От роялины до оперной сцены: Борис Блох — об опасности почивания на лаврах, «пятой графе» и «Тангейзере» в Одессе

Собеседник «Думской» — всемирно известный музыкант (это тот самый случай, когда данное словосочетание используется без малейших натяжек) Борис Блох, блестящий пианист и дирижер, победитель нескольких значимых международных фортепианных конкурсов. Борис Блох выступал в качестве солиста с оркестрами Вены, Лейпцига, Берлина, Бергена, Рима, Милана, Флоренции, Будапешта, Киева, Софии, Москвы, Петербурга и многих других городов. Но самым главным для себя сегодня считает возможность находиться в родной Одессе, принося ей пользу. 1 декабря 2014 года приказом министра культуры Украины Борис Блох был назначен художественным руководителем Одесского национального академического театра оперы и балета. А сейчас, когда театр открыл свой 206-й сезон, Борис, устремляясь мечтами в будущее и вспоминая прошлое, любезно согласился встретиться с нами.

«Думская»: Поздравляем с началом нового сезона, Борис Эмильевич! Давайте вспомним о другом «начале сезона», связанном с вашей творческой биографией, не знавшей каникул… В одном из интервью вы рассказывали о том, как в раннем детстве, сидя за обычным детским столиком, представляли себя пианистом…

Б.Б.: Любовь к музыке я ощутил даже раньше, в бессознательном возрасте, судя по маминым рассказам. Мне еще не было двух лет, когда я заболел дизентерией, и только мамины песни могли мой плач остановить, помогали забыть о болях. Я этого сам, конечно, не помню, но мама говорила, что именно тогда и поняла, как для меня важна музыка. Барабанить по столу я начал уже в детсадовские времена. Два раза в неделю у меня там был праздник — музыкальные занятия. Помню, я подходил к музыкальному руководителю, этой милой и уже немолодой даме, и беседовал с ней об опере. Спрашивал, а у вас сопрано, она отвечала, нет, меццо-сопрано. Так вы пели Полину в «Пиковой даме, продолжал я, она отвечала, что в годы войны пела Ольгу в «Евгении Онегине». В эвакуации, где она выступала, не было нот «Пиковой дамы», а оркестровые голоса «Онегина» были…

«Думская»: Борис Эмильевич, но ведь в другом интервью вы говорили, что попали в Оперный театр только в третьем классе. Откуда вы знали о «Пиковой даме»?

Б.Б. Я же слушал радио, а в то время в СССР была цензура, имевшая как позитивную, так и негативную сторону. Во главе сидели люди, которые хотели воспитывать вкусы людей на высококачественном материале, и классическая музыка звучала по радио очень часто. А в три или четыре года я стал имитировать игру на фортепиано, подражая музыкальному руководителю из детского сада, садился дома за столик, ставил книжку с картинками, воображал, будто это ноты. Родители сделали мне сюрприз — прихожу однажды из садика, а дома стоит кабинетный рояль, роялина, как тогда в Одессе говорили. Я бросился к ней в таком воодушевлении, ожидал, что ударю по клавишам и польются дивные звуки… Но вместо этого раздалась какая-то какофония. Я был так расстроен! Ничего не мог понять, почему так происходит, ведь это уже не столик, а настоящий рояль! После этого мой путь в будущую профессию начался под руководством частной учительницы Анны Владимировны Грошевой. А в Одессе было принято, чтобы музыкально одаренный ребенок поступал в школу имени профессора Столярского, вот туда-то и отвели меня родители. Там моим умением или неумением играть не интересовались, проверили слух, чувство ритма и приняли… в класс альта, хотя я хотел играть только на фортепиано.

«Думская»: Это общепринятая практика наполнять непопулярные классы — кому-то альт предлагают, ребенку покрупнее — сразу виолончель…

Б.Б.: Уверен, мои метрические данные стояли на пути к прогрессу.

«Думская»: Вы намекаете на притеснения в отношении евреев, на пресловутую «пятую графу»?

Б.Б.: Забывать об этом тоже нельзя. Я жил еще в те годы, когда это мне мешало, до конца моих дней в Советском Союзе. Меня никто из сильных мира сего не поддерживал. Я понимаю тех людей, кто выехал в Израиль, а вот я на эмиграцию долго решиться не мог. Я ни на кого не держу зла, мне не свойственна злопамятность. И всегда остро ощущал, осознавал, что получил образование в этой стране, что она, как и мой город, во многом сформировали мою личность, вкусы, эстетические взгляды. А то образование, которое я получил в Московской консерватории, я бы не смог получить ни в одной стране мира на тот момент. Нашему поколению прививали чувство благодарности, любовь к Родине, патриотизм. Уехать в США меня подтолкнула та боль, которую мне причинили. Я получил вторую премию на Всесоюзном конкурсе пианистов в Минске и должен был быть автоматически допущен к следующему V Международному конкурсу имени Чайковского. Но меня не допустили. Зато на конкурс прошли как разделившая со мной второе место Нунэ Айрапетян, так и получивший там лишь диплом Андрей Гаврилов. Вся моя жизнь к тому моменту шла к этому конкурсу, вся подготовка как музыканта и пианиста. Уверен, мое участие на конкурсе Чайковского было бы отмечено высокой премией. Перенести этот удар я не смог, пришлось эмигрировать, так я оказался в США. Первую премию тогда, в 1974-м, получил пианист Андрей Гаврилов, и его карьера после этого, естественно, началась складываться блистательно.

