Михаил ХОХЛОВ: Люблю придумывать что-то интересное и включать в орбиту своих идей молодежь

Директор Московской средней специальной музыкальной школы имени Гнесиных, член Совета по культуре при президенте РФ, заслуженный артист России, замечательный педагог, дирижер, пианист — в эти дни Михаил Хохлов отмечает свое 60-летие. Словно подарок к юбилею, а на самом деле — в результате упорнейшей многолетней работы — запущено после реставрации историческое здание прославленной Гнесинки, и на финишной прямой окончание работ по остальным корпусам школьного комплекса. Но интересы музыканта вовсе не ограничиваются хозяйственно-управленческой сферой. И сегодня творчество стало главной темой нашей беседы

Евгения КРИВИЦКАЯ

— Михаил Сергеевич, администрирование часто выхолащивает творческих людей. Но вас это совершенно не коснулось — мы постоянно видим вас в разных исполнительских ипостасях, несмотря на громадный груз управленческих и общественных задач. Вы сами довольны, как сложилась ваша творческая биография?
— У каждого человека есть внутренняя установка, или говоря современным языком — программа. В меня ее заложила мама. Она очень любила музыку, вообще искусство, не пропускала ни одного значимого концерта, так что в детстве я перебывал с ней на многих интереснейших событиях — выступлениях наших крупнейших музыкантов, иностранных гастролеров. Мы бывали с ней на выставках в Пушкинском музее, воспринимавшихся в годы оттепели как нечто необычное. Это сегодня трудно выбрать, куда пойти вечером — миллион всяких культурных мероприятий. А в 1960-х годах жизнь текла по-другому. Благодаря всему этому сложились мои собственные вкусы, представления о будущем, где я себя видел артистом.
Вначале мой путь был связан с профессией пианиста: я окончил Гнесинскую школу, Московскую консерваторию, там же аспирантуру. И в какой-то момент осознал, что стезя концертного пианиста — не моя стихия, что мне интереснее быть педагогом.

— Вы помните свое первое место работы?
— Да. Оканчивая аспирантуру, стал предлагать свою кандидатуру в качестве педагога в разные музыкальные школы. На пятом или на шестом адресе я пришел в школу в Сокольниках, и ее директор сжалился и сказал: «Педагог нам, конечно, не нужен, но заболел один наш концертмейстер, вы можете его заменить». Я начал работать, и дела пошли так успешно, что через полгода кроме нагрузки концертмейстера у меня была и педагогическая ставка.

— А как вернулись в альма-матер?
— Пригласил директор школы, Зиновий Исаакович Финкельштейн. Дали мне «на пробу» двух нулевок, я с ними два года занимался, они поступили в первый класс, и тогда Зиновий Исаакович сказал: «Раз уж у тебя поступили те, кто вообще ничего не мог играть, то берем тебя на основную работу».

— А вам, как новичку, дали самых плохих?
— Естественно. А дальше мне предложили стать организатором мероприятий для старшеклассников. То, что называлось внеклассной работой. Но это уже была должность заместителя директора. Я стал с ребятами играть в ансамбле барочную музыку, ходил с ними в музеи. Мне это нравилось, так как я вообще люблю придумывать что-то интересное и включать в орбиту идей молодежь. Потом наступил момент, когда стало ясно, что Зиновий Исаакович должен уйти, и тогда я задал себе вопрос, хочу ли я стать заместителем другого какого-то директора? И сам себе признался, что нет, что готов попробовать шагнуть на новую ступень. Хотя изначально у меня не было амбиций идти по административной линии, я не представлял, что смогу приходить ежедневно на работу в 9 утра и уходить к ночи.

— Вас ведь выбрал коллектив?
— Да, тогда, в начале 1990-х, директоров еще выбирали.

— Но с артистическими амбициями вы не попрощались?
— Став директором, я занялся дирижированием, в течение двух лет посещал занятия в Московской консерватории — сидел в классах на уроках у Дмитрия Китаенко и Юрия Симонова. Пытался поступить на дирижерский факультет, прошел даже предварительное собеседование, но поскольку у меня уже было одно высшее образование, то тогдашний проректор по учебной работе сказал, что государство второй раз деньги на меня тратить не может. Но я начал дирижировать школьным оркестром, и уже почти четверть века существуют «Гнесинские виртуозы», с которыми мы объездили многие страны.

