Валентин Урюпин: «У нас диктат музыки»

Фото Евгения Евтюхова

Оказавшись в Ростове-на-Дону в конце августа, я не могла не заглянуть в Ростовскую филармонию. На площади перед служебным входом расслабленно прогуливались музыканты с инструментами, на здании висел огромный плакат с Юрием Абрамовичем Башметом, фестиваль которого проходил в Ростове-на-Дону 8 и 12 сентября, солнце шпарило по-летнему немилосердно, но уже ощущался жесткий ритм осени, с надвигающимися событиями сезона и горячкой первых будней.

Мне повезло — как раз в это время здесь находился, отрабатывая с Ростовским академическим симфоническим оркестром фестивальную программу концерта на 12 сентября, его художественный руководитель и главный дирижёр, он же дирижёр Пермского театра оперы и балета Валентин Урюпин.

Руководить легендарным ростовским коллективом (в прошлом году отметившим 80-летие) Валентин стал не так уж давно, а вот за дирижёрский пульт основательно встал в 21 год. Правда, для многих его фамилия по-прежнему ассоциируется с кларнетом, ведь Валентин Урюпин — выдающийся кларнетист. На встречу с ним удалось договориться между дневными репетициями, но, увлекшись, я задержала (каюсь!) молодого руководителя оркестра и группе альтов пришлось ждать минут пятнадцать…

-Как Вы стали главным дирижёром Ростовского симфонического оркестра? Вы ведь работаете в Пермском театре оперы и балета?

-Да, я продолжаю работать в Перми у Теодора Курентзиса. А в Ростове я оказался так: Юрий Абрамович Башмет рекомендовал оркестру Ростовской филармонии со мной познакомиться — у них был концерт, которым некому было дирижировать. Я приехал, а они, как выяснилось потом, как раз искали главного. Сразу после концерта собрался худсовет, и мне единодушно решили предложить работу.

-И Вы сразу согласились?

-Нет, не сразу. В дирижёрской профессии нельзя автоматически на что-то соглашаться. Это касается и работы, и любого концерта, и репертуара. Ты должен сразу понимать, что явно принесёшь пользу на этом месте. Если у тебя с коллективом не складывается тех доверительных отношений, которые необходимы, чтобы оркестранты долго терпели тебя рядом и, более того, шли за тобой, лучше отказаться. Тут это случилось, и после некоторого раздумья я согласился. И мы уже очень успешно закончили наш первый сезон.

-Когда Вы сюда приехали, в каком состоянии был оркестр?

-Не буду углубляться в подробности, потому что очень многое в нашем деле должно происходить и оставаться только между дирижёром и оркестром. Это такой интимный вид деятельности, что, если я сейчас буду рассказывать, какие здесь недостатки (а недостатки есть у всех без исключения), это будет неправильно. В самых общих чертах оркестр сразу производил впечатление, скажем так, коллектива большого потенциала, но на некоторое время оставленного на произвол, не имевшего должного внимания и должной лабораторной работы. Какие-то вещи, сугубо музыкальные, необходимо было напоминать: стили, отношения с разными текстами, произношение музыкального материала, ансамблевые взаимоотношения внутри оркестра и групп. То есть, безусловно, было куда расти, и сейчас есть. Мы в начале нашего совместного пути. Но это коллектив с очень высоким творческим «потолком». Для меня оркестры делятся на две категории: оркестр, с которым есть репертуарные ограничения в силу объективного уровня, или в силу численности, что, между прочим, тоже немаловажно — и оркестр, с которым можно (с большим или меньшим количеством репетиций) играть любую музыку. РАСО, так же, как и Новосибирский, и Екатеринбургский, например, относится именно ко второй категории. И, конечно, это не могло меня не заинтересовать. Вот такое первое впечатление.

Фото Евгения Евтюхова

-Ну, а чисто по-человечески, как Вас оркестр принял? Вы же такой молодой дирижёр, а состав здесь солидный, профессора консерватории…

-Да-да, и профессора есть. Прекрасно восприняли. Мы ведь делаем одно дело. Мы все — в одной лодке: и профессора, и молодёжь. Мы все работаем на результат, на то, чтобы после каждого концерта люди уходили, влюблённые в музыку. В коллективах с плохой атмосферой об этом просто забыли. Как только это напоминаешь, и к тому же достаточно эффективно начинаешь этого добиваться, все внутренние противоречия перестают мешать.

