Владимир Федосеев: Пока у людей от музыки слезы на глазах, мы еще не пропали

Мужество верности вере

Великий русский дирижер дал большое интервью +Царьграду+ в преддверии юбилейных столичных концертов

ГОД ЧАЙКОВСКОГО

— Владимир Иванович, заканчивается год Чайковского в России. В этом году мы отметили 175 лет со дня рождения великого русского композитора. Для меня, как и для многих других меломанов, год начался с выступления Большого симфонического оркестра им. Чайковского в Консерватории им. Чайковского, с проведенного Вами фестиваля «Час, день, вечность». Завершится, я надеюсь, в Концертном зале им. Чайковского, где 30 декабря Вы сыграете музыку балета «Щелкунчик». Расскажите, как прошёл этот год для Вас и оркестра?

— Для нас носить имя Чайковского — очень большая ответственность, ведь мы получили это название не «за красивые глаза», а за большое внимание к наследию композитора, к его оригинальным выступлениям, к его оригинальным партитурам. Поэтому для нас этот год стал очень важным, мы много ездили, играли Чайковского по всему миру. Сейчас мы вернулись из большого европейского турне по Германии, Австрии и Нидерландам. Так что год для нас получился чрезвычайно насыщенным.

Владимир Федосеев с подарочным изданием биографии П. И. Чайковского (фото — Павел Афонин)

— Как Вы думаете, почему именно Чайковский стал главным русским композитором, не только в России, но и в мире, почему именно его музыка трогает самые тонкие струны русской души?

- Чайковский открыт всему миру, не только русскому человеку, хотя сам он русский. Его приглашали в Германию и не раз предлагали там остаться, но тщетно. Чайковский отвечал, что он русский человек и не может жить и творить без ощущения своей природы, своего народа. Он был глубоко православным человеком. Мы как раз на днях посетили в Гамбурге место, где он часто бывал — это «Площадь Чайковского», сейчас там собираются поставить ему памятник. И тот дом, где он бывал — мы там играли концерт. Люди, которые не являются прямыми наследниками Петра Ильича, но обожают его, хранят этот дом и все, что связано с именем Чайковского.

Поэтому для нас образ Чайковского — это наше, я бы сказал, оружие. Музыка Чайковского покоряет все страны. И не нужно никакой особой дипломатии, потому что Чайковский снимает все политические препоны. После концерта всегда остается толпа, которая спрашивает о Чайковском. Так что он человек, который сотворил чудо. Он всех пригрел своей открытой душой. Он та величина лирическая, которая открыта для всего мира и всему миру.

— Вы сделали очень много для реабилитации авторских версий произведений Петра Ильича. Почему, на Ваш взгляд, так важны именно авторские версии партитур?

— Сейчас часто спрашивают: «А что такое современная интерпретация»? Я отвечу одной фразой: «Это приближение к оригинальному Чайковскому». То есть надо играть подлинного Чайковского, играть, как он написал, хотя многие считают, что это несовременно. В партитурах Чайковского сделано очень много ошибочных изменений.

Очень интересный факт: когда я записал всего Чайковского для Японии, японцы вдруг пишут мне: «Запись Шестой симфонии, оригинальная версия БСО под управлением Федосеева». Я их спрашиваю, почему она «оригинальная»? Расскажите мне, я ничего там не добавлял. Оказывается, в оригинале у Чайковского было написано Andante lamentoso, а кто-то после смерти Чайковского зачеркнул Andante. Вот все и играют Adagio lamentoso, а адажио — это медленный темп, который вызывает излишнюю аффектацию. Поэтому мы и другие оркестры часто играли на похоронах это «адажио», потому что оно вызывает слезы. Понимаете, в чем тут разница? Я говорю: «Вы замечательно подметили, я сам даже не думал об этом». Поэтому я японцам очень благодарен, они удивительно чувствительны к музыке.

Вообще, аффектация — это очень вредно. И часто Чайковского интерпретируют и дирижеры, и музыканты с излишней эмоциональностью. У Чайковского этого нет — он прост и в этом его сложность, ведь играть просто намного сложнее. Чайковский — композитор мелодии, а мелодия идет сразу к любой душе напрямик, там не нужно никаких переводчиков. Как он сам говорил: «Когда кончается слово, начинается музыка».

