Подковали блоху на цимбалах

Московский Пасхальный фестиваль представил на открытии оперу Родиона Щедрина «Левша»

Валерий Гергиев исполнил оперу по повести Николая Лескова «Левша», которую ему посвятил композитор Родион Щедрин. Фото: Пресс-служба Пасхального фестиваля.

В гергиевской интерпретации был и эпический размах, и сокровенная интонацияНакануне московского старта Пасхального фестиваля 27-я Симфония Николая Мясковского звучала в Смоленске, куда уже в третий раз Валерий Гергиев приезжал со своим оркестром. Город, культура которого связана с именем «отца» русской музыки Михаила Глинки, стал специальной точкой маршрута Пасхального фестиваля еще и потому, что несколько лет назад благодаря поддержке Валерия Гергиева удалось спасти уникальное Смоленское музыкальное училище им. М. И. Глинки от скандального переселения в здание кулинарного техникума. Между тем не только в Смоленске, но и на столичной сцене последняя, 27-я симфония Мясковского, являющаяся духовным завещанием композитора, прозвучала как репертуарный раритет. Причем в гергиевской интерпретации был и эпический размах, и сокровенная интонация, вскрывавшие глубинные аллюзии-связи партитуры: протяжные русские lento и гигантские оркестровые развертывания, «похоронные» хоралы и широкую, в рахманиновском духе, «пространственную» мелодическую красоту.

Эта зрелая печальная красота партитуры Мясковского органично предварила фатальный мир Четвертой симфонии Чайковского, представшей у Гергиева в психоаналитическом концепте. Разреженная, будто распадающаяся на обрывки мыслей, звуков, фраз музыкальная ткань, где замирающие звучности и пугающее «вращение» неотвязного вальса, страшный оркестровый поток с темой Рока и совершенно не «победительный» финал с жутковатой темой «Во поле береза стояла» — звучал как поток рефлексий и душевных травм, никогда не проходящих бесследно.

Жизнеутверждающей и бодрой антитезой этому трудному и мучительному контексту стал Второй концерт Родиона Щедрина для фортепиано с оркестром, который, как влитой, вошел три года назад в репертуар Дениса Мацуева. Удивительным образом не утративший с 1966 года своего «авангардного» заряда, концерт в исполнении Мацуева приобрел еще больше блеска в своем радикальном и захватывающем движении по техникам додекафонии, алеаторики и джаза. И именно жесткая внутренняя «метрономия», виртуозность, свободное владение «рациоаналистическими» фактурами и джазовой импровизацией — все это презентативно «мацуевское» вспыхнуло здесь ярким музыкальным жаром.

Впечатляли быстрые острые контрасты партитуры: балалаечно-балаганный гротеск и молитвы, вычурные речи английских персонажей и растянутое, словно плывущее над оркестром, «зачарованное» пение русских. Левша в исполнении Андрея Попова — «альтер-эго» забитой страхом и властью русской души также, как и Блоха Кристины Алиевой, звеняще перечисляющая буквы алфавита и танцующая «барыню», — оказались феноменальны и в композиторском, и в актерском воплощении. Но акт «чуда» — «подковывания блохи», в котором Гергиев явно пародировал ковку меча в вагнеровском «Зигфриде», обернулся (как это и происходит в русской действительности) в итоге трагедией — бессмысленной смертью Левши от российской бюрократии. Хор запел молитву «Отыди от зла и сотвори благи». Большего об этой жизни и сказать нельзя. Исполненная на следующий день оперная партитура Родиона Щедрина «Левша» погрузила в совершенно другой мир — «сказа» о русском мужике Левше, сумевшем подковать блоху, и наполненный соответственно сюжету фольклорным, юмористическим и духовным музыкальными «слоями». Написанная по заказу Мариинского театра и посвященная Валерию Гергиеву партитура прозвучала в концертном исполнении. Щедринское мастерство открылось в партитуре, как на ладони: сложнейший по составу оркестр с четырьмя группами перкуссии, с вибрафоном, цимбалами-хакбрет, баяном, клавесином, жалейками, свистульками и пр, который заряжал действие шутливым гротеском — особенно в «британской части», где манерная красотка принцесса Шарлотта (Мария Максакова) выражалась крученым, витиеватым вокальным языком, и фольклорной энергией с «припевом»: «Ах, вула, вула, вула, Тула моя, Тула», и страшными, как в сказке, картинами бушующих морских волн, и зачарованной красотой молитв: «Сыне Божий, помилуй нас…»

Текст: Ирина Муравьева
www.rg.ru