Захар Никифоров: «Музыканту нужно репетировать каждый день!»

Валторнист томского академического симфонического оркестра Захар Никифоров не собирался становиться музыкантом!

Но все изменил услышанный вовремя фортепианный концерт Чайковского. Медная валторна для большинства из нас загадка, немногим удавалось его рассмотреть или, тем более, что-то сыграть. Мы расспросили Захара, в чем сложность его работы, а также выяснили, почему музыкант не остался в Малайзии, где играл несколько лет и чем ему пришелся по душе томский климат.

— Захар, как в вашей жизни появилась музыка?

— В детстве в Ташкенте я поступил в детскую музыкальную школу, моим инструментом был аккордеон. Так захотелось родителям: в 80-е в СССР был очень популярен один исполнитель-аккордеонист. Мой старший брат освоил этот инструмент, и меня тоже отдали учиться, хотя музыка меня не интересовала. Были другие заботы: в войнушку во дворе поиграть, в футбол. Помню, окна кабинета, где я занимался, выходили на спортплощадку. Играю на аккордеоне, а мальчишки мяч гоняют… Словно за решеткой сидел и за ними, которые на воле, наблюдал! В итоге во втором классе меня отчислили за поведение…

— Что же для этого понадобилось сделать?!

— Я всего лишь стол опрокинул, этого оказалось достаточно! Обрадовался, подумал, наконец-то у меня жизнь пойдет! Оказалось, рано торжествовал. Меня тут же обратно приняли, только пожурили в воспитательных целях. С той же неохотой продолжил заниматься. Четыре года учился там, затем перешел в республиканскую школу-интернат музыкантских воспитанников имени генерала Петрова. В СССР было всего два подобных учебных заведения: в Свердловске и Ташкенте. Принимали туда только мальчиков, игравших на духовых инструментах. Нашу школу создали в конце Великой Отечественной войны, чтобы музыкально одаренным детям-сиротам было чем заняться. Со временем стали принимать в интернат всех ребят, в том числе из благополучных семей — лишь бы был талант. Плюсы учебы в интернате — выпускники получают право сразу, минуя музыкальное училище, поступать в консерваторию.

— В новом учебном заведении вы по-прежнему мечтали бросить музыку?

— Нет, там я словно переключился. Помню, на уроке музыкальной литературы преподаватель поставил нам фортепьянный концерт Чайковского, и меня словно к электричеству подключили, так поразило это произведение! Казалось бы, что в нем такого, почему именно этот концерт? Но я почувствовал, как много значит музыка, увлекся ею всерьез. Даже дома постоянно музыкальную программу включал, родители были уже не рады, говорили: «Опять ты классику слушаешь!». В то время мое мировоззрение полностью поменялось.

Валторна — инструмент очень непростой

— В школе-интернате вы играли уже на валторне. Как познакомились с этим редким инструментом?

— Когда я только поступал, то просился на ударные, меня они привлекали. Но на экзамене предложили попробовать играть на валторне, было мало учеников, поскольку инструмент очень сложен в освоении. Официально признано, что среди деревянный самый непростой гобой, а среди медных — валторна.

— Чем они так сложны?

— По своему устройству они самые несовершенные. Если труба, тромбон проходили эволюцию, улучшались, становились удобнее для музыкантов, то валторна практически не менялась. Даже серьезные мастера иногда не попадают в ноты! Я когда баловался, пробовал играть на трубе, то поражался, как это легко, на какие же сложности трубачи жалуются?! Расстояния между нотами у валторны больше, сами они меньше, попасть в нужную точку значительно сложнее. Но когда я принимал решение, какой инструмент выбрать, совершенно не представлял себе валторну. Преподаватель меня заинтересовал, дал послушать пластинки. Например, концерт Чайковского начинается с соло валторны. Меня это поразило, и желание заниматься музыкой возросло.

— Когда поняли, что музыка станет вашей профессии?

— Примерно через 1,5–2 года занятий. До 14 лет сложно осмысленно выбирать себе будущее. Я хотел водолазом стать, не могу объяснить, почему, но была такая мечта. А музыкой просто было интересно заниматься. Когда мне 14 исполнилось, то по возрасту уже получил право участвовать в конкурсах (раньше с духовыми инструментами выступать нельзя, они тяжелые, игра требует больших усилий, что может повредить здоровью в детстве).

— Выступали удачно?

— Когда дебютировал на республиканском конкурсе, что стал третьем. До сих пор помню, что мне телефон подарили. Молодежь, кто это прочтет, подумает, сотовый, а мне вручили стационарный, с трубкой, с колечком для набора. Тогда, в начале 1990-х, он был не архаичен, а актуален.

Пришли успехи, что-то стало получаться — и мальчишек, гоняющих за окном в футбол, для меня уже не существовало. Я стремился работать над собой. После окончания школы в 1993 году поступил в консерваторию, окончил ее с отличием.

— В чем сложность вашей творческой профессии?

