Владимир Спиваков: Современному слушателю не хватает дикости

В интервью DW выдающийся скрипач и дирижер говорит о феномене Шостаковича и о «негладкости» современной реальности.

С 14 по 26 марта в Германии и Бельгии проходит турне Национального симфонического оркестра России под управлением Владимира Спивакова. Завершатся гастроли концертом в Мюнхене. Перед концертом, состоявшимся в зале Кельнской филармонии, маэстро Спиваков встретился с корреспондентом DW Анастасией Буцко.

DW: Владимир Теодорович, давайте поговорим о музыке.

Владимир Спиваков: Да, давайте!

— Во время проходящего сейчас турне по Германии вы выступаете, в частности, в качестве аккомпаниатора: Национальный филармонический оркестр России под вашим управлением сопровождает Сергея Догадина. Делает ли то, что маэстро Спиваков еще и скрипач, жизнь солиста более простой или, наоборот, более сложной?

— Моя любовь аккомпанировать идет еще со студенческих лет. Я всегда много играл камерную музыку, в частности, квартеты, трио, сонаты. Играл и в оркестре. Как замечательно сказал Генрих Густавович Нейгауз (правда, о пианисте): «Просто хороший пианист — это не хороший пианист». Он считал, что в по-настоящему хорошем солисте должен «сидеть» дирижер. Я с этим согласен. Часто слышишь музыкантов, в которых «не сидит» дирижер, и это сразу чувствуется. Что касается скрипачей, то я им сильно помогаю. Потому что и сам нередко был в незавидном положении: дирижеры не дослушивали пассажи, которые мне как солисту нужно было по-честному доиграть, приходилось что-то смазывать. Я же всегда даю скрипачу возможность все сыграть до конца так, как он хочет. Если меня что-то не устраивает, я в порядке дружбы ему на это указываю: «Давайте то-то и то-то исправим, если вы не против». Я оркестру обычно сам пишу аппликатуру и штрихи, и многие солисты этими моими советами пользуются.

— Модель противостояния солиста и оркестра для вас неактуальна?

— Когда композитор пишет музыку, он слышит ее целиком. Бах, например, писал музыку такой, как она выливалась из его души, из его отношения к Богу. Он не думал, на каких инструментах это будет исполнено. Очень часто две флейты могут быть заменены двумя скрипками, две скрипки — гобоями и так далее. Так что противопоставлять тут нечего.

— Когда в филармонических программах Германии появляется концерт российских музыкантов, они часто сопровождаются броскими рекламными слоганами на тему «русской души», «русской музыки из первых рук»… Чем вы руководствуетесь, составляя программы для европейских турне?

— Честно говоря, мы не очень можем воздействовать на эту ситуацию: существует такая организация как GEMA, которая отвечает за авторские права. И, как правило, устроители концертов не хотят лишней копейки заплатить, чтобы звучала музыка, скажем, Шостаковича (за исполнение которой приходится платить авторские отчисления — прим. ред.). В этом турне нам все-таки как-то удалось их переубедить, мы исполняем и Шостаковича тоже. Зал принимает музыку Дмитрия Дмитриевича так, как организаторы и представить себе не могли. Потому что эта музыка — сегодняшний день, она сверкает такими гранями, которые проникают в душу современного человека: такие Шостакович оставил памятники эпохи! Он говорил о сталинизме, о любви к человеку. Когда Шостаковича играет российский оркестр, который свою кровь оставляет на сцене, это не может не воздействовать.

— «Общее место» современного музыковедения — представление о том, что Дмитрий Шостакович мог «состояться» только в модусе сопротивления сталинизму, только под его невероятным гнетом мог сформироваться «феномен Шостаковича». Как вы относитесь к специфике этого гения?

— Шостакович — одна из моих икон. Я с ним сталкивался и лично. Когда я играл на конкурсе Чайковского его сонату, он подошел ко мне и сказал, что это лучшее исполнение из тех, которые он слышал. Потом я с Борей Бехтеревым сделал транскрипцию его фортепианных пьес-афоризмов, которые считались формалистическими, — opus13. Сын Шостаковича отвез эти транскрипции Дмитрию Дмитриевичу в больницу, и тот, попросив написать штрихи (он был тут очень скрупулезен, как всякий композитор), сказал: «Я счастлив, что сочинение обретет вторую жизнь». Так и получилось. Думаю, что сопротивление нужно, да.

Маэстро Спиваков — человек темпераментный

Чтобы личность стала личностью, нужен талант, большие примеры — но и большие препятствия. Талант, гений у Дмитрия Дмитриевича, конечно, был. Были и большие примеры: например, Малер, новая венская школа, которую он изучал, и русская школа, к которой он обращался, и французская музыка, Равель. Но что касается препятствий, то их у него было больше, чем у кого-либо.

— Причем препятствий и внешних и, так сказать, внутренних…

— Внутри самого Шостаковича жило несколько человек. Потому что мыслить — это одно, совершать поступки — другое дело. Во имя чего он, например, подписывал те или иные письма? Я представляю себе, как он мучился. Он был в постоянных мучениях.

— Вы частый гость на немецких сценах в течение последних трех десятилетий. В чем специфика немецкой аудитории? Как она изменилась за последние десятилетия?

— Людей, которые ходят на концерты с партитурами, как тридцать лет назад, сейчас почти не осталось. Но традиции все равно солидные. Например, я здесь, в Кельне, играл как-то в десять часов утра в воскресенье концерт Шостаковича, и был переполненный зал! В другой раз играл концерт Альбана Берга (Alban Berg) — тоже был переполненный зал. Играл концерт Карла Амадеуса Хартмана (Karl Amadeus Hartmann) — та же картина! Тут есть, чему удивляться.

— Только что отметили двойной юбилей: 170 лет со дня рождения Римского-Корсакова и 175 лет — со дня рождения Мусоргского. Оба композитора были не только друзьями, но и единомышленниками. Однако музыка Мусоргского звучит в европейских залах куда чаще, чем музыка Корсакова. «Борис Годунов», да и «Хованщина», являются репертуарными операми, в отличие от пятнадцати опер, написанных Римским-Корсаковым. Почему?

— Скажу вам, может быть, парадоксальную вещь: Николай Андреевич Римский-Корсаков высокий профессионал. А мастерство, как сказал Бродский, иногда умерщвляет душу. Есть такое и у Корсакова. Плюс тематика: в Германии, в частности, она не всем понятна. Немцам проще посмотреть фильм Параджанова «Тени забытых предков», чем послушать «Ночь перед Рождеством» Римского-Корсакова по Гоголю.

— А европейской популярности Мусоргского — казалось бы, тоже со сложными темами композитора, — у вас есть объяснение?Впрочем, я с большим почтением отношусь к Римскому-Корсакову. Если бы не он, у нас не было бы ни Стравинского, ни Прокофьева, ни таких фигур, как Лядов, Черепнин, Танеев. Оркестровкой он владел с таким искусством, что и Шостакович обращался к его творчеству.

— Помните, чем кончается «Борис Годунов»? «Плачь, плачь русский люд! Горе, горе Руси!». Это близко человеку вообще.

— Финал «Снегурочки» тоже близок человеку. И чем «Царская невеста» не великая опера о любви?

— Дикости немного не хватает. А она необходима современному слушателю и зрителю. Потому что у нас мир другие приобрел формы. Он негладкий — архитектура негладкая, живопись негладкая и политика негладкая.

— Вас это огорчает?

— Я спокойно к этому отношусь. У нас есть, куда уйти: в свой мир, мир гармоний.

http://www.dw.de