Пианист Михаил Окунь: «Джаз — это честная музыка»

Известный отечественный джазовый пианист Михаил Окунь даст концерт в Московском Международном Доме Музыки 14 октября. Концерт приурочен к 70-летию музыканта, хотя сам он говорит, что ничего не отмечает, а просто выйдет сыграть для публики.

© Фото: Ира Полярная/предоставлено Яковом Окунем

Михаил Окунь в разные годы не только выступал сольно и с небольшими составами, но и играл с известными советскими джазовыми оркестрами (Утесова и Лундстрема), работал с Оркестром кинематографии и аккомпанировал эстрадным исполнителям, например Людмиле Гурченко.

14 октября он выступит со своим трио, в составе которого контрабасист Виталий Соломонов и сын Михаила Моисеевича — Яков Окунь, известный джазовый пианист, блестяще владеющий ударными инструментами. Во втором отделении сыграют легенды советского джаза Герман Лукьянов, Виктор Гусейнов, а также более молодые исполнители.

О джазе, о комсомольцах, которые любили «музыку толстых» и о том, можно ли научить чувству свинга Михаил Окунь рассказал Анне Кочаровой.

— Михаил Моисеевич, вы много лет играете в клубах и на концертах — какая публика сегодня ходит на джазовые концерты?

— Очень много старых слушателей, которые ходят давно. И очень много молодых. Отличается сама обстановка в клубе и на концерте. В клубах мне нравится выступать больше, чем в концертных залах. Это демократичнее, ведь джаз-искусство демократичное. И хотя джазовые концерты сегодня проходят и в филармониях, все же джаз пока не стал академическим искусством. Думаю, ему не грозит академизм.

— Когда-то, открывая для себя джаз, я пыталась понять, то такое свинг? Один музыкант сказал мне, что это нечто необъяснимое. Это так?

— Это качество исполнителя, а качество нельзя объяснить или определить. Многие пытаются определить, что это, но безуспешно. Еда вкусная? Расскажите, почему?

С этим качеством нужно конечно родиться. А среда, в которой растет человек, может помочь быстрее разобраться в твоих привязанностях, раньше понять, что нравится. Когда я начинал заниматься джазом, здесь практически не было никакой среды. Было несколько музыкантов молодых и не очень, которые этим увлекались. Джаз нельзя было услышать по радио. А чтобы послушать, нужно было прилагать усилия.

© Фото: Ира Полярная/предоставлено Яковом Окунем. Джазовый пианист Михаил Окунь

И вот ты случайно что-то где-то услышал, потом заинтересовался. Потом стал спрашивать, куда-то ходить на концерты с подозрительными названиями со словом «джаз». Тогда ведь уже проходили джазовые концерты, играли замечательные музыканты, среди которых было очень мало людей с профессиональным музыкальным образованием. Было много инженеров или талантливых людей, которые увлеклись джазом независимо от профессии.

— Как вы пришли в джаз, ведь по образованию Вы — как раз инженер?

— Я увлекся сначала рок-н-роллом. Все началось с обычных школьных «танцулек», где все это крутили. Ведь были знаменитые пластинки «на ребрах», которые продавались на Лубянке в подворотнях, рядом со зданием КГБ. И вот там случайно оказался джаз.

Самая первая пластинка, которая меня потрясла — это была запись оркестра Каунта Бейси с Эллой Фицджеральд.

Пластинок было много в частных коллекциях. Их привозили дипломаты и военные из-за границы. Кстати, все пластинки были отборными. Эти люди обладали и вкусом и знанием. Когда уже границы открылись, выяснилось, что существует огромное количество неважных записей, но это и естественно.

— Вы храните старые джазовые пластинки?

— Какие-то дал послушать, и мне не их вернули, что -то раскололось. Кое-что осталось конечно. Но у винила есть хорошее звучание, которого нет на цифре. Аналоговые записи отличаются, потому что там нет разложения тембров на составляющие. Пускай, это не так качественно и стерильно. Но зато есть тембральное богатство.

— Можно ли сказать, что во времена, когда вы начинали играть джаз он был часть большой культурной «тусовки»?

