Владимир Хомяков, пианист: «Прелесть нашей профессии в ее непредсказуемости, сиюминутности»

Пианист, лауреат международных конкурсов Владимир Хомяков завершил свой большой концертный тур по России в родном Челябинске.

Его выступление состоялось в большом зале ЮУрГИИ в рамках творческого проекта Vivat, alma mater. В первом отделении концерта Владимир восхитил публику глубоким проникновением в музыку великих испанских и латиноамериканских композиторов, которые у нас исполняются крайне редко. И это был настоящий восторг. Пианист не только виртуозно передал оригинальные технические приемы Мануэля де Фальи, идущие от испанского гитарного исполнительства; филигранную поэтичность музыки Гранадоса и Альбениса; сложные ритмы Хинастеры. Покорило его глубинное проникновение в тонкости испанского и латиноамериканского фольклора, на которых рождались эти полные эмоций и грации произведения. Публике одновременно открылся одаренный и уже зрелый музыкант и человек с необычайно тонкой душевной организацией и серьезным культурным багажом.

Alma mater

— Владимир, вы далеко не новичок на сцене, но заметно волновались в самом начале выступления. Или мне так показалось? Насколько ответственно выступать перед своими учителями, в родном институте?

— Волнение есть перед любым выступлением, и это нормально. Я бы не сказал, что на этом концерте мое волнение было большим, чем обычно. Конечно же, когда в зале много знакомых людей, среди которых прошла значительная часть детства и отрочества, это добавляет сложности выступлению. Но одновременно это было и очень приятно.

— Не было чувства, что педагоги вновь ставят вам оценку?

— Уже нет. (Смеется.)

— Немало лет прошло с тех пор, когда вы начинали учиться в Челябинске, сохранились ли в вашей памяти уроки ваших первых учителей?

— Безусловно. И не только в исполнительстве. Того багажа теории музыки, который был получен именно здесь, мне хватило на все годы учебы в Петербурге, Москве, да и теперь я этим пользуюсь, учась в США. И я очень благодарен за это Ирине Георгиевне Дымовой, которая дает своим ученикам совершенно феноменальную базу по теории и истории музыки. Игре на фортепиано я начинал учиться у мамы, потом занимался в спецшколе у Владимира Ростиславовича Фридлиба, и до 15 лет меня учила Людмила Георгиевна Екимова. Педагоги были замечательные.

— А вы всегда охотно занимались музыкой?

— Были и метания, и сомнения. В раннем детстве сложно говорить об осознанном выборе. Все встало на свои места, когда пришли победы на конкурсах.

Смена ценностей

— Конкурсы можно сравнить с неким музыкальным рынком?

— Да, институт конкурсов безусловно создавался с целью выявления лучших концертирующих исполнителей, какой-то помощи в их дальнейшей карьере. Но, к сожалению, ценность понятия «конкурс» несколько размылась, особенно в последние 10–15 лет.

— С чем это связано?

— Во-первых, с появлением огромного количества конкурсов. Их сейчас тысячи и тысячи. В таких странах, как Италия, Испания, США, в каждом малюсеньком городке есть свой конкурс. И большинство имеют статус международных, поэтому звание лауреата международного конкурса сейчас сильно обесценилось. Если победы есть, то уже спрашивают: какие конкурсы? Во-вторых, появилось огромное количество пианистов из стран Азии — только по официальной статистике более 100 миллионов представителей Китая сейчас профессионально занимаются на рояле. Только рояль и только профессионально! Да, выиграв солидный конкурс, ты получаешь контракт на концерты. Но контракт заканчивается, и у организаторов конкурсов уже другие лауреаты.

— Но ведь русская школа пианизма ценится по-прежнему высоко?

— Да, ценится, безусловно. И наверное именно поэтому сейчас она стала очень «международной» — русские педагоги преподают иностранцам буквально в каждом уголке земного шара. Собственно, и я — не исключение. Если заглянуть в биографии, то у огромного числа зарубежных пианистов русские преподаватели. И если вы посмотрите свежую статистику побед в конкурсах, то представителей России там становится меньше.

— А как же особенности русской души, которые неизбежно влияют на исполнительство?

— С одной стороны я с вами соглашусь — наш эмоциональный, «генетический» духовный багаж чувствуется в исполнении почти всегда. Если же говорить о конкурсах, то и техника безусловно оказывает серьезное влияние на решение жюри.

— Это плохо или хорошо?

— Если акцент с музыки смещается в сторону техники — это грустно. Но, с другой стороны, это ставит определенную профессиональную планку в отношении техники, и исполнение любого талантливого человека от этого только выиграет.

— Из тех конкурсов, лауреатом которых вы стали, какой был самым сложным для вас, но самым результативным для будущей карьеры?

