Владимир Онуфриев: Серьезная музыка — потрясающий инструмент личностного роста

Метафизика города, его атмосфера, образ мыслей людей — тема, затронутая в прошлом выпуске «Вестника». Продолжая ее, мы пытались узнать, как в Архангельске ощущает себя человек одаренный, живущий музыкой, снискавший известность и славу в этом сегменте культуры? Есть мнение, что талантливые люди могут творить и быть счастливы в любой локации. Каким видит и воспринимает свой город Владимир Онуфриев, дирижер, художественный руководитель Архангельского государственного камерного оркестра — об этом в интервью с маэстро.

— Владимир Михайлович, вы профессионал высокого уровня, знаковая фигура в музыкальном мире. Каким наш город видится вам в плане творчества? Вам комфортно работать в нем?

— На эти вопросы нет однозначного ответа.

С трудом представляю себя полностью выключенным из этого города. Значение в каком-то метафизическом смысле он имеет, безусловно.

Архангельск для меня — определенное количество незримых вещей, которые его отличают от других городов. Но сказать, что здесь ощущаю себя полностью комфортно, нельзя. Да я и не могу назвать такое место, где испытывал бы абсолютный комфорт. Не знаю, как себя чувствуют одаренные люди. Мне кажется, талант — все же некая сумма данностей. Талант требует работы над собой, воплощения, реализации.

Фото Н.Гернета. Предоставила А. Ширяева, специалист по связям с общественностью АГКО

— И по большому счету все равно, где этим заниматься — в маленьком, удаленном от центра городке или в миллионнике?

— А вот тут стечение обстоятельств. Говорят: нет благословения по какому-то поводу, не идет что-то. Талантливый, а благословения нет… Если бы человек, пребывая сам в себе, в вакууме, был ответствен за развитие зерен своего таланта! Но ведь это так и не совсем так одновременно — он же сталкивается с массой факторов и личностей! И все это вкупе обеспечивает развитие таланта либо зарывание его в землю. Но должен сказать — архангельский край — это место одухотворённое, здесь родились многие талантливые люди.

— Вы испытываете здесь вдохновение, способствует ли ему наш город?

— Смотря в каком разрезе рассматривать этот вопрос. В плане состояния искусства, публики, внимания — плохо способствует. Люди, которые принимают решения во власти, тоже в этом завязаны. Они могут дать работать, могут не дать. Но, как правило, делают это не по собственной прихоти, поскольку их действия зависят и от величины бюджета, и от ограничительных установок. У меня создалось впечатление, что сохранение архитектурного и исторического наследия края — задача для властей более значимая, чем жизнь творческих коллективов.

К тому же есть очень явное ощущение, что шоу занимает всё большее и большее пространство в культуре. Происходит постепенная смена «климата» искусства.

Всё ли, чем занимаюсь здесь, идет так, как хочу? Нет, не всё, хотя в определенном смысле у меня руки развязаны. Но я не могу, например, организовать большие симфонические концерты, просто потому что нет таких возможностей.

А в кругу возможностей имеющихся — свободы, конечно, неизмеримо больше. Но и она измеряется деньгами, точнее — их недостатком или отсутствием. В общем, все равно не получается заниматься тем, чем хочется. Вопрос таков: комфортна ли общая творческая атмосфера? Не могу сказать, что комфортна. Это связано также с людьми, с которыми приходится иметь дело.

У меня очень хороший контакт с оркестром, мы многое прошли, и мои музыканты массу вещей понимают с полуслова. Речь идет о людях, которые вместе с тобой участвуют в принятии решений за пределами оркестра.

— А что можно сказать о здешней публике, какова она, кто ходит на концерты?

— Есть определенный костяк, который ходит на все концерты без исключения. Но он не велик. Это люди разного возраста и, как правило, совсем не богатые. Они уже много лет слушают то, что предлагает и играет оркестр, и считают знакомство с нашим творчеством ценностью для себя. Это очень здорово, потому что звучащее, слышимое, как и видимое искусство, состоит из двух частей: того, кто делает, и того, кто воспринимает. Такой вот тандем.

Композитор может писать в стол, писатель — в стол, художник рисовать и складировать свою живопись в мастерской. Те же, кто исполняют, исполняют для кого-то, а не для себя. Для себя ты можешь запереться в доме и играть на рояле.

Но это не профессия, а образ жизни, нахождение в сфере искусств, но это занятие музыкой не для других. Должны существовать люди, которые слышат, видят и которые этим вдохновляются, растут вместе с этим. Серьезная музыка — совершенно потрясающий инструмент личностного роста, интеллектуального, духовного. Таково мнение многих умных людей. Другие же себя обделяют, не пользуясь этим потенциалом.