— Благодаря Вам и БСО в этом году прошло несколько премьер, когда слушатели смогли услышать композиции Чайковского именно так, как задумывал их автор. Скажите, как к этому отнеслась публика? Она почувствовала разницу?

— Конечно! Вот мы сейчас играли «Ундину», оперу, которую Чайковский не закончил, это были его первые шаги в оперном искусстве. Эта опера Чайковскому дала богатый материал и для дальнейших симфоний, и для балетов. Например, «Лебединое озеро» — там много музыки из «Ундины». Когда Петр Ильич писал «Ундину», он мучился, еще не имея возможности сформировать свои идеи до конца, но она принесла ему богатый урожай мелодий, проявившихся позже в других произведениях.

Мы постоянно открываем для себя Чайковского, и не только новые сочинения, но и новые его интерпретации. Я ищу в Чайковском подлинность и стараюсь привнести это в современный мир. Я считаю, что самое современное исполнение — это близость к автору. Я иногда слышал свои собственные записи Чайковского и не осознавал, даже не верил, что это моя запись. А оказывается, они были сделаны точно по Чайковскому.

— Скажите, как человек, который сыграл практически все произведения Чайковского, в чем секрет его музыки?

— Открытая душа! Его мелодии идут прямо из души, и в любую душу они приходят. Человек создан по Божественному образу, в каждом человеке есть сердце, душа, она разная, но она воспринимает, когда к ней идет прямая речь музыки, музыкальных мелодий. Без мелодии ни одно сочинение не может существовать! Оно какое-то время может задержаться в мире, но оно не живет. Поэтому, люди любой профессии, любого края земли воспринимают эту музыку как свою, и присваивают себе. Японцы, норвежцы, немцы — после симфоний Чайковского они собирались и благодарили нас, спрашивали, почему музыка так действует на них? Поэтому для нас Чайковский — это такая «защитительная грамота» от всех политических дел, а сейчас время сложное, так что мы сражаемся с помощью Чайковского.

100 ЛЕТ СВИРИДОВУ

— Поговорим о еще одном великом русском композиторе, Георгии Васильевиче Свиридове. 16 декабря ему исполняется 100 лет. У Вас состоится два концерта, приуроченных к этому событию, 16 и 19 декабря, под общим названием «Россия — лирическая величина». Почему Вы выбрали такое название?

— «Лирическая величина» — это открытость русской души. Я, например, к любому человеку отношусь открыто, с любовью, как Бог завещал. И яркий пример такой лирической души — это Свиридов, с которым я очень хорошо и долго был знаком, и много получил от него мудрых, ценных советов. Это человек, можно сказать, последний из ушедшей традиции великих русских музыкантов, таких как Мусоргский, Бородин… К сожалению, он недостаточно в наше время оценен, поскольку, как говорят, у него «очень мало нот». Но у него много музыки! У Моцарта тоже было мало нот, но тем сложнее его играть. Свиридова очень сложно играть.

В мире существует три композитора, музыка которых играется на улице — нищими, калеками, просящими милостыню под эту музыку. Это Верди, музыка которого уже стала народной — «Сердце красавицы склонно к измене», ее знает каждый, хотя не всегда знает, из какой оперы. Это Моцарт — его «Турецкий марш» тоже исполняют. И это Свиридов! В переходах, в метро играют «Метель» — на балалайке, на баяне. Спрашиваю: «А знаете, что это?» — «Нет, но я знаю, что эту музыку любит народ». Это народные композиторы! Вообще, любое искусство зиждется на народном искусстве — особенно литература и музыка.

Владимир Федосеев и Георгий Свиридов

— В творчестве Свиридова прослеживается сильное влияние русской народной музыки, его связь с традицией, с корнями русской культуры. Насколько вообще, на ваш взгляд, важно возрождение и продолжение фольклорных традиций в современном искусстве?

— В фольклоре — сердце всей классической музыки! Я и сам произошел от народного искусства. Мои родители не были великими музыкантами, но я начинал с изучения фольклора, и для меня это был путь великого учения. Если бы я это упустил — я бы не смог ничего сказать. Поэтому я благодарен судьбе и своим родителям, которые меня определили в народное искусство. Я вам приведу пример: Сергей Яковлевич Лемешев, великий русский певец, с которым я тоже был близко знаком, как-то сказал, что перед каждым «Евгением Онегиным» ездил к маме в Тверь, и она ему давала урок, как петь русские песни. И это понимали все великие наши певцы и музыканты.