-Вы принимаете участие в формировании репертуара на сезон?

-Самое прямое. А кому же ещё этим заниматься? Формировать репертуар и репертуарную политику должен художественный руководитель. Безусловно, я не живу на отдельной планете и формирование сезона — это всегда сложная история, которая требует много времени, требует помощи, требует справок — что, когда здесь звучало, требует понимания, в каком городе ты вообще находишься, что здесь должно звучать и в каких пропорциях. Это наша коллективная работа с руководством филармонии, с командой, но, конечно, все основные идеи должны исходить от меня, как по программам, так и по артистам, которые приезжают играть с нашим оркестром.

-Насколько оркестр отвечает Вашим запросам и представлениям о репертуаре? Вижу по афишам, что Вы с ними уже вовсю играете Малера.

-Да, Пятая была. Скоро будет Первая. Потом — «Песни странствующего подмастерья». Кстати, Пятую они очень удачно сыграли. Я встретил Юрия Ивановича Симонова, который первым делом сказал: «Слушай, мне рассказали, какая у тебя колоссальная медь в оркестре». С такой заинтересованностью, в общем-то, сказал. Давайте будем честными: про оркестр несколько лет мало кто слышал. Конечно, безвременье после смерти Равиля Мартынова сказалось. И этот оркестр многими до сих пор воспринимается как некая легенда: когда-то был такой выдающийся коллектив, а что он делает сейчас, непонятно. А вот теперь Юрий Иванович Симонов мне сказал приятные вещи, которые ему передали другие люди. А они их слышали от Анатолия Абрамовича Левина, который здесь дирижировал Малера. Так воссоздаётся репутация.

У меня уже очень стойко выработалось ощущение, какие стили оркестру близки, какие — не очень, где есть стилевые «лакуны». Мы, конечно, стараемся идти по линии наибольшего сопротивления, играть как можно больше музыки, которую они детально не проходили в последние годы. Это, во-первых, весь немецкий пласт — у нас в этом году начинается Бетховенский цикл, рассчитанный на два сезона. Бетховен, Брамс, Малер, Рихард Штраус. Очень много российских премьер. Отдельное, пристальное внимание творчеству Моцарта. И это как раз та сфера, в которую я пока не пускаю приглашённых дирижеров, так как сам имею возможность более длительной и лабораторной работы. Все мы знаем, что в силу нашего менталитета и школы российские оркестры в Моцарте, скажем так, не свободно купаются.

— А Ваш стиль руководства оркестром? Вы бы отнесли себя скорее к дирижёрам-демократам, чем к дирижёрам-диктаторам?

-Я не верю в эти разделения, честно говоря. У меня диктатор — в голове. Музыка и честность перед композитором — это то, что мне диктует в первую очередь и заставляет требовать очень многого от себя и от других.

-Как-то Вы процитировали британского дирижёра сэра Колина Дэвиса, что «Дирижировать — то же самое, что держать в ладонях птицу. Будешь держать слишком слабо — улетит, слишком сильно — умрет». И добавили, что «крайняя авторитарность для меня — примета прошлых лет. Вседозволенность — также немыслима. Сделать рычагом управления любовь к творчеству и добрую волю — вот самое сложное». Боюсь, многие главные дирижёры с Вами не согласятся…

-Всё дело в том, что в оценке работы каждого дирижёра надо понимать, в каком контексте происходит работа. Какие возможности у дирижёра, насколько он может занимать время музыкантов. Может ли он требовать у них безраздельно принадлежать оркестру всё время, например, репетировать по два раза в день. Я стараюсь, во-первых, максимально эффективно работать в те сроки, которые сам устанавливаю, репетиционные в первую очередь. Максимально убеждать музыкантов в необходимости быть предельно честными перед музыкой, быть собранными. У нас диктат музыки. А дальше уже начинаются вариации, потому что ситуации возникают разные: бывают моменты взаимной любви, бывают моменты, когда кто-то раскачивает лодку. Глобально я люблю музыкантов и, честно говоря, предпочитаю не давить, когда это не нужно. И ещё очень важен менталитет города. Ростов-на-Дону — это не Казань, не Пермь, не Екатеринбург. Тут очень своеобразный темперамент людей. А оркестр — это же город в миниатюре.

