о количестве таланта на душу населения и зачем вообще учить детей музыке.

О роли музыканта на стройке
Расскажу вам одну вещь, которую еще никому не говорил. Я как-то общался с человеком, который занимается тонкими энергиями, и он сказал, что по стечению разных факторов я должен был быть не музыкантом, а дизайнером либо архитектором. Мне кажется, что-то в этом есть. Потому что, с одной стороны, я был вынужден заниматься реконструкцией, но с другой, я делал это с огромным интересом и удовольствием. Я, правда, относил это не на волю судьбы или звезд, а скорее на то, что сам здесь учился. Когда в 1962 году это здание только передали школе, я пришел сюда в первый класс. Поэтому и теплые воспоминания, которые остались от школьных лет, и, может, действительно, нереализованное призвание соединились в настоящую страсть довести дело до конца.

О шутках истории

Усадьба, в которой расположена школа, в XVIII веке принадлежала нескольким поколениям семьи Воронцовых. Они занимали государственные должности, которые предполагали проживание за границей, и сдавали дом внаем. Одно время здесь квартировал Английский клуб, до того как он переехал на Тверскую в нынешнее здание Музея современной истории России. Но еще раньше здесь был устроен крепостной театр. В XVIII веке как такового оперного театра в России не было, он еще не сформировался. Были спектакли «маскерады», как их называли. В середине 1770-х годов в усадьбе неожиданно случился пожар, и вся труппа крепостного театра перешла в только что открытый Большой театр. Но эта история имеет продолжение в наши дни. Если считать, что труппа — это сердце любого театра, то спустя почти 200 лет Большой театр вернул сердце этому зданию. Не школе Гнесиных, а именно зданию. Буквально несколько месяцев назад сюда приехал орган. Немецкая фирма, которая его изготовила, делала органы для Большого театра. Примерно год назад там презентовали новый орган, и выяснилось, что мотор у него для целей Большого недостаточно мощный. И решили мотор не увозить, а отдать его нам. Так Большой отдал нам долг — сердце органа.

О должности

Директором школы я был выбран. В конце 1980-х — начале 1990-х годов был недолгий период, когда на перестроечной волне с ее ощущением полной демократии, руководство выбирали. К тому времени ушел наш директор Зиновий Финкельштейн, который руководил школой в течение 40 лет, с самого ее основания, с легкой руки Елены Фабиановны Гнесиной. То есть я всего-навсего второй директор этой школы. И работаю в этом качестве уже более 25 лет.

О реконструкции

Изначальная идея школы заключалась в том, что дети в одном месте получают общее образование и профессионально занимаются музыкой, им не нужно никуда для этого ехать. А в связи с ремонтом мы фактически превратились в обычную школу, где эти процессы разделены. В 1994 году я впервые написал письмо мэру Юрию Михайловичу Лужкову, что надо бы восстановить этот памятник архитектуры в полном объеме. Школа находится в бывшей усадьбе Апраксиных-Бутурлиных. В XVIII веке садик, в центре которого сейчас стоит памятник Фрунзе, фланкировали два флигеля. Сначала мы хотели восстановить их, но в итоге расширение пошло в другую сторону — и флигели, и бывший доходный дом, переданный нам, находятся за усадьбой, но все они соединены переходами и получается один большой комплекс. К концу этого года, я надеюсь, школа получит даже больше, чем планировалось двадцать лет назад.

О современной жизни памятника архитектуры

Главная беда для старого здания — даже не дети с их активностью, а существующие строительные нормы и еще больше — нормы для учебных заведений, которые должны быть жестко соблюдены. Это касается не только количества квадратных метров на душу населения, но и освещенности помещений, вентиляции, количества туалетов, ширины пожарных проемов, высоты ступеней лестницы. Строители XVIII века совершенно не задумывались о том, где должен быть пожарный выход и даже насколько пожароустойчивы перекрытия и перегородки. Нам удалось при сохранении внешнего вида сделать реконструкцию с расчетом на эксплуатацию здания в ближайшие 300 лет. То, что вы видите — это восстановленные интерьеры XIX века. Но под ними — абсолютно современные конструкции. Своды XVIII века разобраны, укреплены и собраны из того же кирпича. Колонны при входе, которые держали балку, полностью сгнившую, были аккуратно распилены, разобраны, в них вставлено что-то вроде штифтов, после чего они собраны обратно. Нет ни одного участка в этом здании, который бы не подвергся такому усилению с точки зрения надежности. Представьте: вес органа — 5 тонн. Это требует соответствующего фундамента и перекрытий.