— Скажите, способна ли традиционная народная культура противостоять глобальным усредняющим тенденциям в современном мире, когда все смешивается, когда корни просто отсекаются?

— Конечно! Даже в советское время народное искусство необычайно сильно расцветало у нас, и это играло очень большую роль. После долгого перерыва эта традиция сейчас у нас возрождается. Я вижу молодых, которые стремятся прийти в классику, в так называемое вечное искусство, через народное искусство. Поэтому я не вижу здесь повода для печали. С одной стороны, уроки музыки почти исчезли в школах, в детских садах — и это, конечно, варварство. Но, с другой стороны, существует тот же конкурс «Щелкунчик», растет следующее поколение, оно уже устремлено в будущее и, по-моему, способно возродить прошлое, и вновь у нас возникнет великая традиция.

— Современного человека окружает огромное количество музыки. Если мы покрутим ручку радиоприемника, или попереключаем каналы телевизора, то классику практически невозможно услышать. Тот же канал «Культура» у нас, к сожалению, имеет небольшую аудиторию. Музыка, увы, для многих превратилась в товар, и менеджерам радиостанций выгоднее крутить примитивную танцевальную, поп-музыку. Здесь получается замкнутый круг, потому что молодежь слушает именно то, что ей предлагают слушать, и вкус молодого человека формируется, в основном, из того, что он вокруг себя слышит. Как этот порочный круг прервать? Можно ли что-то переломить в современном обществе, чтобы воспитывать молодежь на классической музыке?

— Здесь нужно глубокое знание, как складывается жизнь молодого человека, как он воспитывается, что в семье происходит, что в детском саду, что в школе. Сейчас в школе убрали самодеятельность, а самодеятельность у нас всегда играла важную роль, ведь из нее выходили и профессионалы, таких примеров очень много. Поэтому нужны грамотные руководители культурных программ, нужен ум и даже дар провидца, ответственность. У нас такие руководители есть, мне кажется. Вот сейчас проходит Год Литературы. Но литература — это же не просто словесность. Допустим, тот же Свиридов — он прекрасно знал литературу, отбирал произведения, и происходило срастание музыки и слова. В литературе порой не все досказывается в слове, а музыка иногда может дополнить какое-то чувство. И Свиридов как композитор это видел.

Владимир Федосеев на репетиции «Светлого гостя» Г. Свиридова (фото — Павел Афонин)

— Вы ведь не случайно в программу для концертов к 100-летию Свиридова выбрали очень много поэзии? Кантаты на стихи Есенина, Некрасова, Пастернака, «Поэму памяти Сергея Есенина»?

— Да, конечно. Соединение слова и музыки — это сила! Мы делали музыкальную композицию «Война и мир», она потрясающе действует на публику. В Париже было необыкновенное выступление — «Война и мир», причем на русском языке. Представьте: симфонический оркестр, чтец и музыка Прокофьева, Бетховена, связанная с Наполеоном. Так что задача очень интересная, и я думаю, что сейчас наступило то прекрасное время, когда будет возрождаться наше великое искусство, которое мы немножко запустили.

ИСКУССТВО НУЖДАЕТСЯ В ПОМОЩИ

— Сейчас в России наблюдается подъем патриотизма, говорится о духовности, о скрепах. По Вашим ощущениям, есть ли какие-то реальные изменения на практике в сфере искусства? Действительно ли происходит возрождение традиций, поощряется интерес к духовным ценностям?

— Я много работаю с Министерством культуры, там понимают эту задачу, и стараются в области классической и симфонической музыки что-то сделать, продвинуть, поощряют тех людей, которые этим занимаются. Во многих городах есть симфонические оркестры, они полусамодеятельные, но там участвует много молодых людей. Мы часто играем в Московском университете, и всегда полный зал молодежи, которые к музыке не имеют отношения, но они очень серьезны, и программу запрашивают такую же серьезную.