-Ну, и как Вы воспринимаете эту атмосферу южного города?

-Вот её я как раз долго анализировал. И для себя вывел некие правила игры. Ростовчане — холерики, они довольно быстры на реакцию и несколько взвинчены. Это такой город, как маленькая Москва. И это всё надо учитывать.

-В наступающем сезоне оркестр будет выступать на заводах, в вузах, на открытых площадках. Именно так начинал набирать популярность симфонический оркестр Татарстана, когда туда пришёл Александр Сладковский. Идёте по их следам?

-Я ничего нового не придумал. Просто возрождаем то, что здесь было раньше. Выезды в область и не прекращались никогда. Что касается выездов к студентам, на заводы, да и вообще социально значимые какие-то дела — вплоть до больниц, хосписов и тюрем, — мы готовы выступать везде, естественно, при наличии времени. Но я стараюсь выстраивать его в сезоне так, чтобы оно было. Я убеждён, что современный оркестр должен быть интегрирован в город. Это не значит, что надо без подготовки, без инфраструктуры необходимой выходить и играть на площади. Это значит, что мы должны максимально внедряться в самые разные сферы и наполнять город музыкой, исполненной в хорошей эстетике, с увлечённостью и любовью к ней.

Конечно, главный наш дом — это филармония, место силы, куда слушатели приходят за большими эмоциями, за влюблённостью, за вдохновением. Приходят за тем, чего не хватает в жизни. Но чтобы немножко развенчать ореол «храма искусства», в который неуютно идти в понимании многих, мы хотим принести искусство к людям. А потом они обязательно идут к нам. У нас уже сейчас устойчивый прирост аудитории, и он ещё увеличится. Для меня очень важно, чтобы люди к нам приходили. Для музыканта это показатель его востребованности, его нужности и уважения к профессии. Огромная часть профессиональной удовлетворённости.

Что касается оркестра Татарстана — у них можно учиться многому, это прекрасный пример. Самый примитивный путь — отговориться тем, что у них там денег много, они получают высокую зарплату, конечно, с них и спрос другой. Самое правильное и эффективное рассуждение таково, что хорошее обязательно притягивается к хорошему. Мы должны ощутимо присутствовать в городе, в культурном пространстве региона и на более глобальном уровне. И тогда всё придет. В том числе и финансовый достаток. Руководство региона уже за нами внимательно следит и, уверен, будет поддержка.

-Для себя какие-то выводы сделали перед началом второго сезона?

-Очень много выводов и наблюдений. Наступающий сезон — уже абсолютно наше детище, рожденное во многом из этих выводов. Возьмём хотя бы систему абонементов. Фактически она не работала, концерты никак не были структурированы и последние годы давались по какой-то непонятной логике, совершенно стихийной. Это, конечно, дезориентировало людей. В этом сезоне у нас совершенно внятные абонементные циклы. Все понимают, куда и на что они идут.

К тому же мы расширили работу с детьми. И будем расширять ещё, это ясно уже сейчас. И с детьми, и с молодёжью.

Более того, когда начнётся сезон, я буду думать, что нам поменять и куда нам двигаться в следующем сезоне, какие сделать коррективы, что попало в точку, что не попало. А что, скажем, не встретило какого-то большого отклика, но я всё равно буду продолжать, потому что знаю: через три-четыре года та или иная тема встретят отклик обязательно. Тут стратегическое мышление очень важно. Это ведь была гигантская работа. И то, что нам удалось заполучить в этом сезоне такие звёздные имена, это, конечно, большая удача. Я счастлив, что у меня столько друзей среди музыкантов, и мало кто из оркестров сможет похвастаться такими именами: Юрий Башмет, Томас Зандерлинг, Александр Филиппенко, Александр Князев… Естественно, наша звездная молодёжь: и Лукас Генюшас, и Андрей Коробейников, и Никита Борисоглебский. Замечательные молодые дирижёры Юта Шимицу и Габриэль Бебешелеа, который с нами делает дебют в России. Димитрис Ботинис, он очень мне нравится. Также у нас будут и наши дирижёры маститые: Мурад Аннамамедов, Андрей Аниханов, Валерий Платонов. Хобарт Эрл прилетит из Одессы, это для нас большая радость. И, наконец, нас ждёт встреча с Теодором Курентзисом, который вообще впервые в карьере согласился приехать в региональный оркестр.

