«ЭкшнГоуПроРояль» от Дмитрия Маслеева

В Самаре выступил Дмитрий Маслеев

Последний конкурс имени Чайковского впервые за последние тридцать лет (после Девуайон-скандаль) вновь показал класс. Хотя в этом временном промежутке на «Чайниках» традиционно были и волнения, и страсти, но градус их накала летом 2015 года побил все рекорды. Нет нужды описывать захватывающие повороты этого конкурсного марафона. Смесь благих намерений, революционных деклараций, банальной подлости и величия пиара — достойна масштабного повествования, саги какой, а то и голливудского блокбастера.

Самара в сезоне 2015−16 смогла послушать ключевых фигурантов самого знакового фортепианного ристалища года: Люку Дебарга, Даниила Харитонова, Лукаса Генюшаса и, наконец, подлинного героя битвы Дмитрия Маслеева. Это было здорово. Красивые, молодые, «игручие» парни. Этакие юные стрижи будущего пианизма. На любой вкус, — как любит формулировать свое репертуарное кредо менеджмент Самарской филармонии.

Нервически экзальтированный самородок Дебарг, который начинает чувствовать себя плохо сразу, как только отрывает руки от клавиш — для уставших от спортивно-доминантного стиля. Нежный, но настойчивый Харитонов — для юных дев, ищущих незвонкого кумира, а также для пиковых дам, мечтающих вот о таком внучке, которого они откармливали бы между рециталами мясными пирожками. Генюшас — для примера подрастающему поколению, как надо хорошо и много заниматься на рояле, чтобы родители гордились результатами. Ну и, конечно, Маслеев — для всех, кто, наконец, теперь поверил: серая лошадка может обставить самых породистых скакунов с такой убедительностью, что ни у кого даже не будет сил удивиться этому факту. Да, ребята. «И все-таки она вертится».

Да простят меня поклонники Луки, Люки и Даниила — юноши действительно прекрасны, как сейчас модно выражаться. И о них интересно поговорить. Очень. Но я о Дмитрии Маслееве напишу. Ибо свежо. Вчера был его концерт в Самаре. Филармония «жгла». Она любила своих слушателей изо всех сил. До хриплого звонка, до хамоватого навязывания пакетов по пять рублей в гардеробе (понимаю, что это забота о сохранности вещей, но с таким напором презрения?), до хождения зрителей по залу во время исполнения — во главе с руководством учреждения высокой культуры (понимаю, что начальство не опаздывает, а задерживается, но попробуйте в БЗК войти после первой ноты — быстро окажетесь на улице вне зависимости от заслуг перед обществом).

Зато впервые за много лет на моей памяти продавались программки! Ура! Нет, они иногда появляются на отдельных мероприятиях. Но сказать, что редко — ничего не сказать. Прошу прощения за отступление, не могу не продемонстрировать свои математические способности. Себестоимость цветной печати листа а4 в типографии — максимум 10 рублей. Программки продавались по 20. Значит, оформленное таким образом уважение к посетителю концерта, который хочет иметь полную информацию как о звучащей музыке, так и об исполнителях, — приносит вполне ощутимую выгоду. Так за чем же дело? Много возни?

Правда, информация о музыке на этих листках была весьма своеобразной. Девяносто процентов потенциальных покупателей составляли либо музыканты, либо люди, на мой взгляд, вполне сведущие в музыке и знакомые с именами Рахманинова, Гайдна и т. п. Видимо, специально, чтобы «освежить» их старческую маразматическую память, в программке были указаны сведения не о произведениях, а о композиторах. Причем сведения, написанные явно для людей, вообще ни разу не слышавших классическую музыку и впервые пришедших из соседнего леса в филармонию. Выжимки из Википедии. Интересное начинание, между прочим, как говорил один персонаж Фазиля Искандера. Следуя такой логике информирования о концертах, предлагаю нашей филармонии перейти на язык комиксов, выполненных в технике наскальной живописи. О том, что в качестве картинки-иллюстрации фортепианного «сольника» под именем пианиста были изображены руки дирижера, как-то даже неловко писать, ей богу.

Но довольно о грустном. Хорошо уже, что зал был практически полон. Потому что если бы концерт анонсировался так, как анонсируются абонементные концерты филармонии (здесь ирония), то город бы понятия не имел о том, что вот такой замечательный победитель приехал в столицу губернии. Итак, Ирина Цыганова кратко рассказала о солисте (отметив, кстати, что Маслеев всегда подчеркивает большую роль, которую сыграл в его становлении педагог Михаил Петухов), затем объявила программу первого отделения — и под теплые, дружные аплодисменты, мол, знаем, любим, ждем, Дмитрий вышел на сцену уверенной, но абсолютно не победной походкой. Хорошей походкой хорошего пианиста, который шел к роялю с Партитой Баха си-бемоль мажор в голове. Хотя в программке значилась соната Гайдна до мажор.

С первых прозрачных нот зал замер. Люди принесли в филармонию ожидание чуда — и оно сбылось сразу. Идеально выверенная фактура, точнейшая вертикаль, ни одной микросекунды необдуманной доли, уважительное общение с инструментом абсолютно на равных. Здесь остановлюсь. Потому что сейчас это редко, когда на равных. Рояль либо напоказ покоряют, либо ломают, либо под него подстраивают всю жизнь и судьбу. Но Маслеев сразу сказал нашему «Стейнвею»: ну, друг, давай сыграем. И они заиграли. Красивым звуком, грамотным и культурным. Заботливо выращенным. После Прелюдии неофиты начали было с места в карьер аплодировать, восхищенья не снеся. Но, очевидно, им указали на недостойное поведение, и больше фальстартов почти не было.