— Конкурс имени Рубинштейна в Дрездене. Это был мой первый конкурс, ему предшествовала огромная подготовка. Конкурс длился месяц, четыре тура, рекордное число членов жюри и большое количество участников. Финал проходил в одном из самых значимых концертных залов Германии — в знаменитом оперном театре Semperoper. Победа на этом конкурсе была очень важна в профессиональном плане, тогда был записан мой первый диск с третьим концертом Бетховена.

Легендарный человек

— Когда вы познакомились с известным пианистом, профессором Поллаком?

— Дэниэль Поллак как раз был одним из 30 членов жюри в Дрездене. После финала он подошел ко мне и сказал, что я был его фаворитом, и предложил продолжить заниматься с ним в Калифорнии. Но я в тот момент только поступил в Петербургскую консерваторию и не собирался ее бросать. Потом, через четыре года, мы встретились на другом конкурсе, когда я уже учился в аспирантуре Московской консерватории. Он снова позвал меня в Лос-Анджелес, и я решил ехать.

— Чему можно научиться в Штатах после окончания двух российских консерваторий?

— Американская фортепианная традиция — это большая смесь различных методик многих школ мира. Кроме того, здесь все зависит от личности педагога, к которому попадаешь. Профессор Поллак — человек легендарный. Он почти не занимается «технологией» пианизма со своим учеником, к нему надо приезжать готовым, чего многие не понимают и едут учиться в его класс в юном возрасте. Поэтому, думаю, я поступил правильно, окончив консерваторию в Петербурге. Дэниэль Поллак — прежде всего, человек, который принадлежит к музыкантам «золотого века». Их уже почти не осталось. Ему сейчас 81 год, но он до сих пор активно концертирует. Сам факт общения с ним бесценен, каждый урок — событие. Он много внимания уделяет звуку, способам его достижения, исполнительской философии, сценическому поведению… Все это очень ценно для пианиста. Кроме того, в США я обучался симфоническому дирижированию у маэстро Ларри Ливингстона, прекрасного музыканта, выдающегося американского дирижера и культурного деятеля.

— Профессор Поллак когда-нибудь говорил о том, почему захотел именно вас пригласить в свой класс?

— (Смеется.) Он постоянно говорит как раз об упомянутой вами «русской душе». О том, что это незаменимо и что его это всегда привлекало.

Музыка огня

— На челябинском концерте вы играли программу «Танцы огня» — в том числе произведения латиноамериканцев и испанцев. Как удалось проникнуть в их особую душу?

— Мое знакомство с латиноамериканской музыкой началось с поездок на конкурсы в Испанию, Лос-Анджелес, Мексику, где программа требовала исполнения латиноамериканских или испанских авторов. Таким образом, еще учась в Москве, я приобщился к этой музыке. А когда в 2009 году я поехал учиться в США, выяснилось, что эта музыка там исполняется гораздо чаще, чем в России. И когда ты в течение почти семи лет живешь в окружении не только латиноамериканской музыки, но и языка, потому что испанский в Калифорнии, по сути, второй язык, 45% населения — испаноговорящие люди, то все это накладывает свой отпечаток. Кроме того, еще в России я увлекся литературой, музыкой и историей Южной Америки.

— Ваш большой концертный тур по России был поделен на шесть концертов осенью и шесть концертов сейчас, в феврале—марте. Как он рождался?

— Это был первый большой российский тур. И я должен поблагодарить мое агентство Classical Music Artists Management (Москва — Нью-Йорк), которое проделало огромную работу, чтобы он осуществился. Работа началась полтора года назад. Было много сложностей, потому что я приезжал издалека, к тому же, не мог отлучаться из университета больше, чем на месяц. Но это то, ради чего вообще стоит играть на рояле, это то, к чему стремишься, то, что делает тебя счастливым. Это было здорово. А до России были туры по США, Германии, Италии, Швеции…

— С какими оркестрами играли в России?

— Мой осенний тур был в основном сольным — пять сольных концертов (Архангельск, Москва, Уфа, Казань, Магнитогорск), в Воронеже я играл с симфоническим оркестром. Плюс поработал в жюри на конкурсе в Казани. В этот приезд (Поволжье, Сибирь, Урал) я играл с оркестрами Тольятти, Самары, Барнаула и Томска — хорошие оркестры, замечательные музыканты.

— Европейцы любят говорить о тонком культурном слое США. Что скажете вы после концертного тура по Штатам?