В Архангельске специфическая ситуация.

Популярную классическую музыку, которую слушают в столице, тут не знают. Давно ли здесь звучали симфонии Брамса?

— Владимир Михайлович, вы певчий церковного хора на Соловецком подворье. Как вы считаете, есть ли в городе хоровая культура и каков уровень церковного хорового искусства как ее части?

— То, что я певчий на клиросе — очень громко сказано, конечно. Я прихожу петь по мере своих возможностей и времени и считаю для себя это очень важным, принципиальным, и не рассматриваю, как работу. Но давайте отделим одно от другого. Для начала я скажу про академическое пение. При ответе на этот вопрос, правда, могу насобирать целую толпу противников, но академическая хоровая культура в Архангельске, скажем так, дипломатично, весьма неважная.

Больших традиций, по сравнению с «поющими» городами, здесь нет. Хотя что такое традиция?

Собрались попеть — это уже, можно сказать, традиция. И то, что хоровая капелла пережила все трудные времена и существует, поёт — замечательно, прекрасно!

При всём том это любительский коллектив, профессиональные требования и критерии к нему никак не применимы. Однако всё же тон в общем культурном фоне всегда задают профессионалы, традиции создаются и поддерживаются их усилиями. А здесь обнаруживается и отсутствие школы, и отсутствие профессиональных хоровых навыков, и попросту — знания хоровой технологии. Много раз слышал, что хоровая культура в Архангельске блестящая. Но никакого сомнения — это не так.

Теперь ко второй части вопроса, касающейся церковного пения: чтобы судить об уровне, надо знать, как с этим обстоят дела в городских храмах. Я этого не знаю.

Если же рассуждать о традиции церковного пения в целом, вот пример. На Соловках, на Анзере, в Голгофо-Распятском скиту в тихом молчании уже больше 10 лет живут монахи.

Численность насельников скита сейчас около 15−17 человек, и это больше, чем до революции. Когда там начинали возрождать жизнь, попробовали служить по уставу, который оставили отцы 300 лет назад, и не смогли. Современный человек не в силах вынести этого.

Один из возрождавших монашескую жизнь на Анзере, иеродиакон Кириак, пришел из старообрядцев и принес с собой крюковое пение.

И вот там давно поют по крюкам. До определённого времени церковные песнопения записывались именно так. А это ведь культура совершенно иная. Для человека, привыкшего к четырехголосному пению в наших церквях, первое время служба даже кажется немного другой, поскольку это иная звуковая среда.

Этот музыкальный язык надо осваивать, что на самом деле не так трудно, просто этим надо заниматься. Человек, который умеет управлять голосом и знает нотную грамоту, говорят, освоит такое быстро.

Мне импонирует вот какая точка зрения: когда мы приходим в храм, мы должны попасть в другую атмосферу. То, что нас окружает в мире, это одно, привычное. А там — и звук, и полумрак, и всё, что тебя окружает — совершенно другое.

Это правда. В такой обстановке ты можешь на время «выйти» из суетного мира, сменить знакомый окружающий ландшафт, что вокруг тебя, на пространство без техники, информации и суеты, с другим ощущением времени. Мне очень запомнился рассказ анзерской братии о том, что в Греции некоторое время назад возникло движение (причем оно шло не сверху, а снизу) за возрождение одноголосного пения византийской традиции, и люди преуспели в этом, церковь запела «по-старому».

Однако, думаю, у нас это пока невозможно. В основной массе церковного народа такое пение не приживётся. Хотя, думаю, этим очень даже стоит заниматься. Некоторые скажут: получается, традиция для избранных. Конечно! А разве это не так? Раз ты переступил порог церкви и хочешь понимать, что там происходит, тебе придётся потрудиться, как, например, приходится трудиться в освоении иностранного языка. Если приехать в Англию и говорить не на английском, никто же не поймет. Так же и здесь.

Мне кажется, это все же правильный вектор.

Было бы очень здорово, если бы Церковь возвращалась к старым, проверенным формам своего искусства. И это тоже к вопросу о хоровой культуре, как видите.

— В Санкт-Петербурге вернулись к традиции великопостных концертов, берущей начало в XIX столетии. Светской публике тогда предлагали образцы высокого искусства из мировой сокровищницы инструментальной, симфонической и хоровой музыки. А вы в своем репертуаре могли бы что-то предложить в эти особые дни?