-Здорово. Но это благодаря Вам, я думаю.

-Нет, это благодаря самому Теодору в первую очередь, я его не уговаривал. Неожиданно так получилось. И, самое главное, что, несмотря на обилие прекрасных имён, замечательных солистов и дирижёров в первую очередь выделяется строгая логика в построении всех программ, сочетание любимейших произведений всех меломанов и совершенно новой музыки, включая две мировые премьеры. Премьеры, кстати, ростовских композиторов: это 4-я симфония Геннадия Толстенко и Двойной концерт Леонида Клиничева.

Также будут российские премьеры сочинений Магнуса Линдберга, Йорга Видмана, ростовские премьеры Такемицу, Акутагавы, Эммануэля Сежурне. И я ещё далеко не исчерпал список современных композиторов, которых хотел бы здесь исполнить.

-Судя по перечисленному репертуару, Вы очень разносторонний музыкант. Кто для Вас был примером, когда Вы формировались как дирижёр?

-Я до сих пор формируюсь, и буду ещё, надеюсь долгое время это делать. Но имён много.

-Но на кого-то же Вы смотрели с восхищением?

-Вы имеете в виду дирижёров великих прошлого или тех, с кем я имел возможность общаться?

-Начнём с великих.

— Их очень много, и я не устаю их для себя открывать. У каждого крупного дирижёра XX века можно что-то почерпнуть. Особенно у тех, которые нам оставили записи репетиций. Что касается дирижёров, которыми я увлечён сейчас, например, это Клаус Теннштедт, Яша Хоренштейн (его Малера я считаю в своем роде уникальным и уж точно более интересным, чем Малер, скажем, каких-то мэйнстримных дирижёров), Рикардо Шайи. Вечные светочи для меня — Карлос Клайбер и Клаудио Аббадо. В каком-то репертуаре я очень люблю немецких дирижёров первой половины XX века, Фуртвенглера, например, Шурихта, Кнаппертсбуша. Менгельберг в том же ряду. Открываю для себя Караяна настоящего, только сейчас, потому что одно время я поддавался некой странной моде — считать его несколько «дутой» фигурой. Просто надо знать, что не бывает универсальных дирижёров.

-У Караяна я очень люблю Брамса.

-А я как раз не очень. Даже совсем не люблю. Но я понимаю, почему Вы его можете любить. У него есть такие качества. Караян для меня — это великий маэстро итальянской оперы. Есть ещё итальянцы — Серафин, Де Сабата и так далее. Но для меня Караян — это в первую очередь колоссальный Пуччини. Можно ещё очень долго об этом говорить… Давно открыл для себя аутентистов в романтическом и постромантическом репертуаре — это серьезный пласт. Якобс, Херревеге, Норрингтон. Я у них очень многому учусь. В первую очередь — незашоренности, особенно в том, что касается работы с оркестром. Есть очень много штампов и убеждений, которым следуют целые поколения дирижёров: как работать, что нужно делать, чего нельзя делать, вплоть до того, как репетиционное время рассчитывать. Аутентисты это часто опровергают, и очень успешно.

Естественно, Геннадий Николаевич Рождественский, Кирилл Петрович Кондрашин, Евгений Александрович Мравинский, все крупные русские дирижёры. Потом, есть же забытые имена. Например, такой дирижёр, как Владимир Пирадов, который известен только некоторым коллекционерам записей опер, и вообще всю жизнь работал в относительной провинции. Но, я думаю, он лучше всех записал «Царскую невесту» Римского-Корсакова. Наталья Сац с восторгом вспоминает, как они вместе работали над «Мадам Баттерфляй» в Алма-Ате, когда она впервые делала постановку после своего заключения, практически находясь в ссылке. А другие оперные дирижёры советские — Исидор Зак, Константин Симеонов? Понимаете, это такая всеобъемлющая профессия! Среди дирижёров, которые остались в истории, нет плохих. Они все сделали что-то интересное. И, конечно, нельзя не восхищаться и Курентзисом, и Юровским, и Пааво Ярви. И совсем молодые есть — почти мои ровесники, например, замечательный израильский дирижер Лаав Шани (Lahav Shani), который выиграл предыдущий конкурс Малера. Буквально вчера объявили, что он — новый главный дирижёр в Роттердаме. Так что можно учиться у всех. Абсолютно у всех, не только у дирижёров, конечно. В этом прелесть этой профессии.