— Там множество филармонических залов, даже в небольших городках, куда приезжают играть и самые знаменитые оркестры, в том числе российские. Прекрасные залы и хорошая организация концертов. Публики много, и это благодарная публика. Академическая музыка активно пропагандируется, и люди ходят на концерты. Очень многие американцы и их дети занимаются классической музыкой просто для собственного удовольствия, берут уроки игры на фортепиано и других инструментах. Это считается нормальным. У нас акцент значительно смещен в профессиональную сферу, а там нормально учиться музыке для общего развития.

Слагаемые счастья

— Вы не только учитесь в докторантуре Калифорнийского университета, но параллельно преподаете. Вам это нравится?

— Конечно нравится. Но, думаю, если бы я при этом не играл, не концертировал, то преподавать мне нравилось бы меньше. Когда ты и выступаешь, и преподаешь, ты счастлив. Может быть, с годами что-то изменится, но сейчас для меня это так.

— Как все успеваете?

— Честно скажу, если учиться старательно, то некогда будет заниматься на рояле, делать программы и концертировать. (Смеется.) Так что успеваю я далеко не все, приходится расставлять приоритеты и следовать им.

— Что делаете для того, чтобы музыка, профессия не стали рутиной, не превратились в ремесло, хотя последнее, в смысле качества, вполне достойное понятие?

— Рутина есть в любом деле, вопрос в том, любимое ли это дело. Когда понимаешь, зачем занимаешься, для чего ты сидишь за роялем, когда результат приносит эмоциональное удовлетворение — тогда это сложно назвать рутиной. А что касается самого момента выступления — для меня на каждом концерте творческий процесс начинается как будто заново. Все, что было до этого — занятия, переживания, чувства, эмоции — трансформируется в одну субстанцию — тишину. И из этой тишины рождается музыка, а какой она будет — никогда до конца не знаешь. Именно в этом я вижу прелесть нашей профессии — в ее непредсказуемости, сиюминутности.

— Скажите, всегда присутствует сомнение — станешь ты концертирующим музыкантом или только преподавателем консерватории?

— Почти всегда, и, я думаю, у всех. Большинство выпускников консерваторий становятся преподавателями, концертмейстерами, теоретиками, или же вообще меняют профессию. И я считаю, что мне очень повезло, потому что занимаюсь тем, чему учился в первую очередь. И чем раньше ты начнешь это делать, тем лучше.

— Вы впервые дали сольный концерт, когда вам было 10 лет. Помните свои ощущения? Можно их сравнить с ощущениями человека, который впервые сел за руль автомобиля: один боится встречного потока и всего остального, а другой — нет?

— Да уж лучше бояться. Я за рулем уже 10 лет, и чем больше рулю, тем больше понимаю, сколько в этом опасности и ответственности. Я не очень хорошо помню, что я тогда чувствовал — в десять лет. Думаю, что чувство огромной ответственности во мне уже было. Да и волнение тоже. Все-таки я был еще ребенком.

— Без волнения на сцену выходить не стоит?

— Все зависит от эмоционального устройства человека, от воспитания, генетики. Я знаю людей, которые выходят на сцену без тени волнения. Но по собственному опыту могу сказать, что волнение оказывает благотворное влияние на саму игру. Присутствие определенного нерва очень важно. Если этого нет, то игра может показаться слушателям не интересной и даже скучной.

— Как сегодня готовитесь к концерту, есть ли вообще на сей счет универсальные рецепты?

— Универсальных рецептов «для всех» наверное нет, здесь все очень индивидуально. Подготовка, разумеется, занимает недели и месяцы, и уже перед самим выступлением полезнее отдохнуть. Так что, если говорить непосредственно о дне концерта, то, думаю, я не оригинален — стараюсь минимизировать отвлекающие факторы, побыть один, немного позаниматься, если есть такая возможность. А уже на сцене для меня важно полностью абстрагироваться и погрузиться в себя, постараться найти баланс между реальностью и собственной фантазией, внутренним миром и исполняемой музыкой.

— А как же зал, слушатели?

— Энергетика зала имеет огромное значение. Всегда чувствуется, когда слушателей получается повести за собой, когда твое исполнение находит эмоциональный отклик и резонанс в их сердцах.

Владимир Хомяков, пианист, лауреат международных конкурсов и представитель музыкальной династии. Пианист окончил Санкт-Петербургскую консерваторию (класс Александра Сандлера) и аспирантуру Московской консерватории (класс Юрия Мартынова, кафедра Михаила Воскресенского). Музыкант живет в Лос-Анджелесе и работает над докторской степенью в Thornton School of Music (Университет Южной Калифорнии) в классе прославленного пианиста Дэниэля Поллака. Концертирует в странах Северной Америки, Европы и Азии, выступает со знаменитыми коллективами, такими как Хьюстонский симфонический оркестр, Дрезденский симфонический оркестр и другими.

Фото Олега Каргаполова и из архива Владимира Хомякова
cheldiplom.ru