«Пианист у нас один, его знает весь народ — а народу лень учить вторую фамилию»

Интервью: Марина Самкович
Фото: Валерий Шибанов
опубликовано: http://issuu.com

Бессменный ведущий передач о классической музыке на «Радио России», автор нашумевших проектов «Оркестровая яма» и «Партитуры не горят» на телеканале «Культура», музыкальный журналист и эрудит Артем Варгафтик - о конформизме, мистификациях, недобитой интеллигенции и загадках медийной стратегии.

Недавно я с большим интересом и почти с содроганием прочитал школьную программу уроков музыки, принятую в Московской об­ласти. Там, среди всех этих вновь возрождаемых советских тем, есть вовлечение детей в хоровое исполнительство. Детский хор как вер­шина музыкальной деятельности, музыкального сознания человека. Понятно, что за ним следует взрослый хор - еще одна вершина, не покоренная пока. Главная цель, которая ставится перед учителями: донести до детей преобразующую силу музыки. Так написано. Как ее решать на тех примерах, которые приведены в этом учебнике, я не знаю. Я не готов прийти к выводам, к которым приходит школьная программа: что главная преобразующая сила музыки - это песни типа «Священной войны», которые объединяют в едином порыве огромные массы людей. Хотя такая сила у музыки тоже есть. Но я не уверен, главная ли она.

***

Глуповато немножко и бессмысленно считать классическую музыку специфическим старинным развлечением «для тех, кто понимает». Это часть чего-то большего.

***

Современные люди плохо себя чувствуют при отсутствии музыкаль­ного фона. Даже культура досуга, кроме пива в банках и шашлыка, предполагает наличие «бум-бума» из открытой двери машины, стоящей рядом. Так вот, мир, частью которого является классическая музыка, это не фон. Также как слова - не «бла-бла-бла». Не «чисто па-тре-пать-ся». Она имеет смысл, и к этому смыслу надо приложить голову, а возможно, даже душу.

Не знаю социологических исследований, которые бы определяли, кто сегодня основной потребитель классической музыки. Как че­ловек, который наблюдает эту аудиторию в большом количестве, могу сказать, что прежде всего это люди, которые не относятся к социальной категории «недобитой интеллигенции». Классическую музыку слушают те, кто не готов признать себя на сто процентов конформистом. Они хотят хотя бы в крошечном соотношении не по­треблять, а выбирать. Эта музыка предполагает, по крайней мере на какое-то время, отказ от ценностей, разделяемых абсолютным большинством населения, которое привыкло к тому, что стоит нажать кнопку - и этим простым действием будет обеспечено все то, чем оно должно дышать, жить, смеяться и любить. Если это музыка, то Стае Михайлов и Григорий Лепс. Конечно, у музыкального Олимпа может быть чуть больше чем две головы, но по сути это один и тот же сочинский кабак. Человек, который является конформистом, на­жал кнопку один раз и считает, что выполнил все, что нужно. Теперь, ребята, развлекайте меня. Сделайте мне красиво, весело, хорошо. И этот подход резонирует с замечательно развитым стадным чув­ством. Потому что для конформиста принципиально важно оказаться вместе с большинством.

Смотрите: мы ходим на выборы. Одни воспринимают это как обяза­тельное подтверждение лояльности. Другие как некий тотализатор, аттракцион, с объявлением в конце дня, кто победил. Я угадал, ока­зался вместе с большинством - какой я молодец! Я такой правильный! Я с народом! Можно погладить себя по пузу. И этот вариант точно так же проявляется в культурных предпочтениях. Для конформиста принципиально важно слушать то, что слушают все, разделять эти вкусы. Бывает и другая конформистская тенденция: «Я не как все». Я принципиально демонстрирую свое отличие от других. И для этих людей тоже есть своя ниша, своя музыка, своя тусовка. Все четко структурировано: они попадают из одного загона в другой.

Люди, которые слушают классическую музыку и сделали этот вы­бор сознательно, это не стадо. Каждый сам по себе. Сообщество, собирающееся в филармоническом зале, пришло туда не строем. И после концерта каждый пойдет своим путем. Это принципиально важно. Это только личный выбор.

