Свеча горела

Премьера оперы Чайковского «Пиковая дама» прошла в театре «Геликон-опера»

Графиня вспоминает, как выступала при французском дворе. Фото Анны Моляновой предоставлено пресс-службой театра

«Пиковая дама» — вторая после пуччиниевской «Турандот» работа Владимира Федосеева, с тех пор как он занял должность главного приглашенного дирижера «Геликон-оперы». Не исключено, что и выбор названия был продиктован именно этим драгоценным «приобретением» театра: русскую музыку считают коньком 85-летнего дирижера.

Главной героиней спектакля режиссер Дмитрий Бертман сделал музыку: оркестр вопреки традиции находится не в яме, а на сцене, причем в центральной ее части, на нескольких ярусах. Наблюдать грозную поступь тромбона и тубы в теме рока, вихри флейты в сцене бури, шуршание альтов во вступлении к четвертой картине, небесное пение скрипок в последнем, спасительном, проведении темы любви: уже только одно это — настоящий театр.

Театр анонсировал постановку первой редакции оперы: отличий от традиционно исполняемой здесь практически нет, существенное касается введения детского хора в пятой картине. «Хор в сцене в казарме у Чайковского выписан как церковный с использованием ключей до (в композиторской практике используются реже, чем скрипичный и басовый. — „НГ“). Верхний голос обозначен как дискант, не сопрано», — прокомментировала «НГ» научный сотрудник Дома-музея Чайковского в Клину Ада Айнбиндер.

Для сценического действия, учитывая нестандартное расположение оркестра, остается авансцена — для главных героев и ярус над оркестром — для хоровых сцен. Лаконичная сценография Игоря Нежного и Татьяны Тулубьевой сосредотачивает типичные для мрачного Петербурга признаки — задник и боковые панели с белыми штрихами (метель), пара мраморных колонн по краям, несколько статуй и, конечно, знаменитая решетка Летнего сада. Предметы, которые нужны Бертману, — стол с зеленым сукном, несколько стульев, напольные часы с маятником и зеркало, расположенное симметрично с дверью черного дерева. Последние три пункта кроме бытовой функции выполняют и символическую. Часы, видимо, как мерило оставшегося времени, как напоминание о конечности существования, как дыхание смерти, постоянно пугают героев. Лишь однажды Лиза кинется к ним с надеждой, в ожидании Германа станет переводить стрелки назад. Зеркало и манит, и отделяет героев от потустороннего мира — вглядывается в него Графиня (Ксения Вязникова), отшатывается Лиза (Алиса Гицба), готов нырнуть Герман (Виталий Серебряков); а дверь — прямой туда вход. Как только герой закрывает за собой дверь, гаснут в зеркале огоньки свечи. Разумеется, как отражение появляется и призрак Графини, хотя она — мертвая — тут, на столе.

Вокруг стола и сосредоточено действие: на нем, словно покойник, лежит Герман во время увертюры (оказывается, он мертвецки пьян), здесь же — и зрительный зал, откуда смотрят пастораль «Искренность пастушки», и сцена для Томского (Михаил Никаноров), и постель Графини, и ее смертный одр. Здесь, конечно, и играют в карты — все, включая Графиню и Лизу.

Все светлые моменты, призванные композитором оттенить трагедию, у Бертмана и Федосеева затемнены. Хор про солнечный денек звучит с ноткой агрессии, усугубляется впечатление черными сюртуками и платьями петербуржцев. Интермедию отделяет от предыдущей половины третьей картины антракт, так что она воспринимается скорее как воспоминание о бале и попытка домашнего концерта. Где, к слову, мы видим довольно глупого, напыщенного Елецкого (Максим Перебейнос), который сосредоточен на дирижировании (неумело, одной ручкой), но не замечает, что взгляд его возлюбленной уже принадлежит другому. Даже распорядитель бала — персонаж всегда незаметный — выглядит как призрак. Веселый игровой хор «Ну-ка, светик Машенька» становится сценой, где девушки из высшего общества издеваются над горничной.

Да ведь и над Германом откровенно издеваются его же приятели — спаивают и потешаются над «пьяным бредом», не стараясь заметить в «околесице» («Тогда останется одно. — Что? — Умереть!») чего-то серьезного. Обидой, уязвимостью, униженностью Германа, его желанием отомстить обществу, частью которого он так и не стал, режиссер пытается оправдать помешательство на безумной идее выведать три карты. Которая стоила жизни Графине — она, страстная женщина, которая действительно видит в Германе потенциального любовника, задыхается от смеха, услышав, зачем тот пришел, — Лизе, единственной, кто попыталась понять душу этого странного человека, да и ему самому. Огонек свечи в зеркальном отражении гаснет.

Источник: www.ng.ru