Аллеманда с Курантой почему-то показались мне немного усталыми. Это было неожиданно. Они могли друг друга дополнить, либо рисуя легкую грусть, либо развивая воздушность повествования. И вдруг подумалось, что это на самом деле музыкант устал от бесконечной смены городов и сцен. И вожжи концентрации внимания слегка выпадают из его натруженных рук. Но началась Сарабанда — и вновь возникло чудо. Только другого качества. Казалось, что Дмитрий встал на твердую почву и нашел смысл музыки. Этот смысл был описанием картины. Все равно, какой. Может, прекрасная рыжеволосая девушка сидела у окна, выходящего в сад, и задумалась над книгой. А может, нечто совершенно иное. Но это была описательность в самом чистом виде. И она была прекрасна. Потом можно было фантазировать, что в комнату входила добрая мама, а под столом играл котенок, да что угодно происходило в менуэтах и жиге — но все жило и трепетало. И поэтому, а не от непонимания раздался первый крик «браво».

Следом Маслеев пригласил нас под сень Второй сонаты Шумана. И мастерски сменил стиль и характер звукоизвлечения. В качестве неизменной рамки осталась аккуратность и до микрона рассчитанная точность прикосновения. Уж если три тональности подряд играются на педали — будьте уверены: так надо. Вот только эта педантичность сыграла с пианистом злую шутку. Стремление сыграть все максимально ювелирно привело к тому, что взрывной характер первой части, обозначенный автором «быстро, насколько возможно», завяз в подробностях — и ему не хватило роскоши фразы, яркости романтического огня. Зато можно было рассмотреть некоторые технические детали отношений музыканта с клавиатурой. Например, натренированный замах на верхние ноты скачка — не кистью или всей рукой, а лишь прямыми пальцами. Гм, могли в этот момент сказать фортепианные педагоги, ну-ка, ну-ка…

Акварельное Андантино не оставило сомнений: акварель — конек Маслеева. Поэтому третья часть, в которой некоторые спортивные пианисты уже пять раз сломали бы рояль, осталась в тени легкой скерцозности, без рвущих душу и струны приступов ярости, каковые бывают здесь у других. Финал же меня потряс. Честно. Фигурации и тремолирующие последовательности, нарастающие, как снежный ком, превратили Рондо в кошмарный сон больного человека, заставив вновь содрогнуться, вспомнив трагический финал жизни композитора. Это было очень сильно.

К сожалению, и транскрипция, и этюд Листа, завершающие первое отделение, меня не впечатлили. Да, да. «Эти песни уже видели столько, что могут себе позволить». И все-таки. В Баркароле (по Шуберту) инертность и холодность волн и вод оставила в памяти лишь очень интересный ход, когда при смене «одноименный минор-мажор», где, как правило, принято всячески эту смену подчеркивать, чуть не выпучивая глаза до неба, как один знаменитый восточный парень Л-Л, наш Маслеев не делал ничего. И от этого стык был просто невероятно щемящим. Круто.

Про «Дикую охоту» мне вообще сказать нечего. От всесокрушающего темперамента, который царил вместе с неизбежной летающей «мазней» под этими же руками в Москве, не осталось ничего. Зато выпрямилась строгая спина, раззудилось аккуратное плечо — и главным средством выразительности стали молниеносные пассажи. Думаю, пианист просто собирал силы на второе отделение. Которое началось с пьес Чайковского — и того самого хождения по залу с остатками буфетной еды во рту и в руках, за которое нас, когда мы были студентами консерваторий, просто убили бы сразу на месте. И опять последовательности быстрых нот, пассажи и так далее — стали важнее всего. Речитативные эпизоды проходили, как верстовые столбы за окном поезда. Чайковский откровенно не задался. Но был принят, само собой, на «ура».

И вдруг опять полился золотой звук, и взял в плен. Это была «Соната-воспоминание» Метнера. Лучший номер программы. Лучший. Вдруг ушла изобразительность, исчезли кунштюки ради кунштюков, куда-то делась расчетливость и педантичная аккуратность. И остался только невероятный, русский до мозга костей артист, который знал, о чем эта музыка, написанная сто лет назад, и вступал в равный диалог с ее автором на глазах у всего мира.

После выхода концерта на новый уровень Маслеев мог уже играть что угодно и как угодно. И хотя запланированный «на убой» заключительный номер, «Пляска смерти» Сен-Санса, дважды переработанная для вящего эффекта Листом и затем Горовицем, не дотянул до ожидаемой умопомрачительности, того, что произошло в Метнере, мне лично хватило для полного слушательского удовлетворения. Если честно, то после такой исполнительской отдачи, которую продемонстрировал совсем молодой еще пианист в сонате, полностью завихрить все вихри в Пляске и взорвать с кровью все глиссандо «Наваждения» Прокофьева, сыгранного на бис, было бы возможно только нечеловеческим усилием. Хотя следить за головокружительными скоростями, на которых герой вечера сыграл эти произведения, было порой так же страшно, как смотреть видео сумасшедших экстремалов, с камерой на голове обрушивающихся с гор на велосипеде.

Итог у меня получается такой: Дмитрий Маслеев не просто так стал счастливчиком, он это заслужил. Теперь держись, парень. Мы помним, как ты чуть не упал в обморок на проклятом лауреатском концерте. И понимаем, как непросто тебе сейчас. Рысачить по всему миру, отрывать от себя куски души и потом наращивать их снова.

Держись. Мы с тобой.

Автор — Инга Майорова