— Нет, количество концертов и круг любителей джаза никогда нельзя было сравнить с филармонической публикой. Это проводилось очень редко, в лучшем случае какой-нибудь один фестиваль в год в Москве, правда собирал он полные залы.

Может быть, еще играло роль то, что это было вроде бы политически запретное. Хотя на самом деле ничего политического запретного в этом не было. Я не застал времена, когда за это наказывали. Мне, кстати, многие не верят, особенно за границей. В этом не было никакого подвига, что хотели — то и играли. Другое дело, что нам никто и не помогал. Мы жили сами по себе. Где можно было — там играли, где нельзя — туда и не рвались, не устраивали никаких демонстраций.

Например, было такое кафе «Молодежное», и там играли джаз по пятницам. Этим кафе ведал нарком комсомола. Жизнь ведь не остановишь — среди комсомольцев нашлись любители джаза, ну, и слава богу! Ходили слухи, что огромная коллекция джазовых пластинок была у Косыгина, у Андропова — но я не знаю. Говорили, что есть такие партийные «бонзы», которые увлекаются джазом.

Сюда приезжали по культурному обмену Дюк Эллингтон, Бенни Гудмен, Чик Кориа. Это были либо официальные концерты, на которые продавались билеты, либо неофициальные, которые проводились у посла. Я туда всегда попадал.

— Когда на сцене собираются несколько человек и импровизируют — что происходит между вами в этот момент?

— Да ничего особенного, играем просто и все, внимательно слушая друг друга и стараясь сохранять ансамбль. Обычно подбираются люди, близкие по вкусам. Ведь в джазе очень много стилистических направлений, и обычно вместе играют музыканты, которые любят что-то похожее. На сцене соблюдают правила коллективного музицирования. Эти правила не такие уж сложные, их легко освоить.

Что видит человек из зала?.. Ну, допустим, четырех мужиков, которые с удовольствием издают какие-то звуки. У меня была одна знакомая, которую я пригласил как-то на концерт. И она потом сказала: «Какие же вы красивые на сцене, а в жизни — убогие!» Может быть это влияние сцены, когда человек приподнят на полтора метра над залом и уже кажется «божеством»?..

Джаз — это живое искусство, потому что вы не знаете, что сыграете в следующий момент, если это честная импровизация.

Люди разговаривают на одном музыкальном языке, руководствуясь одними и те же правилами. Они знают, что происходит сейчас, что будет через 10 или 35 тактов — поэтому они не расходятся. Но в зависимости от уровня и таланта музыкантов — это может быть интересно или нет.

© Фото: Ира Полярная/предоставлено Яковом Окунем. Джазовый пианист Михаил Окунь

— Вы работали с известными джазовыми оркестрами, например с Утесовым и Лундстремом, играете соло, трио — что Вам больше нравится?

— Мне все нравится, любая работа ставит определенные задачи, которые нужно решить. Мне нравится любой род деятельности музыканта. Я с удовольствием работал и в ресторанах, и в оркестре кинематографии на каких-то записях, с эстрадными певцами и певицами, с классиками.

—  А как вы занимаетесь? Я слышала, что например величайший джазовый пианист Оскар Питерсон играл ежедневно Хорошо темперированный клавир Баха…

— А как же не играть ХТК? Чтобы стать хорошим джазовым музыкантом, нужно, прежде всего, стать хорошим пианистом.

Я поздно начал серьезно относиться к музыке — сначала был инженером. А в детской музыкальной школе вообще мечтал только о том, чтобы побыстрее закончить занятия и пойти играть в футбол.

— Сейчас уже джазу учат в профессиональных заведениях. Этому искусству можно научить?

— Когда Моцарт был маленький — консерватории еще не было. Что важнее? Система образования? Ведь ее главная роль в том, что она создает среду, где молодые музыканты могут общаться, спорить. А то, у какого профессора учился — это неважно. Занятия джазом требует того же самого, что и академическая музыка. Человек может стать музыкантом, когда он начинает заниматься с удовольствием.

Анна Кочарова

ria.ru