Тяжелая слезинка

Творческие отношения оркестра Национальной филармонии с Николаем Дядюрой, два года назад оставившим руководство этим коллективом ради должности главного дирижера Национальной оперы, однако, успешно продолжаются. В филармонии маэстро даже закрепил за собой отдельный абонемент — "Симфоническое измерение", в нынешнем сезоне носящий подзаголовок "Исповедь Прометея". Помимо Симфонии N5 ("Поэмы огня") Александра Скрябина и сюиты из музыки к балету "Прометей" Евгения Станковича, в этом цикле предполагается в течение сезона сыграть монументальные опусы еще нескольких классиков, которые организаторы посчитали созвучными идеям борьбы, просвещения и жертвенного служения, ассоциирующимися с мифическим образом непокорного богоборца. Это оратория "Сотворение мира" Йозефа Гайдна, которую вместе с филармоническими музыкантами исполнит камерный хор "Кредо", Симфония N9 Людвига ван Бетховена с участием хоровой капеллы "Думка" и Концерт N1 для фортепиано с оркестром Фредерика Шопена.

Открылся же цикл двумя трагическими опусами Густава Малера, объединенными общей темой,— смертью ребенка. Австрийский композитор, державший под подушкой томик "Братьев Карамазовых", своим творчеством не раз ставил вопрос, стоит ли счастье всего мира слезинки на щеке невинного младенца. "Всю жизнь я сочинял музыку собственно лишь об одном,— писал композитор,— как я могу быть счастлив, если где-нибудь еще страдает другое существо". Тревожившая его, точно как Ивана Карамазова, "мысль великая и неразрешенная", толкала к сочинению таких же произведений — длинных симфоний, тяготеющих к свободным, открытым формам, уводящих из призрачного равновесия в мир высшего напряжения и катастроф.

В первом отделении концерта прозвучал малеровский цикл на слова Фридриха Рюккерта "Песни об умерших детях" — и это было почти идеальное попадание в стилистику автора. Обладательница роскошного меццо-сопрано Анжелина Швачка гибко переключалась между частями произведения, легко переходя от застывших эмоций к предельной экзальтации. Неплохо показал себя и оркестр, уверенно следовавший за вокалисткой.

Второе отделение, однако, обнажило и слабые места дирижера. Четвертая симфония, родившаяся из ранее сочиненной Малером песни "Райское житье", должна была стать жемчужиной вечера. В этом опусе австрийского классика моцартовская легкость и прозрачность фактуры встречается с выпуклыми гротескными образами, которыми через несколько десятилетий после смерти Малера будут пестреть партитуры Альфреда Шнитке. Здесь трагизм выражен не напрямую, через изматывание слушателя враждебными диссонансами, а опосредованно — наивная детская песенка в финале на самом деле звучит из уст умершего от голода ребенка. Дирижер же, трактуя это произведение, кажется, решил поспорить с композитором, устроив в третьей части симфонии эмоционально взвинченную, почти истеричную кульминацию, в остальных же частях неровно раскачивал динамику, словно имитируя пульсирующую зубную боль. При этом оркестр звучал рыхло и квакал в аккордах, духовые казались охрипшими, а вместо идеальной картины рая в финале публике, похоже, продемонстрировали дружеский шарж на небесных жителей.