— Мы не раз делали что-то похожее. Хотя я считаю, что это очень тонкий момент. Мне кажется, в Великий пост человек должен остаться один на один с Богом. Для того, чтобы дать себе возможность найти, что ты не видишь, что скрыто, нужно, прежде всего, молчание. Музыка же часто связана с эмоциональным состоянием и переживанием. Эмоциональный взрыв у человека очень часто обусловлен как раз моментом проявления страсти. Хотя, думаю, серьёзная, глубокая музыка вполне способна и пробудить в человеке глубокие размышления, и дать почувствовать ту самую тишину в собственной душе, и, в конечном итоге, стать предвестницей покаянного чувства.

Не знаю, как это происходит у других людей, но, уверен, что музыка может этому способствовать, и подозреваю, что для многих так это и было, и может стать. Это одна из тропинок, по которым человек приходит к Истине. Так что, может, хорошая традиция должна быть поддержана не только в Петербурге.

— Интерес к академической музыке в России возрос. А как с этим обстоят дела у нас?

— Рост обусловлен массой вещей. Это реклама, прежде всего. Это то, насколько ты можешь быть в «ящике», простите, то есть в телеэфире.

Вот мы не можем, это дорого. Между прочим, за достаточно долгий промежуток времени я даю всего лишь второе интервью. Понимаете, интереса нет. Если тебе нужно попасть на какую-то страничку, то, заплатив деньги, ты туда попадешь, в эфир, заплати деньги, попадешь, а интерес будет только тогда, когда тебя видят и слышат.

Чтобы хорошо и качественно рекламировать то, что ты делаешь, нужно встроиться в коммерческий процесс. Ты должен быть на билбордах, в телевизоре, тогда тебя будут узнавать. А у нас на это нет средств, хотя государственные структуры таким образом всё же себя обозначают.

Например — мы видим поздравления мэра и губернатора, сообщения от налоговых органов.

В театре или концертном зале, где есть денежный поток, о хорошей рекламе можно говорить. Мы же играем в небольших залах, у нас такого потока нет. Мы тратим деньги, чтобы напечатать минимум рекламы, на один концерт это примерно 25−30 тысяч. Института спонсорства сейчас, можно сказать, нет. Также не можем серьёзно повышать цены. Если билет будет стоить 2−3 тысячи, кто придет?

— Некоторые СМИ выходят из кризисного положения тем, что создают клуб: закрытое сетевое сообщество, закрытые встречи. Люди готовы платить за это.

— С удовольствием этим занялся бы, если бы у меня был партнер, в одиночку такое сделать ой, как трудно. Наметились, например, совместные вещи с Архангельским драматическим театром, с его директором Сергеем Самодовым. У нас с ним много унисонных мыслей. В начале января поиграли концерты в театре. Обошлись даже без рекламы — люди пошли. Конечно, что-то совместное и дальше будем делать, но это не та палочка-выручалочка, которая может вытащить.

Театр — сложный производственный конвейер, который во многом увязан со временем, с постановками, с репетициями. Вписаться в это трудно. Хотя мне с Сергеем очень интересно взаимодействовать, вместе что-то делать.

У Самодова есть блестящий и, на мой взгляд, уникальный для Архангельска опыт — он был директором оперного театра во Владивостоке.

Оперный театр намного сложнее драматического. И, конечно, очень здорово, что этот человек фонтанирует идеями, и они у него совершенно естественно выливаются, чего у меня нет.

Мы задумали один прожект: ряд концертов, без дат, не абонемент, можно сказать, что это просто вектор «Музыка не для всех». Люди очень хорошо реагируют. Тут же возникает ощущение закрытого клуба. Думаю, к нему присоединиться захотят. Вот там как раз возможны «мозголомные» программы, которые в другом месте и обстановке не реализуются. Их не продать, их можно только поместить в нужное русло.

Одна из моих самых больших проблем — то, что все время приходится думать и действовать в одиночку. Когда ты один, потенциал будет иссякать. А вот где «двое или трое собрались во имя Мое», тогда будет движение.

— Раз высокое искусство не нужно всем, то происходит движение в сторону элитарности, общение музыкантов с понимающей публикой?

— Не то чтобы некой элитарности, но у искусства свои пути. Я был на мероприятии, которых много в Европе, а у нас они весьма немногочисленны, и увидел, как пишет радикальное крыло современных композиторов. Вы даже не поймете, что это, что звучит — именно музыка. В столицах и крупных музыкальных центрах такая жизнь есть, есть центры современного искусства.

Такие высокотехнологичные исследования не воспринимаются широкими массами. Может— пока. Вот вы спросите сами себя — сколько современных, пишущих композиторов вы знаете или хотя бы слышали?.. Здесь, в Архангельске, разве что джаз имеет такое распространение. Но со звуковым искусством, пожалуй, и всё.