Раньше я часто сталкивался с неприятием того, что говорю. Изна­чально ведь и телепроект, которым мы занимались с коллегами десять лет назад, «Оркестровая яма», был дискуссионным. Единственное в мире ток-шоу, посвященное только классической музыке, я этим очень гордился! Потом были «Партитуры не горят» - проект более спокойный, но тоже основанный на изначальной предпосылке: мы, в рамках диалога со зрителем, сообщаем ему неизвестное об извест­ном. Пытаемся каким-то образом немного расширить или каким-то образом скорректировать его восприятие известного. Теперь не­понятно, что с этим делать. Даже на уровне бесед с руководством «Культуры», на уровне всей остальной медийной стратегии, потому что она единая, предпосылка формулируется иначе: «Мы не можем опираться на то, что этим людям вообще что-то известно».

Как выглядело в старые времена - и у недобитой интеллигенции, и у более широких слоев населения - знание? Знали имена. Се­годня люди, в общем-то, более или менее реагируют на фамилии «Моцарт» и «Чайковский». Но раньше с этим было связано что-то еще. Чайковский - это «Лебединое озеро», «Спящая красавица», «Щелкунчик», Первый концерт для фортепиано с оркестром. Какая сегодня первая ассоциация с этой фамилией? Гей ли Чайковский. Причем люди, произнеся это вслух, начинают либо оглядываться, либо платочком закрывать рот, потому что неизвестно, правильно ли произносить такие вещи вообще. То есть теперь мы не можем опираться даже на то, что в сознании у людей с фамилией автора связаны два-три шлягера, даже так. С точки зрения того, как ра­ботают современные СМИ, мы не можем рассчитывать ни на какой набор базовых знаний.

У современного потребителя в голове становится все меньше из­вестных ему имен, известных лиц. Посмотрите на медийные лица, ассоциирующиеся с классической музыкой: это Спиваков, Башмет, Мацуев. Зачем показывать еще одного дирижера, скрипача или альтиста, не говоря уж о пианисте? Пианист у нас один, его знает весь народ - а народу лень учить вторую фамилию. Конечно, есть и второй, и третий, и четвертый, и не будем выяснять, кто по «банковскому» счету круче, - все молодцы и знаменитости. Но второй не помещается в медийное пространство. Зачем? Есть же уже.

При советской власти всех было хотя бы по паре. Пианисты - Гилельс и Рихтер, скрипачи - Коган и Ойстрах, виолончелисты - Ростропович и Шафран, дирижеры - Мравинский и Светланов. Теперь меня спрашивают люди, окончившие, скажем, уральскую консерваторию: «Слышал, в Питере был какой-то дирижер крутой, на «М», говорят, у него хорошие записи». Даже фамилию вспомнить уже не могут.

Как сегодня происходит поступление новых звезд? У нас есть одна знаменитая классическая певица -Анна Нетребко и один знаменитый классический певец - Дмитрий Хворостовский. И то мы прекрасно понимаем, что известность Хворостовского сейчас сильно возросла еще и потому, что он рекламирует шоколадные конфеты «Синьор Хворостовский». В таких условиях вопрос «неизвестное об известном» приобретает спорный характер, чем дальше, тем больше. Со стороны человека, который прочитал на афише фамилии не самых «топовых» исполнителей, купил билет, пришел в концертный зал, чтобы что-то узнать и услышать, этот акт уже можно рассматривать почти как подвиг, а со временем, думаю, как натуральный подвиг.


Музыкальная журналистика как таковая - профессия умирающая. Мы недавно обсуждали этот вопрос со студентами и педагогами музучилища. Они говорят, что читают два источника: «Коммерсантъ» либо «Ведомости». Существует примерно пять-шесть музыкаль­ных критиков, моих коллег, которые пишут либо там, либо там. Как анекдотическое наступление танков монгольской армии. Сначала первый танк, потом второй.