«Думская»: Наверное, ваш отъезд был к лучшему, Борис Эмильевич, ведь в Америке вы получили бесценные уроки профессора Эйдельмана…

Б.Б.: Необходимость повышать свой пианистический уровень, расширять границы репертуара должен сознавать каждый музыкант. Иначе произойдет неизбежный спад, почивать на лаврах попросту опасно. Я очень благодарен Одессе, но не буду скрывать: дефициты подготовки существовали. В Московской консерватории мне пришлось учиться тем секретам мастерства, которыми ученики ЦМШ в Москве овладевали в десятилетнем возрасте. От альта, вернее скрипки (до альта детей сначала обучают играть на скрипке), мне удалось избавиться в школе Столярского благодаря Элеоноре Вениаминовне Левинзон, которая занималась со мной положенные часы по общему фортепиано (все инструменталисты получают обязательную минимальную пианистическую подготовку), а дополнительно, бесплатно, давала урок по специальному фортепиано, видя мои способности. Скрипочку я брал в руки дважды в неделю, когда шел на занятия в школу к Эмилии Лазаревне Миксон, дома к ней не прикасался, ни минуты на нее не тратил — ну не любил я ее, а фортепиано любил… Так прошли первые два года в школе. Затем случилось вот что: в Одесскую консерваторию приехал заведовать кафедрой специального фортепиано Евгений Владимирович Ваулин (прямо как у Ильфа и Петрова приехал, то ли из Берлина, то ли из Парижа, он и вправду учился в Берлине, был профессором в Загребе и Будапеште, но приехал, скорей всего, из Свердловска…) Так вот, в свой первый год в этой должности он решил переслушать всех учеников школы имени Столярского, обучающихся в классах специального фортепиано. И мне разрешили сдавать экзамен вместе с ними! Он должен был дать свой вердикт, можно ли мне учиться по фортепиано дальше. Ваулин был очень строгим, его критерии были более бескомпромиссные, чем те, к которым в Одессе в ту пору привыкли и его все откровенно боялись. Без отягощающих связей в этом городе, без знакомств и личных обязательств у него было больше возможностей подкрутить, образно говоря, гайки. Так вот, мне разрешили сыграть программу вместе с пианистами, ту, что мы подготовили с Элеонорой Вениаминовной специально для экзамена, и Ваулин сказал, что только Боря Блох из прослушанных им детей обладает настоящими способностями к игре на фортепиано. И с третьего класса я уже был пианистом, успев еще сдать — этого требовали условия — экзамен по скрипке. Правда, в отличие от фортепиано, где мне единственному Ваулин поставил пятерку, по скрипке я получил троечку.

В Московскую консерваторию, понятно, съезжались избранные абитуриенты со всего СССР, съезжались лучшие, а некоторые москвичи уже даже были лауреатами международных конкурсов. Первые два курса я провел в классе Татьяны Петровны Николаевой, крупнейшей пианистки, замечательного разностороннего музыканта, но не очень хорошего педагога. Просто она недостаточно любила педагогику. Класс у нее был очень большой — 18 студентов при одной ассистентке Оксане Яблонской. К счастью, к третьему курсу я смог перейти в класс к Дмитрию Александровичу Башкирову и консерваторию заканчивал у него. Дмитрий Башкиров, обожавший педагогику, быстро восполнил мои одесские дефициты. Сегодня он является одним из самых востребованных педагогов в мире. Тогда его класс состоял из 4-х (!) студентов, зато с каждым из них он много работал. И все же три курса, проведенные в его классе и давшие мне основы игры и собственной педагогики, это не пять курсов, и мне было крайне необходимо продолжать занятия с ним, поступив для этого в аспирантуру Московской консерватории. Но влепив мне тройку по научному коммунизму, руководство того времени решило меня в аспирантуру не допускать. И уже в Нью-Йорке я встретил профессора Александра Лазаревича Эйдельмана, эмигрировавшего в США из Львова, многолетнего профессора Львовской консерватории. Эйдельман помог мне осознать и рационализировать некоторые основные принципы пианизма — до этого у меня не было настоящей стабильности в игре: какое-то трудное место сегодня получалось, а завтра нет. Кроме того, я понимал, что есть что-то неправильное в том, что я слишком много времени трачу на занятия, что здесь что-то не так. Это было крайне важным для меня, унаследовать его школу, он ведь представитель блуменфельдовской традиции, которая шла от Анны Есиповой и Теодора Лешетицкого, учился в Киеве вместе с легендарным Владимиром Горовицем. Эйдельман научил меня весовой игре, научил стабильности, умению так распоряжаться весом рук и тела при исполнении, чтобы всегда хорошо звучало и чтобы всегда все получалось.