— Я в свое время общался со швейцарским музыкантом Ником Барчем, он сказал, что у них в Швейцарии на классическую и оперную музыку выделяются огромные гранты. У нас ситуация противоположная. Многие талантливые молодые музыканты вместо того, чтобы делать серьезную карьеру в классической музыке, уходят, допустим, в ресторан играть. Но государство, или какие-то благотворительные организации, какие-то меценаты, вполне могли бы помогать.

— Классическое искусство во все времена нуждалось в помощи. А эстрада в этом не нуждается, поскольку она самоокупается и самооплачивается. Чайковский без меценатской поддержки Надежды фон Мекк, может быть, многое и не написал бы. Так что в России всегда была традиция великих спонсоров, меценатов. И она была сильно завязана на Православии, конечно. Все-таки Православие — это колоссальный рычаг, в Православии людьми создаются великие вещи. Конечно, есть моменты, когда дьявол нас сбивает с пути. Но мы все равно возвращаемся в свою стезю.

— Мы критиковали молодежь, что она не слушает классику. Но все-таки, есть ли какие-то молодежные субкультуры или музыкальные направления, которые достойны внимания — может быть, рок или джаз, что-то Вам нравится?

— Да, я считаю, что джаз — это целое искусство, отдельная культура. Но он хорош, когда исполняется внутри своей культуры — негритянской, афроамериканской. А когда идет подражание, когда нет культурной основы для него, это выглядит смешно и убого.

— То есть для наших музыкантов и молодежи все-таки лучше подошла бы классическая или народная музыка?

— И песня. Песня, которая основана тоже на народном искусстве. Наши песни, особенно песни войны, они же все глубоко запоминающиеся. А вы попробуйте запомнить современную какую-нибудь песню — не запомните никогда. А ведь в песнях выражено все — и судьба, и чувства, и история наша. Свиридов написал столько романсов — а они не исполняются.

— Некому петь?

— Некому. То есть голоса есть, но они звучат лишь в спектаклях, в операх. А романс — это когда один на один, ты стоишь и поешь. Здесь ситуацию нужно исправлять, но я думаю, что наши руководители культуры это понимают. Владимир Владимирович Путин, когда мы встретились на одном приеме, мне сказал: «Мы за вами следим!» Я, конечно, понял, что не за мной, а за нашей деятельностью, то есть «мы следим и поддерживаем». Это имеет колоссальное значение, когда руководитель страны понимает значение культуры.

— Шоу «Голос» вы не смотрите по телевизору?

— Нет, шоу «Голос» не смотрю.

— Там действительно со всей страны столько талантов, столько голосов возникает, из глубинки приезжают люди.

— Глубинка сейчас живет намного интереснее, потому что там все сохраняется. А Москва и Санкт-Петербург, наоборот, теряют. Иногда даже завидно. Но мы часто выезжаем в глубинку, потому что там встречаем больших поклонников классической музыки. Это же замечательно! Слава Богу!

МИССИЯ МУЗЫКИ

— Сейчас в мире очень беспокойно, и на Западе в средствах массовой информации к России нагнетается негативное отношение, как во времена «холодной войны». Но мы понимаем, что вся эта ситуация вызвана сиюминутными выгодами ряда политиков, банкиров, что все это схлынет, а произведения искусства останутся. Когда Вы гастролировали в этом году, Вы почувствовали какое-то изменение со стороны публики? Не было ли у Вас ощущения, что Вы исполняете какую-то миссию с помощью музыки, которая объединяет народы и противостоит войне, насилию, жадности?

 — Конечно! Мы ни в одном из городов не заметили предубеждения против нас, как русских людей, как политической стороны. Когда люди встают все, как по команде, стоя аплодируют и не хотят уходить, мы играем на бис музыку из «Метели» Свиридова, симфонию Чайковского — такое отношение очень дорогого стоит. А общение после концерта? Слушатели высказывают такие мысли, такие чувства теплые, благодарные… Мы же все живем этой музыкой, мы верим, что все это нагнетание, которое сейчас существует — это все пройдет. Так что мы ни разу не встретили взгляда недоброго, будь то Голландия, Япония, Германия, Австрия. Наоборот — нас приглашают, нас ждут, а это уже говорит о том, что люди понимают значение нашей культуры, нашего народа и Православия. Нет ни одного театра в мире, где бы не было русских. Например, La Scala, где я дирижировал — там в балетной труппе почти все русские. В Цюрихе, в Швейцарии в любом театре есть русские музыканты, которые стоят на самой высшей ступени. К сожалению, они уезжают от нас — вот это плохо, но это можно объяснить только тем, что там просто лучше платят.