-Кстати, раз уж упомянули конкурс дирижёров имени Густава Малера в Бамберге. Что Вы для себя вынесли после этого конкурса? Что он Вам дал?

-Очень многое. Кроме собственно премии, резонанса и новых каких-то приглашений — несколько уроков. Довольно, кстати, болезненных, потому что перед финалом общественность, и оркестр тоже, ожидали от меня яркого выступления и, возможно, победы. А финал из-за обилия работы до конкурса я не выучил так хорошо, как нужно было бы, и выступил намного скромнее, чем мог. Это надо честно сказать. Безусловно, я всё равно счастлив. Большой конкурс, нас в финале было трое из 400 дирижёров. Прекрасный Бамбергский оркестр. Ну и, конечно, конкурс принёс встречи с совершенно уникальными личностями: с Барбарой Ханниган, с Мариной Малер, с Йоргом Видманном и другими.

Для меня всё, что связано с Малером — священно. Наверно, каждый, кто претендует на то, чтобы стать когда-нибудь «малеровским дирижёром», хочет себя видеть реинкарнацией этого композитора. Некоторые даже напрямую об этом говорят. Для меня Малер — это центростремительная фигура. Многолетнее, длительное развитие симфонической музыки, исполнительства и композиции — всё пришло к ней. Она всё в себя вбирает.

Я стараюсь уже сейчас, несмотря на то, что мой Малер явно будет несовершенным, использовать любые возможности, чтобы включать в репертуар его музыку. Скоро мы исполним здесь Первую симфонию, в других оркестрах мне предстоит Третья, есть также возможность исполнить и позднего Малера, но на это я пока не иду.

-Шестую Вы ведь уже дирижировали?

-Нет, никогда. Даже если мне предложат, я не пойду пока на исполнение поздних симфоний в силу самых разных причин. Хотя с другой стороны, чтобы к пятидесяти годам, или сорока, у тебя внутри было действительно зрелое прочтение музыки, надо начинать как можно раньше. Позавчера мы провели первую репетицию Первой симфонии Малера (мы с ней открываем сезон), и должен сказать, что прозвучало многообещающе. Думаю, это будет хорошее исполнение.

-Удивительная вещь эта Первая.

-У Малера все симфонии потрясающие. Нельзя сказать, чтобы у него была хоть одна слабая симфония. Вы же не скажете, что какая-то вершина красивее другой — например, Эверест красивее Аннапурны, хоть и чуть выше.

По сути, музыка Малера не поддаётся оценке с точки зрения «чистого искусства». Ведь в каждой симфонии, если разобраться — много и несовершенств, и странных гипертрофированных конструкций, и тривиальности хватает. Но в какой-то момент становится ясно, что в этом высшая правда его симфоний — в жизненности, непричёсанности, стихийности. Это не десять симфоний в обычном понимании, а десять человеческих миров, абсолютно автономных (хотя там и можно проследить грандиозное сквозное повествование), совершенных как раз в своей незаконченности. И в каждом из них дирижёр, музыкант и слушатель должны обжиться, постараться «присвоить» его. Только так чувствуешь Малера во всей полноте. Никто до него, включая Брукнера, к такому уровню осмысления жизни через симфоническую форму не подходил.

-В прошлом году, между прочим, было 155-летие со дня рождения Малера. А у нас вообще эта дата как-то прошла стороной.

-В России пока сам факт исполнения любой симфонии Малера — это уже большой праздник. А что можно было сделать? Исполнить все симфонии подряд? Нет, наверное. Меня радует, что Малер пришел в регионы, его исполняют Теодор в Перми (думаю, его нужно назвать в первую очередь, потому что он это делает с удивительной последовательностью и убеждённостью), Александр Сладковский в Казани, Дмитрий Лисс в Екатеринбурге, и в Новосибирске, и в Нижнем Новгороде, конечно, играют его. В Ростове сейчас будет Первая Малера, и это третья его симфония в течение полугода, потому что, кроме Пятой у нас, Андрей Аниханов в Музыкальном театре играл Вторую.