— Школьный оркестр — это постоянная смена состава. Помнится, мы как-то беседовали на эту тему, как трудно все это…
— Да, но теперь я отношусь к данным условиям спокойнее. Помню, когда первый состав «Гнесинских виртуозов», с которым мы проработали четыре года, окончил школу и весь ушел, поступив дальше в вузы. Я вышел в новом учебном году к оркестру, взмахнул палочкой и… ничего не произошло, никто не вступил. У меня был шок, когда я понял, что придется начинать все «с нуля». Ведь не секрет, что приходя в оркестровый класс, дети не знают, что такое дирижер, ауфтакт, как играть в группе… Теперь, конечно, я поступаю более дальновидно: у меня в оркестре заняты ребята из разных классов, так что смена поколений происходит, но не так резко. «Старики» передают молодняку навыки, и приход 5–6 новых оркестрантов происходит почти незаметно.

— Какие события из жизни «Гнесинских виртуозов» вспоминаются в первую очередь?
— Памятны прежде всего необычные проекты. Скажем, мы несколько раз сотрудничали с группой эвритмического танца, где требовалось не только качественное исполнение произведений, но и тонкое взаимодействие с артистами. Я бы даже не стал употреблять слово танец, поскольку тут особое понимание синтеза музыки и пластического движения, своя философия, что в итоге обогащает музыкальное содержание и нашу интерпретацию.
Вспоминаются и интересные страны, Япония, к примеру, или Мексика, США.
Мы выступали и в камерных залах, и в посольствах, и в крупных многотысячных залах, как Изуми Холл в Осака, или Токио Опера Сити Холл
Не говоря уже о том, что несколько раз проехали всю Европу.

— А на каких условиях происходят ваши гастроли?
— Раньше пытался связать эти поездки с финансированием из Департамента культуры Москвы, к которому мы принадлежим, но, обжегшись, когда деньги пообещали и в итоге не перевели, решил больше с государственными структурами не связываться. Подобные гастроли планируются сильно заранее, госбюджет вроде бы тоже, но выполнение обязательств далеко не всегда происходит вовремя. Я не в обиде на бюджет — такова наша реальность. Но, чтобы не оказаться человеком, который не держит слово, уже давно действую по принципу: приглашающая сторона оплачивает все — и билеты, и гостиницу, и питание, и суточные… Нравится наш коллектив — обеспечьте достойные условия.

— У вас есть личный проект — «Пьяццолла-квинтет».
— Да, мы существуем уже около пятнадцати лет. Сейчас наступила стадия творческого содружества, мы собираемся 2–3 раза в год, чтобы получить удовольствие от совместного музицирования на сцене. У меня нет задачи сделать из ансамбля концертирующий коллектив, все участники давно самодостаточные музыканты, у всех своя гастрольная деятельность. Но мы заранее планируем даты наших совместных выступлений, и ребята стараются освободить эти числа.

— Название отражает репертуарную политику: только Пьяццолла?
— Наш репертуар шире, но не за счет расширения и движения в область танго. Последнее время мы включаем в программу классические произведения — Брамса, Рахманинова, Скарлатти. Зачем? Чтобы показать неакадемической публике, с энтузиазмом воспринимающей Пьяццоллу, что и другие композиторы создают свои произведения о тех же эмоциях, образах.

— На каких площадках вы проводите программы?
— Например, в Российской академии музыки имени Гнесиных в конце февраля этого года пройдет концерт под названием: «Пьяццолла-Скарлатти — наши современники?» Мы включили сюда несколько сонат Скарлатти, потому что, на мой взгляд, они действительно очень современны.

— Они исполняются как в оригинале, для сольного клавишного инструмента, или в транскрипциях?
— По-разному. Одна, например, по фактуре почти джазовая пьеса, и мы сделали ее переложение для контрабаса и вибрафона. Звучит феноменально.

— Публика хорошо воспринимает такие эксперименты?
— Да, слушают с удовольствием, иногда даже не зная, что это Скарлатти. Вот в программку не посмотрел человек, потом подходит, спрашивает и удивляется, что это не Пьяццолла.