— Как вы считаете, насколько творческий человек должен принимать участие в политической жизни страны и мира? Должен ли он высказывать свою позицию, или же находиться вне этого?

 — Я думаю, что известный в культуре человек должен влиять своей позицией — обязательно, как же иначе. Как все живут, так и ты должен жить, со своим мнением, и возражать против каких-то неправильных немузыкальных шагов. Нельзя отходить в сторону или сохранять нейтралитет. Ты — часть народа, значит, ты должен принимать участие.

— Скажите, какое у вас было самое сильное положительное впечатление последнего времени? Например, за последний год — год Чайковского?

— Когда я приезжаю в музей Чайковского в Клину. Это наш родной дом. Я имею в виду тех людей, которые пекутся об имени Чайковского. У них невысокие, может быть, зарплаты, но как они дорожат этим… Это самое ценное для меня место, где каждая вещь — палочка Чайковского-дирижера, стол, за которым он писал — все это дорого, все это хранится… Мне нравятся эти люди. Я думаю, что во всех русских музеях музейные люди — особые, это люди, которые понимают, сколько ценностей дал тот или иной артист, писатель или музыкант. Это люди, на которых можно положиться и верить им. Вот это у меня самое сильное впечатление. И, конечно, зал, который встает и хлопает. Пока у людей от музыки слезы на глазах, мы еще не пропали.

Музей Чайковского в Клину (фото — Александр Кожохин)

— А что Вас больше всего огорчило в последнее время?

— Огорчает иногда наша молодежь, которая не хочет заниматься, не образовывается. Часто огорчает поведение наших людей в другой стране, потому что сразу видно, что это — наши.

— Туристы?

 — Да. Их поведение, их пренебрежение к каким-то нормам чужой страны — это огорчительно. Мы не имеем права так вести себя, надо уважать любую страну, ее традиции. В культурной жизни мы много берем из других стран. Допустим, я 10 лет руководил венским оркестром — и я очень много брал для себя, для русского оркестра, для России. Я брал у них, и отдавал обратно от России. Я думаю, что каждая страна имеет свои прекрасные традиции. Когда у них на каждом доме видишь — тут жил Бетховен, тут ходил Бетховен, а это — тропа Бетховена, а здесь он выпивал в этой рюмочной — это все наполняет его духом.

При этом русские — единственная нация, которая может проникать в любую другую культуру. Допустим, Глинку взять, который писал испанские вещи. Испанцы считали, что он испанец. И наоборот, вы не найдете ни одного примера, чтобы по-русски писал испанец. А Свиридов — он ведь писал массу романсов на стихи Бёрнса. А шотландцы говорят — это не русский, это наш! Вот это проникновение!

РУСЬ ПРАВОСЛАВНАЯ

— Владимир Иванович, расскажите, какие у вас в жизни интересы, кроме музыки? Может быть, есть какие-то хобби, домашние животные?

— У меня главное хобби — природа, моя деревня. Я так воспитан с детства отцом, что для меня деревня — это тот уголок, то время, когда я могу немножко остаться один. То есть не один, а с партитурами, конечно, но без телефонов. У меня дом на Валдайском озере, рядом Иверский монастырь, куда мы ходим постоянно. И там рядом еще есть церковь, которая даже в войну не закрывалась. Все это очень много мне дает — побыть немного самому с собой, с партитурами, почувствовать народ.

— Общаетесь с народом?

— Да, конечно. Кстати, возвращаясь к Свиридову — он всегда летом носил валенки, на даче, здесь, под Москвой. И однажды у него продырявились валенки. И мы на Валдае стали искать для него валенки. Нашли один магазинчик, встали в очередь. А впереди нас мужичок стоял, выпимши, видно. Мы разговариваем про Свиридова, а мужичок спрашивает, вы о ком тут говорите? — Мы о Свиридове, ему валенки нужны. — Свиридову?! Пошли ко мне, я тут живу, я дам валенки, у меня есть! Видите, какая связь с простым народом, этот мужичок знает, кто такой Свиридов, он знает и чувствует его музыку.