— Любой музыкант знает: нужны постоянные репетиции. Если ты водитель, то это умение на всю жизнь. Не поездил год — сел за руль, все вспомнил. Здесь, в музыкальной дисциплине, как в спорте, — надо постоянно быть в форме. Если над сложным произведением работаешь, то достаточно один день пропустить, и уже словно ступенькой ниже опускаешься. Даже при обыденной программе после недельной паузы приходится восстановительной гимнастикой для губ заниматься, разминать мышцы. Всегда надо быть в форме, в тонусе. Впрочем, я и сам дома не могу сидеть, в выходной все равно едешь на работу, занимаешься. Тем более, у духовых все сольные голоса, если скрипки и виолончели обычно звучат в унисон, то у каждой валторны в оркестре своя партия. Отдохнуть не получится, нельзя расслабляться, это сразу заметно, дирижер может остановиться на репетиции из-за тебя. Приходится всегда выкладываться.

Малайзия развивается стремительно

— Томск стал для вас первым опытом работы в чужом краю?

— Нет, сначала я с 2002 по 2004 год ездил в другую страну играть в оркестре — был приглашенным валторнистом в национальном оркестре Малайзии. Когда им была нужна моя помощь, то меня приглашали.

— В чем специфика оркестров в Малайзии?

— Репетиции похожи на наши, уровень музыкантов тоже, хотя духовая школа немного отличается от русской, но чем именно, сложно объяснить, нюансы чисто профессиональные. Подход к образованию несколько иной, так что полезный опыт я получил. Поездки в другие страны всегда его дают. Например, дважды участвовал в конкурсе в Германии, и главной целью было не призовые места, а послушать других, пообщаться с педагогами. Можно в перерыве поговорить с экспертами и получить оценку: жюри все фиксирует про каждого участника. В Европе другая школа: если у нас валторна — инструмент мягкий, тихий, нежный, то у них он, напротив, звучит сильно, мощно, громко. Словно слоны трубят, концерт Моцарта в такой манере непривычно слушать!

Если вернуться к Малайзии, то ее у нас плохо знают. Между тем эта страна стремительно шагает вперед, за 30 лет превратилась в индустриальную. Это бывшая колония Британии, они сумели перенять их стандарты. В университетах у них преподают европейцы, музыкантов тоже часто приглашают из других стран.

— Почему не остались в Малайзии?

— Я понимал, что только приглашенный, никогда не знал, продлят ли контракт. Малазийцы выращивают свои кадры, иностранцам гражданство не дают. Жить на две страны тяжело, я не знаю, где бывал тогда чаще — дома, в Ташкенте, или в Малайзии. Лететь туда приходилось 8 часов. Жена еще училась и не могла уехать из нашего города вместе со мною. Вскоре мне захотелось спокойствия, и о будущем надо было думать. Знал, долго такая работа не может длиться, нужно где-то осесть. И в 2004 году от друзей-музыкантов (а в нашей профессии люди дружные, братство сильное) узнал, что в Томске нужны валторнисты. До нас в томский оркестр уже переходили четверо музыкантов из Ташкента. Мы подумали, почему бы не последовать их примеру? Я поехал первым, «на разведку». В феврале прибыл на прослушивание, остался в городе на 5 недель, участвовал в концертах. Мне предложили остаться, сразу не мог переехать. Вернулся в Ташкент, чтобы закончить дела. Вдвоем с женою, виолончелисткой Евгенией Никифоровой, мы 17 августа 2004 гоа приехали в Томск и уже больше 10 лет здесь работаем.

Обрадовался, что в Томске не жарко

— Какими были первые впечатления?

— Нас впечатлило, что здесь не жарко… В Ташкенте не то что летом, и в октябре, и в сентябре сильная жара. В Сибири же просто прелесть: днем летом тепло, утром и вечером прохладно, ходишь, наслаждаешься! Работа нас увлекла. Правда, зимой, ближе к весне, нам остро захотелось тепла! Но сначала очень радовались снегу, поскольку у нас его почти не бывает. Одна семья музыкантов тоже из теплых краев в Томск переехала с ребенком, так он залез в сугроб, как в песок, долго сидел в нем. Соседи поражались, а ребенок просто снега никогда не видел!

— Быстро ли почувствовали себя в новом городе своими?

— В первый год, когда поехали навестить родителей, была мысль: «Мы едем домой, родные, друзья все в Ташкенте». А спустя год уже стали неосознанно говорить про Томск «наш». Возможно, сказалось, что первые полтора года мы были иностранными гражданами. Нам требовалось специальное разрешение на проживание, на работу, налоги платили не 13%, а 30%. Когда получили гражданство, то сразу поменялось и ощущение. Не думали больше, что мы гастарбайтеры. Родители заметили, мы в разговорах начали говорить «Приезжайте к нам!», «наш Томск». Мы на гастроли ездили в другие города, Томск все равно отличается. Например, мне когда-то в Москве предлагали работу, я ездил — не понравилось, не было желания там остаться. Кто в Томске живет, может, не замечает, что местные люди очень доброжелательные. Мы когда только переехали и добирались на маршрутке из Новосибирска с водителем, то он спрашивал, что же вы раньше не переселились. Возил нас по городу: чужие, значит, надо доставить до нужного дома, чтобы не потерялись. Удивились, что так принимают. Пошли оформлять регистрацию в милицию, там тоже обрадовались: «В филармонию, музыканты?». Мы думаем, удивительно, куда мы попали, все-такие человечные и часто улыбаются. В Москве у меня было ощущение, что я иностранец, в Томске такого нет. Готов помочь народ, может, потому, что климат суров и принято друг друга поддерживать.

Виктория ЦВЕТКОВА.

tomsk.mk.ru