— Столичные города искушены в плане музыкальных экспериментов. А что вы можете сказать об экспериментах, которые проводятся в провинции?

— Это точечные единичные события. Например, в городе Чайковском в Пермском крае ежегодно проводят Международную академию молодых композиторов. Своего рода уникальный проект в российской современной музыкальной культуре, творческая лаборатория для молодых композиторов и исполнителей со всего мира.

Они там абсолютно экстремальные вещи делают.

— Получается, музыка не для всех. Но для этого должна быть подготовка?

— Видите ли, какая история, это вещь «многоэтажная». Я пытаюсь оценить деятельность оркестра за прошедшие 25 лет. Да, оркестр работает, а есть ли эффект от его работы? Есть. Это, так сказать, высокотехнологичная лаборатория, которая может грамотно играть и барокко, и Моцарта, и современную музыку. Честность проникновения в материал и его воспроизведение, стилистическая точность — все это входит в профессиональный ряд. Мои коллеги многое из этого умеют, и я тоже учусь вместе с ними. Такое впечатление, что социум этого не замечает. Но, думаю, музыкальная среда, так или иначе, замечает.

Лаборатория высоких технологий работает, она же транслирует эти волны. В музыкальных школах откликаются? Откликаются. В музыкальном колледже, конечно, откликаются. Традиции передаются. Четыре года подряд в Котласе проводим Летнюю музыкальную академию — фестиваль европейского уровня, качества — и преподавания, и афиши. Вот лиши нас всех этого Котласа, и сразу почувствуется. Воздействует?

Да, однозначно. Соответственно, где-то поднимается уровень музыкальных школ, потому что они соприкоснулись с этим процессом. Все взаимосвязано.

— Как вы считаете, Владимир Михайлович, почему так много людей покидают наш город? Представители САФУ, например, считают, что в этом повинны общеобразовательные школы.

— И школы тоже. Но вообще — в целом государство в этом повинно. Государство не решает проблемы, а часто само их создаёт. Те же самые проблемы есть в Норвегии, в Финляндии. Как капли по стеклу, народ стекается в центральные, южные города. Впервые над этим задумались в Тромсё лет 30 назад. Скажу только, что было сделано в плане музыкальной культуры.

В городе есть консерватория, проводят несколько фестивалей: академические и джазовые. Туда стали приглашать Мариинский балет, Юрия Башмета с оркестром, Центр оперного пения Галины Вишневской, Большой театр.

Когда я поинтересовался у бывшего менеджера фестиваля Ульфа Йенсена, почему они так сделали, он ответил: «Понимаете, север Норвегии населяют рыбаки, люди, которые не имели ничего перед глазами, кроме моря и рыбы. И мы захотели дать им самое лучшее, чтоб как-то улучшить здесь жизнь». Посмотрите сейчас на Тромсё. Три года назад наш оркестр летел на этот зимний фестиваль, для себя я четко отметил, что туда отправляются несколько рейсов в день, 160−180 человек в самолете и все — битком. Зимой. Зачем летят? На лыжах кататься, северное сияние смотреть и фотографировать, на морские экскурсии, на фестиваль, в университет, еще куда-то — полные самолеты. Значит, такая политика дает свои плоды.

Так же поступают в Финляндии. В Кухмо, в девятитысячной деревне, почти 50 лет проходит музыкальный фестиваль. На вырученные деньги построили огромный фестивальный центр и шикарную библиотеку. Примеры с Кухмо и Тромсё очень яркие. Это политика государства.

Одиночки ничего не сделают, одиночка поработает, сгорит и уйдет.

Второй пример. Кто был в Осло, знает, что такое Норвежская опера — это нынешняя доминанта центра города. Вот что рассказывали мне члены группы, побывавшей в Осло лет 15 назад. Они ехали по городу и увидели огромную стройку. Спросили у гида, что строится.

Гид ответил:

— Оперный театр.

— У вас настолько популярна опера?

— Нет, для того и строим, чтобы была популярна.

Вот это — государственный подход. Государство даёт возможность роста своим гражданам.

У нас же, наоборот, с ног на голову поставлено.

К сожалению, круг культуры общества при таком положении дел, как у нас, будет сужаться.

И разговоры про историю, духовную высоту, скрепы и прочее останутся, в конечном итоге, разговорами.