— Вы верующий человек. Расскажите, какую роль играет Православие в вашей жизни?

— Я думаю, играет важнейшую роль. Я ведь пришел к вере, к сожалению, не с самого детства, потому что папа мой был неверующий — советское время было. А мама была очень верующей, на клиросе пела. Отец же запрещал всякие проявления религиозности, и я только мечтал о том, чтобы покреститься. Я чувствовал эту потребность. Когда я приехал в Москву учиться, меня крестили в Болгарской Церкви, и я ощутил новые для себя душевные качества.

— А как это произошло, почему Вы почувствовали эту потребность?

— У меня не все получалось с моей профессией. Но после того как я совершил крещение, я почувствовал, что я могу и то, и это. Это ко мне пришло. Я начал книги читать, русскую классику, которая вся на Православии держится. Я также очень крепко был связан с нашим писателем Беловым, мы с ним общались, дружили. Со многими из тех, кого у нас называли «деревенщиками» — с Распутиным, с Солоухиным тоже близок был. Все это общество меня наполняло великим чувством и поддерживало. И вообще я думаю, что без Православия у нас нет ни одного великого художника.

Владимир Федосеев, 1981 год (фото — Александр Чумичев / Фотохроника ТАСС)

85 ЛЕТ БСО

— Еще один Ваш концерт состоится 25 декабря в честь 85-летия Большого симфонического оркестра. Расскажите немного о программе концерта, и о том, как Вы лично и Ваш оркестр планируете эту дату отмечать?

— Программу было сочинить довольно сложно. Надо было показать не только свое, но и как мы можем осваивать другие музыкальные сочинения, поэтому у нас программа разнообразная. Мы сыграем «Франческу да Римини», это эффектная пьеса Чайковского, после этого сыграем его же «Ромео и Джульетту», то есть первое отделение посвящено Чайковскому. Во второе отделение я пригласил двух замечательных русских музыкантов — скрипача Вадима Репина и виолончелиста Александра Князева. Будем играть Брамса. Брамс для меня композитор тоже очень важный, хотя Чайковский не любил Брамса, а Брамс не любил Чайковского. Но они потом все-таки помирились. И в заключение будем Вагнера играть. Так что будет и русская программа, и западная, поскольку мы доказали свое исполнительство и на Западе. Это очень важно, потому что в советское время это было трудно доказать, а сейчас мы уже и Бетховена играем там, где Бетховен жил и родился, и Вагнера там же играем, и Чайковского.

Кстати, я попросил владыку Илариона, который является в то же время композитором, сказать слово перед концертом. Он замечательный композитор, я играл его сочинения — например, «Страсти по Матфею» играл даже в Ватикане, со своим хором, со своим оркестром.

— Владимир Иванович, от имени телеканала +Царьград+ хочу Вас поздравить с 85-летием оркестра, и пожелать здоровья, долгих лет жизни и плодотворной творческой деятельности!

— Большое спасибо! У меня тоже для вас есть пожелание. Я как-то раз был на могиле русского генерала Барклая-де-Толли. И на ней были начертаны его слова: «Вера и терпение». Вот этого я бы вам и пожелал — веры и терпения.

— Спасибо Вам!

Текст и фото: Павел Афонин, +Царьград+

РАСПИСАНИЕ КОНЦЕРТОВ БСО им. П. И. ЧАЙКОВСКОГО В ДЕКАБРЕ 2015 Г.

16.12 Концертный зал имени П. И. Чайковского | 19.00
Фестиваль к 100-летию со дня рождения Георгия Свиридова

19.12 Московская консерватория | Большой зал | 19.00
Фестиваль к 100-летию со дня рождения Георгия Свиридова

25.12 Московская консерватория | Большой зал | 19.00
Торжественный концерт к 85-летию БСО
Владимир Федосеев, Вадим Репин, Александр Князев

30.12 Концертный зал имени П. И. Чайковского | 19.00
Абонемент Московской филармонии «Великая музыка русских балетов»
П. И. Чайковский | «Щелкунчик», соч. 71 (1892) | музыка балета

Павел Афонин, Царьград
tsargrad.tv