-Да, в Перми, мне кажется, замечательно присвоили творчество Малера. Кстати, видела Ваш комментарий к фотографии графика репетиций в Пермском театре, с опечаткой в фамилии — «В этом театре пусть как угодно называют». Что для Вас значит работа в Пермском театре?

-Очень много! И я счастлив, что могу совмещать сейчас эти две работы. Во-первых, в принципе, я — театральный человек. Может быть, даже более, чем симфонический. Трудно сравнивать, но возможно, я себя более органично чувствую именно в оркестровой яме. И расстаться с театральным миром для меня было бы совершенно невыносимо. К счастью, судьба меня приводила и в другие крупные театры, и в Новосибирский театр оперы и балета, и в Казанский, и в Якутский… Скоро (в ноябре) меня ждет дебют в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко.

-Что дирижируете?

-«Мадам Баттерфляй». Александр Борисович Титель пригласил, большое ему за это спасибо.

А Пермский театр — он же диаметрально отличается по эстетике, по философии от большинства других театров. Он значительно более трёхмерный, объемный, заполненный, и наша деятельность не сводится к тому, чтобы просто прокатывать репертуар. А это даже не главное, что мы делаем, если честно. Там колоссальная команда талантливых людей с сильной и доброй волей, не только Теодор, но и его единомышленники. Кстати, в Перми и до Теодора была сильная команда. Георгий Исаакян не просто сохранил театр в девяностые годы, а сообщил ему сильное артистическое лицо. Я застал немножко отголоски периода Исаакяна, и должен сказать, что там было очень много хорошего. Но сейчас это колоссальный центр притяжения, очень убедительно опровергающий искусственное и устаревшее деление на столицы и регионы. Отмечу одно качество, которого не хватает многим артистическим сообществам, а в Пермском театре оно во главе угла — скурпулезнейшее отношение к деталям, понимание того, что любовное отношение к мелочам в итоге создаёт впечатляющую картину целого. Причём везде: и в пиар отделе, и во всех службах, и в оркестре, и в хоре, и в балете, и во втором оркестре, и во втором хоре. Так что меня очень вдохновляет эта работа и, конечно, что там говорить, Теодор Курентзис изменил во мне многое. Я действительно счастлив называть его в числе своих главных учителей.

-Как раз хотела спросить Вас про Теодора. Он, наверно, в числе Ваших главных наставников в дирижёрской профессии?

-Именно так. Причём он не делал этого специально. Он просто разрешает быть рядом с собой. И возможность ему ассистировать, и доверие, которое он мне сразу оказал, как молодому дирижёру, и далеко не только мне — оно дорогого стоит. Крупная фигура никогда не будет никого «придерживать», а, наоборот, будет щедро давать возможность всесторонне заниматься творчеством. Это характерно и для Юровского, и для Башмета, и для Курентзиса. И для Гергиева, кстати, тоже.

-В этом сезоне в каких работах Пермского театра Вы заняты?

-Я открываю свой сезон в театре «Евгением Онегиным», ещё у меня в репертуаре очень редкая опера, она трогает до глубины души — «Cendrillon» («Золушка») Массне. Самая сильная опера Массне для меня. И одна из таких, про которые сейчас начинают понимать, насколько она была недооценена. Это, кстати, заслуга Исаакяна. Также я дирижирую новой постановкой «Травиаты» Уилсона, и меня ждут несколько симфонических концертов (с обоими оркестрами: и с MusicAeterna, и с симфоническим оркестром театра). Ещё есть балетные спектакли, камерные концерты. И для меня очень дорого участие в фестивальном оркестре, возможность там играть. Я вообще не люблю забывать о том, что я играл в оркестре. Мне очень нравится это состояние. Я считаю профессию оркестрового музыканта самой почётной, сложной и требующей гигантских усилий, которые далеко не всегда возвращаются сторицей. Когда у меня есть возможность вспомнить об этом и поиграть с Теодором в оркестре, я, мягко говоря, не считаю это зазорным. Это для меня не менее важно, чем выступить с оркестром или сольным концертом.