О системе образования

Любая система образования, неважно, художественного или общего, всегда очень консервативна и малоподвижна, просто в силу того, что каждый педагог учит следующее поколение даже не так, как его учили в ВУЗе, а как его учили в школе. От этого никуда не деться — взаимодействие учителя и ребенка в момент его психологического формирования закладывает базу на всю жизнь. Редко кому удается критически оценить этот подход и, став педагогом, поменять парадигму. Не все коллеги со мной согласятся, но я считаю, это большой минус. Кроме того, дети, которые живут сегодня, и дети, которые жили двадцать лет назад, — абсолютно разные. Количество информации, которое может сегодня почерпнуть ребенок в единицу времени, несоизмеримо больше, по сравнению с ребенком того же возраста 90-х годов. И поэтому преподавать так, как раньше, уже невозможно. Чтобы заинтересовать ребенка, нужно затрачивать больше усилий. В конце концов, мы ведь даем не знания по какому-то предмету — мы воспитываем людей, даем им ключи к самоидентификации, помогаем ответить на вопрос: «где я буду успешным». Когда человек это понимает, он гораздо быстрее развивается. А требовать от него быть успешным во всех областях — это неэффективно.

О мотивации

Раньше почему дети учились музыке? У родителей было представление, что если ребенок учится музыке, он вырастет интеллигентом. «Ты чего куришь в подворотне? Вон, у соседа Митя на виолончели играет». На бытовом уровне это значило, что у соседа, видимо, все в порядке, раз Митя играет на виолончели. И, очевидно, Митя растет полезным обществу человеком. На это влияли литература, фильмы, которые пропагандировали образы русской интеллигенции. И если ребенок ходит в музыкалку и на коньки, значит, у нас культурная семья. Сейчас этой мотивации нет совершенно. «Ты что, музыкой будешь заниматься? Зачем тебе музыка? Там же ничего не платят!» И либо ты будешь Мацуевым или Клиберном, и тогда будут концерты, деньги и слава, либо это вообще не нужно. Многие абсолютно не понимают, что музыкальная карьера — это сумасшедший труд, дикая конкуренция и целый сплав самых разных способностей, необходимых для восхождения по этой лестнице.

О талантах

Количество талантов всегда примерно одинаковое. Бывает, какой-то класс очень талантливый, следующий — не очень, за ним — вообще тишина, все вроде играют, но слушать тошно. А потом вдруг в какой-то год — фейерверк. Где-то природа отдыхает, а потом спохватывается и начинает «подбавлять таланта». Но если взять любые пять лет, процент по-настоящему одаренных людей в них будет одинаковым.

О музыкальной грамотности

Важно распространить не какую-то абстрактную культуру, а умение понимать музыкальный язык точно так же, как мы распространяем умение понимать русский язык или любой другой. Вот мы владеем языком, значит, у нас есть человеческое общение, мы можем читать книги в оригинале, мы, в конце концов, можем прочесть, что написано на пакете с молоком в магазине. Мы понимаем язык. С музыкальным языком-то же самое. Перед каждым, кто им владеет, открывается огромное пространство. Для нас не является проблемой понять, чем отличается Шостакович от Мусоргского. Мы понимаем, почему вот эта кантата Баха написана на момент снятия с креста, а эта — во славу, даже не зная текста. Мы понимаем язык оперы на уровне эмоций, по интонации, так же, как отличаем веселую музыку от грустной. Мы не задумываемся — это действует напрямую на наши чувства. Для этого не нужен талант. Любого можно научить говорить, только нужно это делать с детства, чтобы не вырос Маугли. То же и с музыкой.

О гордости школы

У нас стопроцентное поступление в ВУЗ. Не все, кто приходит в нашу школу, доходят до конца, в процессе конкурсного отбора часть детей уходит, их сменяют другие, более успешные и талантливые. Но все, кто заканчивает школу, продолжают профессиональное образование. Из наших стен вышли Борис Березовский, Женя Кисин, Даня Трифонов.