На радио я, видимо, один из последних, кто делает подобные пере­дачи. Сам по себе формат музыкального вещания даже не предпо­лагает появления классической музыки как таковой. Она не может звучать просто так, вне специальных передач. И даже если она появляется, это должно быть мотивировано, а мотивировать это нелегко. Считается, что она малоинтересна для широких слоев населения. Это вечное вращающееся колесо, перекладывание от­ветственности друг на друга. Аудитория говорит, что ее оглупляют генералы медиа-бизнеса. Генералы говорят, что выполняют запросы аудитории. «Вы нам это показываете! - Нет, это вы хотите, чтобы вам это показывали!»

Какая должна быть культурная политика со стороны государства, я не знаю, и никто не знает. Дай Бог, чтобы это знал главный, кому удается собирать бюджеты, - Валерий Абисалович Гергиев. Его влияние в этом смысле на данный момент максимально. Я так понимаю, на политику влияет сама жизнь, не какие-то тенденции на уровне принимаемых решений. Если совпадают творческая и властная мотивации, народ идет туда, в точку их пересечения. Сейчас в этой точке находятся два человека: Гергиев и Мацуев. Под них бюджеты, под них масштабные проекты. И все зависит от того, сколько продлится их собственное желание, интерес всем этим заниматься. Мы не знаем, что будет в 2015 году, когда Валерий Абисалович примет на себе обязанности дирижера Мюнхенского филармонического оркестра. Это самая высокооплачиваемая государственная должность в Баварии, там будут следить, как он работает. Сколько времени он сможет потратить на гастроли по России с Пасхальным фестивалем? Посмотрим.

Многие мои проекты, например, «Истории музыкальных мистифика­ций», связаны с почти детективной интригой. Кто, когда, при каких обстоятельствах выдавал чужую музыку за свою, и наоборот? За­гадки, которые касаются подделки произведений искусства, стали популярны благодаря кино и сериалам. Думаю, это может быть такая забавная дверь, через которую человек сможет войти в мир музыки. На концертах мы играли чужую музыку вместе с подлин­ными образцами, чтобы слушатель мог сравнить. И оказалось, что очень многие люди все понимают на интуитивном уровне, даже не зная нотной грамоты. Классическая музыка - это такой интуитивно понятный интерфейс. Иногда надо просто чуть-чуть помочь им за­интересоваться, чем я и занимаюсь.

Самая популярная музыкальная мистификация - «Адажио» Альбинони. Классическая похоронная история: под нее обычно красиво и ли­рически прощаются с кем-нибудь. Существует множество попсовых переделок этой вещи, от рэпа до песни Баскова. Вы ее сразу узнаете. На деле Томазо Альбинони, один из основоположников барокко в XVIII веке, ничего это не писал. «Величайший шедевр барочной музыки» появился в 50-х годах XX века: композитор и музыковед, исследователь творчества Альбинони Рэмо Джадзотто выдал свою вещь за чужую. Ему очень хотелось, чтобы у его любимого героя был какой-нибудь настоящий шлягер, чтобы его прославить, вот он его и написал.

Если в Нижнем Новгороде откроют музей Балакирева - это шикар­но. Необычайно интересная фигура! Милий Балакирев - создатель и организатор балакиревского кружка, «Могучей кучки», который обеспечивает России половину нынешнего статуса великой музы­кальной державы. Он направил на нужный путь Мусоргского, по­ручика Преображенского полка, который мог музыкантом и не стать. Подхватил совсем молоденького Николеньку Римского-Корсакова, курсанта военно-морского училища. Работал с доктором Алексан­дром Бородиным и инженером по фортификациям Цезарем Кюи. Он реально «водил их рукой» в начале их творческого пути, форма­тировал мышление. Ранние сочинения и Мусоргского, и Бородина, и Римского-Корсакова — это Балакирев, по крайней мере наполовину. К сожалению, он за этой работой мало успел сделать своего, это композитор упущенных возможностей.

Печально и удивительно, что на этой патриотической волне, охватив­шей сейчас все слои общества, интерес к русскому классическому наследию минимальный. Казалось бы, что проще - эта музыка не требует валютных операций с конвертированием, она бесспорно признана, одинаково понятна слушателям мира. Не надо биться, не надо ничего доказывать. Но интереса мало.