«Думская»: А Башкиров, ученик Александра Борисовича Гольденвейзера, дал вам школу пианизма, восходящую к самому Ференцу Листу…

Справка для наших читателей — в 1989 году за выдающийся вклад в развитие международной Листианы Борису Блоху была присвоена золотая медаль международного Листовского общества в Вене. В 1990 году Общество Листа в Будапеште наградило его «Grand Prix du Disque List» за лучшую запись года, а в 2012 году это же общество отметило Почетным призом его новейшую запись произведений Ференца Листа. Такое признание на родине композитора говорит о совершенстве интерпретатора.

Б.Б.: Ведь Гольденвейзер учился у Пауля Пабста, а тот, в свою очередь, у Листа. В классе Дмитрия Александровича я получил неоценимые навыки педализации, туше, чувству формы и драматургии произведения, стилистическому разнообразию и связанному с этим умением к каждому стилю подходить с необходимым авторитетом. И если стилистическим тонкостям исполнения Шопена я во многом обязан Эйдельману (Эйдельман много лет прожил во Львове, где почти 40 лет преподавал любимый ученик Шопена Карл Микули), то у Башкирова, в первую очередь, мы занимались Бетховеном и вообще всей венской классикой, а также Листом и Прокофьевым, Шуманом, Брамсом и Рахманиновым.

«Думская»: А в какой момент вы поняли, что дирижирование вас также привлекает?

Б.Б.: То, что музыкальный театр был моей страстью, знал и чувствовал всегда, но сначала подумывал о возможности стать оперным режиссером, ездил в Ленинград, общался с Яном Фридом, постановщиком популярных фильмов, в том числе музыкальных, планировал учиться у него в ЛГИТМИКе. Только с 1991 года началось мое дирижерское обучение. В 1993 году я был приглашен на должность музыкального руководителя Одесского государственного академического театра оперы и балета, работал в этой должности с 1993 по 1995 год. После событий, о которых сегодня не хочется вспоминать, да и люди, которые в них участвовали, уже в театре не работают, я вернулся в Германию. А сейчас рад служить в одесской Опере во всех своих творческих ипостасях, в том числе и за дирижерским пультом.

Нынешний сезон впервые открылся со мной в качестве художественного руководителя нашего театра оперы и балета. С нами хочет сотрудничать Вагнеровский фестиваль в австрийском городе Вэлс, он как раз завершает свою многолетнюю работу и планирует подарить нам декорации и костюмы к оперному спектаклю с одним условием — нужно сохранить эстетику их постановки. Я выбрал оперу «Тангейзер», в ней есть и красочный музыкальный материал, и чувственность сцен в гроте Венеры и тема духовности… Из ожидаемых премьер — опера Римского-Корсакова «Майская ночь» на гоголевском, украинском материале. Будет занята вся оперная труппа — лирические голоса в «Майской ночи», драматические в «Тангейзере». Есть задумка современного балета, посвященного событиям нашего времени, его должен поставить у нас Сергей Кон, воспитанник школы Раду Поклитару. С 17 по 27 сентября в одесской Опере будет проходить фестиваль «Бархатный сезон», на котором прозвучит музыка Бориса Лятошинского и Олега Кивы, Мирослава Скорика и Александра Бородина, Виталия Губаренко, Карла Орфа и Петра Чайковского, Жоржа Бизе, Людвига Минкуса, композиторов эпохи барокко и треки к блокбастерам мирового кино.

В программе участвуют известные музыканты — главный дирижер театра Александру Самоилэ, Оксана Лынив — сегодня дирижер Национальной оперы Баварии, приглашенные гости — солистка Национальной оперы Украины Анжелина Швачка, солист Харьковского национального театра Сергей Замыцкий, всемирно известный контртенор, наш земляк Юрий Миненко, солисты балета, любимцы одесской публики — Коя Окава и Мидори Тэрада и вся наша труппа. В идеале я хотел бы видеть такой праздник искусства во многих жанрах одновременно: опера, балет, филармонические концерты, драматический спектакли, что-то наподобие Зальцбургского фестиваля. Возможно, когда-нибудь так и произойдет…

Беседовала Ирэн Адлер, фото Виктора Собко
dumskaya.net