О музыкальных инструментах

К открытию после реставрации для нас закуплен уникальный набор инструментов -орган, два новых клавесина — французский и немецкий, сделанные по чертежам XVII–XVIII веков, челеста, орган-позитив (маленький передвижной органчик). Все они важны и для оркестровой, и для ансамблевой игры. Но главное — мы единственное на сегодняшний день в России учебное заведение, обладающее феноменальным парком роялей и пианино фирмы Steinway. Наши прежние инструменты пришли в полную негодность еще в 2006 году, и последние годы мы играли на инструментах, не поддающихся восстановлению. Правительство Москвы пошло на совершенно беспрецедентный шаг, выделив огромный бюджет. На сегодняшний день один концертный «Стейнвей» стоит семь миллионов рублей. А у нас их три. Я акцентирую это, потому что все ведущие концертные залы мира оснащены подобными роялями. Со стороны может казаться, что рояль и в Африке рояль, но профессионалы знают, что разница огромная. И чтобы играть на «Стейнвее» в Большом зале Московской консерватории, в лондонском «Альберт Холл» или «Карнеги Холл» Нью-Йорка, нужно уметь играть именно на «Стейнвее». В общей сложности у нас теперь 96 инструментов лучшей в мире компании по производству клавишных инструментов. Мы собираемся провести специальную акцию по присвоению школе статуса «Школы Steinway». У компании разработан такой статус для учебных заведений, где от общего числа роялей и пианино больше 85% изготовлены у них. Это как международный элитный клуб подтверждающий наивысшее качество музыкального оборудования. Я даже не знаю, есть ли еще в России школы с подобным оснащением.

О новых технологиях

Еще у нас есть дисклавир Yamaha. Его необычность в том, что под клавишами расположены специальные электромагнитные датчики, которые фиксируют нажатия клавиш во время игры пианиста, точно запоминая скорость, силу и другие нюансы, а затем превращают это в цифровую информацию и могут передавать ее через интернет или записывать ее на флэш-память. И раз они могут переводить кинетическую информацию в цифровую, то возможен и обратный процесс. Поэтому, исполнение, записанное на таком инструменте, можно послушать в любой точке мира на таком же дисклавире. При этом звук будет извлекаться из рояля вживую — клавиши будут нажиматься, педаль будет двигаться, но главное — вы будете слушать звук не из колонок, а от удара молоточков по струнам. Пианист играет в Лос-Анджелесе, а вы слушаете это в Москве. Полное ощущение, что играет человек-невидимка.

О строгости русских педагогов

Нужна ли авторитарность в педагогике? Смотря чего мы хотим. Если мы хотим, чтобы человек получил фундаментальное образование, и он, допустим, говорит неправильно, ведет себя неправильно, мы делаем ему замечание. Другое дело, что есть черта русского характера, которая, на Западе оценивается как чрезмерно жесткая по отношению к детям. На Западе в аэропорту вы легко отличите европейскую семью от российской. Не по тому, кто во что одет — сейчас все одеты одинаково, а потому, что западные мать или отец внимания не обращают, когда ребенок стоит на голове, а наша мать не дает ребенку сделать вообще ничего — он все делает не так. Мало того, она его унижает, обзывает, требует, чтобы он вел себя смирно, хватает его за руку, дергает или дает подзатыльник — обязательно присутствует тактильный контакт с ребенком, чтобы он понял, кто здесь главный. Это имеет отношение к музыке? Никакого. Очевидно, это какая-то вредная традиция воспитания. Мы хотим, чтобы наши дети отвечали нашим представлениям о том, как они должны себя вести. А наши представления по большей части авторитарны. Следствие это того строя, в котором мы все выросли, или ментальности — и то и другое может быть.

О системе музыкального обучения

Нашу систему лихорадит. Отлаженная система музыкального образования, существовавшая в Советском Союзе, утратила свою эффективность. И не потому, что сама система была плохой — система была отличной. Схема художественного образования «школа — училище — ВУЗ» должна быть сохранена, потому что другого не дано. Другое дело, что содержание обучения не соответствует времени и не вызывает у детей мотивации. 90% детей не хотят быть профессиональными музыкантами или не представляют, зачем им это надо. И подходы к обучению, таким образом, не совпадают с желаниями детей. Если они не становятся профессионалами, мы теряем к ним интерес. Если ребенок играют недостаточно хорошо — значит, я не получу грамоту и сертификат конкурса, в котором он участвует, я не буду обласкан администрацией, потому что мой выпускник не поступил в училище, мне не повысят зарплату или я не получу премию, у меня не будет звания. Система поощрения педагогического труда себя изжила. У людей, которые занимаются воспитанием детей в художественном образовании нет мотивов одинаково заниматься с талантливым ребенком, который хочет быть профессионалом, и с ребенком, который просто хочет узнать язык музыки. И пока эта система не изменится, этот вопрос в стране решен не будет.

Подготовила Ирина Осипова
cult.mos.ru