Я человек традиционных взглядов. Отслеживаю творчество тех композиторов, кто уже и без меня признан живым классиком. Это люди по большей части немолодые. Кшиштоф Пендерецкий, кото­рому исполнилось в прошлом году 80 лет. Андрей Эшпай, которому в 2015 году будет 90, но он продолжает работать. София Губайдулина. Есть еще гораздо более молодой Леонид Аркадьевич Десятников, но и ему скоро 60.

Даже в Москве и Питере музыку молодых исполняют очень редко. И тут надо ждать месяцами и годами возможностей с этой музы­кой встретиться - это уже совсем не для всех. Хотя только слушая музыку ныне живущих композиторов, находясь в контакте с ними, начинаешь по-настоящему понимать смысл того, что называется классическим наследием.

Я был в потрясающем новом концертном зале в Омске. Обычный областной сибирский город, но зал - абсолютно мирового каче­ства. Принципиально по-другому теперь выглядит география всех гастрольных маршрутов по стране. Туда обязательно надо заехать - это удовольствие любому солисту, любому оркестру. Это не Нью-Васюки, это реально работает. В Кемерове губернатор Тулеев подарил филармонии «Стенвей», и я вел концерт на «открытии» этого рояля, играл Гиндин. Я обратил внимание - там специально сделали для губернатора такое широкое, красивое крыльцо, как на даче, чтобы ему было удобно и легко из зала подниматься на сце­ну. Как только люди, живущие в городе, чувствуют, что начальство смотрит в эту сторону, это ему интересно, ориентиры меняются. Сразу и билеты раскупаются, и артисты приезжают - и жители подтягиваются. Где этого нет, там сидят оркестры с зарплатой пять тысяч в месяц, а значит, не работают. Это имитация бурной деятельности, и все это постепенно начинает отмирать, потому что ну сколько можно делать вид.

В Европе совершенно по-другому относятся к своему слушателю. Не боятся, что «потребитель не поймет». Они считают его не глупее, а умнее себя. Это принципиальная позиция. И им важна обратная связь: что посетитель берлинской филармонии, услышав сочинение молодого автора, скажет не просто «нравится - не нравится», но сфор­мулирует свое отношение более содержательно. Они исходят из того, что создание музыкальных произведений - это процесс, который еще не завершился. Мы уверены в глубине души, что вся музыка уже написана. Они - нет. В этом смысле у композиторов, которые имеют доступ к европейской аудитории, появляется уникальный шанс «по­работать по запросу». Это необычайно повышает и ответственность, и качество по сравнению, например, с работой в стол.

Для меня большой вопрос, на что рассчитывают люди, которые сейчас учатся композиции в российских консерваториях и сочиняют классическую музыку. Наверное, на чудо. «Еще одно, последнее сказанье - и летопись окончена моя». Монашеский, келейный труд. И надежда, что кто-то откопает вашу вещь через сто или двести лет. А могут и не откопать. Хотя... Теоретически произведение существует, когда его играют. С другой стороны, бывает ведь и так, что человек не может его не написать.

Я постоянно слушаю музыку, когда еду, летаю, жду. Как правило, это итальянское барокко либо немецкое. Вот фантастически пло­довитый Георг Филипп Телеман - немецкий композитор, крестный отец двух старших сыновей Баха. У него музыки столько, что даже десятая часть не влезет ни в одно электронное устройство, памяти не хватит. В его произведениях собраны мотивы со всей Европы - это неисчерпаемая история. Либо Вивальди, но не самого исполняемого, хитового. Для многих удовольствие, а для меня мучение слушать по тысячному разу то, что я уже знаю наизусть.

Мир, в который я стараюсь погружаться с помощью музыки, не дру­гой, он-то и есть настоящий. В нем жизнью и событиями управляют здравый смысл, ум, воля, а не какое-то случайное стечение обстоя­тельств. Не хаос, а порядок. ?