Но не всё так однозначно. В Перми, к примеру, под творческие проекты выделили бешеные деньги. «Выхлоп» неоднозначный. Скажем, к деятельности М. Гельмана, многие знакомые, уважаемые мною музыканты относятся очень и очень негативно. А оперный театр там с традициями. Ему повезло: там оказался дирижер Теодор Курентзис. Но как он там оказался? Он покинул новосибирский оперный театр вместе с костяком своего оркестра, вырвав «с корнем» эту часть театра. Для Новосибирска это была бы фатальная ситуация, не будь у театра и области крепких основ (к слову — они пережили и возродились потом в новом качестве). И никто не гарантировал, что сие не повторится ещё с каким-нибудь переездом. Пока, слава Богу, нет. Курентзис стал менять именно концепцию репертуарного театра, снимая старые постановки. В результате, конечно, сформировался какой-то компромисс.

В основных постановках Курентзиса занята подчас команда новая, очень много приглашённых зарубежных сил, оркестр набирался по международному конкурсу. Однако результат получается мирового класса! Это я все к тому, что нет однозначных явлений, что нельзя сказать: все только хорошо или всё только плохо. Мы не знаем, на каких потоках и реках строилось это самое пермское чудо, но положительные результаты это безусловно принесло. Все-таки оркестр, театр, музыка — это прекрасно. Они оставляют свою школу, от них расходятся свои волны.

В прошлом году меня позвали в Пермь на мастер-класс — позаниматься с тремя детскими оркестрами. Я был поражен качеством школьных оркестров! На пустом месте такого не бывает.

Это всеобщая атмосфера, одухотворенная профессиональная атмосфера.

Также есть Екатеринбург со своими великолепными традициями и опять-таки прекрасным профессионализмом.

А мы работаем рядом с Поморской филармонией. Её история — это история области, были в ней моменты славные, а были и сложные. Это нехорошо, что исторически оркестр к ней не относится. Филармонические силы здесь сами по себе небогатые: несколько инструменталистов и несколько певцов. У филармонии должен быть оркестр, и вокруг него должна строиться жизнь.

Думаю, что в обозримом будущем всё встанет на свои места. В Новосибирске филармония насчитывает три тысячи человек, пять-шесть коллективов, у них есть симфонический и юношеские оркестры, бэнд, два народных, два хора. В Екатеринбурге два оркестра, оперный, музыкальный театры, консерватория. Конечно, все гнездится вокруг консерватории, она питает свою среду, и они ее питают, а в Архангельске вуза нет, ближайшая консерватория — Петрозаводск.

Вот у меня спрашивают: нужен ли в Архангельске музыкальный вуз? Уверен, что не нужен, потому что здесь нет возможности дать студентам полноценный слуховой опыт и нет полноценной музыкальной среды. Студент, который учится музыке, должен прослушать симфонический репертуар вживую, должен ходить в оперу, а возможно, и работать там, он должен участвовать в камерных проектах, это я всё и называю слуховой практикой. В Архангельске ее нет. И какой тут может быть результат и уровень выпускников? Это будут специалисты, которые никому не окажутся полезными.

Первое ощущение того, что «что-то пошло», стало получаться, относится у меня примерно к 38 годам. Итальянский дирижер Риккардо Мути на вручении премии «Музыкант года в Америке» с юмором рассказывал о том, как просто научиться двигать руками (а основам дирижёрского жеста на самом деле не так сложно научиться), и в конце речи упомянул одного из самых опытнейших итальянских маэстро Витторио Гуи, который, будучи девяностолетним старцем, полагал, что, стоя одной ногой за жизненной чертой, только начал учиться, как надо дирижировать, и начал понимать, как объединить музыкантов.

Собрать «в кучку» исполнителей — это определенная техника, технология, харизма.

А что из этого? Что находится этажом выше? Думаю, это далеко не финальная точка. Я хотел бы заниматься оперой, у меня есть контакты с симфоническим репертуаром, счастливые, но на сегодня единичные. Очень это люблю, меня и воспитывали не как камерного музыканта.

Вот прошла четверть века, оркестр работает, но он не часть филармонии. Ситуация пока такова, что достаточно долгое время оркестру и филармонии надо быть врозь. В будущем в Архангельске должен быть большой концертный зал, филармонический центр. Симфонический оркестр тоже дело будущего, я уверен, потому что эта ниша пустая. Также пуста ниша академического хора. Для этих проектов нужно методично «удобрять землю». Но потребуется лет десять, как минимум, чтобы появились первые всходы. Пока не до всходов. Желаемого много чего есть, а вот насколько это реально воплощаемо, насколько насущно и потребно в нынешний момент — вопрос большой.

Беседовала Людмила Селиванова

Пространство культуры — Вестник Архангельской митрополии | № 1 [2017] 19
www.arh-eparhia.ru