— Вы давно и много играете сочинения этого аргентинского композитора. Знаете, а ведь часть публики, особенно из профессионального сообщества, считает, что сочинения Пьяццоллы — второго сорта, что это чуть ли не пошлость. Ваше мнение?
— Мне трудно их осуждать. Но замечу, что для таких заявлений надо очень хорошо знать творчество композитора. И потом — зададимся вопросом: а у Бетховена все произведения первоклассные? Есть забытые произведения у великих композиторов, которые отнюдь не всегда создавали шедевры. Иногда их вытаскивают на свет божий, все приходят на «премьеру», вздыхают и констатируют: «да, заслуженно не звучащая партитура». Другое дело — как играть. Далеко не всегда слышишь, чтобы гениальное произведение Моцарта или Шопена исполняли адекватно уровню сочинения. Но ни у кого язык не поворачивается сказать, что эта соната — скучная, хотя могут играть так, что «мухи дохнут на лету». Суметь разобраться, где прогал — в исполнении или в качестве музыки — сейчас мало кто может.
Также существует определенный снобизм, присущий прежде всего людям с академическим образованием и выражающийся в пренебрежении к популярной музыке. Пьяццолла, безусловно, относится именно к этой сфере, его сочинения изобилуют латиноамериканскими ритмами, джазовыми гармониями, написаны в жанре танго: это всё элементы, которыми насыщена легкая музыка. Но в том-то ее необычность, что она сделана из такого материала, а при этом имеет удивительный внутренний мир, глубокое содержание, связанное с реальными эмоциями человека. И это ставит Пьяццоллу в один ряд с Рахманиновым, Скрябиным, Прокофьевым, Гершвином. Для меня опусы Пьяццоллы даже более психологичны и трагичны, чем музыка Гершвина или Бернстайна, которые, тем не менее, успешно вписались в ряды классиков.

— Вы как артист часто выходите за пределы академических залов. Почему?
— Мы подошли к рубежу, за которым могут возникнуть новые специальности, иное понимание формата концерта, как жанра музыкального представления. Любой жанр имеет исток, развитие, которое доходит до некой предельной точки, и тогда параллельно возникает что-то новое.

— Филармонический концерт — это фактически ритуал, когда выходит артист, играет, кланяется, ему аплодируют, почти вне зависимости от качества игры.
— Согласен. Нельзя сказать, что совсем мертвый ритуал — иногда случаются прекрасные «филармонические» выступления, но от этого они не перестают оставаться ритуальными. Жизнь, бьющая ключом, давно переместилась из филармонического зала в другие пространства. Их мы или не хотим замечать, или не ходим туда, и даже, порой, относимся с каким-то раздражением. Ваши слова, что некоторые считают Пьяццоллу пошловатым — отголосок этой ситуации, когда академический снобизм не допускает проникновения новых вещей в свою ритуальную часть.
Какие я вижу здесь перспективы? Вовсе не собираюсь предложить закрыть все филармонические залы — это было бы глупо. Но точно так же, как возникли светские концертные залы наряду с церквами, где до сих пор исполняют мессы, так и теперь должны создаваться новые площадки. Они могут быть двух видов: стадионы, площади, где собираются толпы людей, или гигантские лужайки, куда приезжают семьями, с детьми, с корзинками для пикника, подушками, а вдали у озера играет Берлинский филармонический оркестр. Но кроме массовых сборищ на больших пространствах, уже занявших место в нашей жизни, необходимо осваивать камерные аудитории. Клубы по интересам, когда люди взаимодействуют с артистами, имеют возможность лично с ними пообщаться, понять, что они хотят сказать своим исполнением. Особенно это касается случаев, когда звучит современная музыка. Ведь мы настолько разорвали связь между исполнителем, композитором и публикой, и у современного композитора она дошла до такой точки, что сочинение стало умозаключением, доступным, условно говоря, нескольким людям. Творческий поиск имеет право на существование, но, убежден, что, вместо того чтобы замыкаться в келейном кругу, надо разговаривать с публикой, разъяснять ей свои замыслы.
Такие вещи должны происходить, конечно же, не на академических площадках, а там, где люди свободно сидят, где могут встать во время исполнения, задать вопрос сразу после окончания пьесы. Может быть показан документальный фильм или слайд-шоу об авторе, о его сочинениях.
Сегодня публика плохо воспринимает голую последовательность звуков. Взять ребенка трех-пяти лет — мир не воспринимается им так, как раньше. Сейчас другой ритм жизни, ребенок умеет делать три-четыре дела одновременно, что раньше нельзя было себе представить. А мы пытаемся его обучать по методикам 40-летней давности, как нас когда-то учили. Мы сами-то из того багажа пользуемся только базовыми понятиями эстетических представлений, устоев, а жизненные реалии — все другие.