-Да, но ведь история знает немало примеров, когда музыкант, выдающийся в своей области, вдруг прекращает её в пользу другой, которую считает для себя более интересной. Вы — один из лучших кларнетистов в мире. Надеюсь, не бросите кларнет ради дирижёрства?

-Думаю, такой опасности нет. Да и не дают бросить (улыбается). Удаётся много играть. Из российских кларнетистов я чуть ли не активнее всех, по количеству концертов, играю. Может, не считая Игоря Фёдорова, который действительно очень много играет по стране. Но мне доводится играть тоже немало и в России, и за рубежом. Недавно дебютировал в США, а в этом сезоне у меня концерты в Германии, Румынии, Италии, Финляндии, и так далее. Хочу и продолжать играть камерную музыку, и новые концерты включать в репертуар, и инициировать их создание. Конечно, намного сложнее стало всё совмещать, но думаю, что такой потери не произойдёт.

-Слава богу! От сердца отлегло. Главное — чтобы Вы сами хотели этого.

-Как можно не хотеть?!

-Когда, кстати, Вы начали играть на кларнете?

-В девять лет. Недавно мы с моим другом Максимом Емельянычевым беседовали на эту тему, и пришли к тому, что не так уж важно, что именно делать. Максим — потрясающий клавесинист. И здорово играет на барочном корнете. И дирижирует, разумеется. Конечно, надо понимать специфику, но, по сути дела, если есть возможность общаться с музыкой, не важно, в какой форме это происходит. Это, кстати, говорил когда-то и Плетнёв. Когда его спросили, кто он, пианист, композитор или дирижёр, Михаил Васильевич ответил, что «я просто любитель музыки».

-Вы бываете в разных регионах страны, то как дирижёр, то как камерный музыкант, то как солист. Многое видите изнутри. Скажите, по Вашим наблюдениям, какова ситуация в регионах в области культуры, что там происходит?

-Ситуация разная, но в целом, безотносительно географии, я для себя понимаю следующее — любой человек расположен к культуре. У каждого человека в отдельности, если в нём разобраться, есть потребность в культуре общения, в культуре восприятия искусства, к культуре вообще в широком смысле этого слова. И это именно природная потребность, естественная.

Однако если долго и упорно говорить, настаивать, что уровень культуры низкий, и всё плохо, и у нас правит бал телевизор, люди на время, а кто и навсегда, начинают в это верить. Поэтому в какой-то момент начинается такая иллюзия, что у нас действительно страна телевизора, «Дома-2» и так далее. Но это всегда чья-то недобрая воля. Я абсолютно убеждён, что есть некий заказ, есть некая необходимость со стороны кого-то доказать людям, что им не нужна культура вообще, а нужно сидеть перед телевизором и пить пиво с семечками. Поэтому и чудовищная разрушающая энергия идёт от почти всех телеканалов. Кто-то этому поддаётся, кто-то нет. В любом случае, глобально нашу аудиторию мы не потеряем. Есть законы какие-то, не допускающие этого. Стоит человеку напомнить один раз, что есть такой композитор Танеев, а у него есть Четвёртая симфония, и она — гениальная, или один раз сходить и посмотреть, например, выставку Нестерова, вся эта дрянь, которую людям наносят, сразу исчезает. И мы вспоминаем, что мы — нация Пушкина, Тарковского, Шагала, и так далее. И культура для нас во всем многообразии своих смыслов — жизненно необходима.

Я вообще предпочитаю не жаловаться, а делать то, что мы делаем сейчас, сегодня. Вот мы сыграли концерт, и кто-то поймет для себя важные вещи, потом выключит телевизор и пойдет ещё раз на концерт. А где это происходит — в регионах, в Москве — это совершенно не важно. В этом и есть одна из наших задач — возвращать человека самому себе. Если изменим одного человека — значит, молодцы, не зря работаем. А если десять миллионов будут смотреть «Дом-2», значит, их время ещё не пришло. Придёт завтра.

Беседовала Ирина Шымчак

Фото автора и Евгения Евтюхова

muzklondike.ru