— У себя в школе вы планируете реализовать подобного рода идеи?
— Мы повесили две большие «плазмы» почти с двухметровой диагональю и будем соединять музыку и видеоряд. Мы этим занимаемся давно: Девятый фестиваль «Январские вечера», недавно завершившийся в Пушкинском музее (на Волхонке), весь построен на синтезе изобразительного искусства и музыкального. Из детских рисунков, специально созданных ребятами на тему определенных произведений, делается видеоряд, сопровождающий исполнение.
В нашей школе уже несколько лет в рамках предмета «мировая художественная культура» дети в качестве курсовой работы должны подобрать видеоряд к произведениям, которые они учат по специальности. Потом все публично показывают итог своей работы.
Продолжая тему нестандартных площадок: существуют стеклянные мосты между берегами Москвы-реки — на Фрунзенской набережной, возле Киевского вокзала, мост Багратион. Я еще лет пять назад предлагал проводить там концерты.

— И каков был ответ?
— Не стану повторять. Но концерты там не проводятся.

— У вас был опыт выступления в метро…
— Да, это идея из этого же ряда. Мы играли в связи завершением реконструкции станции «Маяковская».

— И всё прошло…
— Изумительно.

— А что вы скажете по поводу идеи виртуального концертного зала, когда концерты, скажем, Московской филармонии теперь можно показать в российских глубинках. Не спровоцирует ли это инертность руководителей на местах, которые решат, что проще закупить видеооборудование, чем содержать настоящий оркестр или тратить деньги на приглашение солистов?
— Не думаю, что трансляция может заменить живой концерт. Но идея с точки зрения доставки продукта в те места, откуда человек с большим трудом может добраться до живого концерта, — отличная. Может, после такого просмотра возникнет желание приехать и за сто километров, чтобы послушать игру симфонического оркестра. Но что такое виртуальный концертный зал? Это же сервер с контентом — большим количеством цифровых видеозаписей концертов, опер, балетов, музыкальных программ для детей… Конечно, это нужно создавать, беря самое лучшее, что есть сегодня в архиве, записывая выдающихся современных исполнителей. А дальше — транслировать, и в первую очередь в учебные заведения.

— У вас есть технические возможности для этого в школе?
— Экран и колонки — да. Мы можем подключаться к европейской сети и отсматривать видеозаписи из архива крупнейших оркестров в любое время. Это лучше, потому что расписание концертов, скажем, в зале имени Чайковского, может оказаться неудобным. А так я покупаю абонемент и запускаю показ в нужное мне время. Это фактически модель видеобиблиотеки, и тогда неважно, сколько придут человек. Спрос будет определять качество исполнения и наличие выбора персоналий артистов.

— Вы активно участвуете в борьбе за сохранение особого статуса специальных музыкальных школ, за то, чтобы не допустить принятия образовательного стандарта, в соответствии с которым предлагается начинать профессиональное обучение музыке с пятого класса, а не с первого, как это происходит сейчас. Верите ли в победу здравого смысла?
— Для меня очевидно, что он должен победить. Но я скажу и другое. Оглядываясь назад, в историю спецшкол, напомню, что во времена СССР наши учащиеся при окончании получали обычный аттестат зрелости и дополнительную справку о сдаче музыкального цикла предметов, и с этими документами поступали дальше в Консерваторию, Институт имени Гнесиных. Были специально разработанные учебные планы, утвержденные в Министерстве образования. Потом, в 1990-х годах, когда возникла необходимость лицензирования, нам вписали, что мы осуществляем дополнительное образование с 1 по 9 класс. Потому что Министерство культуры в свое время просто прозевало вписать в предыдущий Закон об образовании наличие спецшкол. Так что новый Закон об образовании, где появилось понятие «интегрированное образование», сделал большой шаг вперед, узаконив вообще эти школы. Это произошло в 2012 году, но школы-то открылись 80 лет назад! И за эти десятилетия отсюда вышло такое количество выдающихся музыкантов, что умалить достоинства этой системы образования невозможно. Но, как ни странно, борьба не окончена. И показатель тому — обсуждение этого вопроса на Госсовете в декабре прошлого года. По итогам заседания Президент России В. В. Путин дал Правительству поручение, в котором ясно сказано (цитирую): «Принять меры, направленные на сохранение в общеобразовательных организациях при внедрении новых образовательных стандартов системы непрерывного (с 1 по 11 класс) профессионального образования в сфере искусств».

Однако и Минобрнауки, и Минкультуры делают вид, что все в порядке и что в 1–4 классах в школах-одиннацатилетках можно заниматься профессиональной музыкальной подготовкой детей в рамках внеурочной деятельности. Это просто абсурд! Такая позиция вызывает недоумение. Почему они так упорно хотят отрубить корень этого плодоносящего дерева? Или теперь речь идет уже не о здравом смысле, а о чести мундира? Мне кажется, чтобы теперь его сохранить, нужно выполнить поручение Президента.

mus-mag.ru