Премьера Снегурочки в Большом

Вчера довелось услышать Снегурочку в Большом. Не думала уже, что это когда-нибудь случится. Прославленную оперу одного из самых крутых русских композиторов в главном оперном театре страны не ставили 40 лет! Несмотря на такой национальный колорит, несмотря на то, что музыка Снегурочки узнаваема и любима поколениями слушателей. Несмотря на Островского и Римского-Корсакова, ну какие к ним претензии? Никогда не было. Подозреваю, это связано с общей проблемой понимания смыслов оперы. С невозможностью уговорить ее лечь в предлагаемые рамки актуальности.

Опера идет 4 часа. При таком большом тексте не забалуешь, не внесешь режиссерских драматических пауз и всяких игривых вставок не по делу. В Большом играют по тексту, и Туган Сохиев, который был за пультом, держал нерв темпа, с моей точки зрения, идеально. Римский Корсаков был, как должно, живописен, сказителен, волнующ, распевен и драматичен. Я уже не говорю о том наслаждении, которое дает оркестровка у этого композитора, — какой же он мастер! Вокалисты и оркестр вместе сплетают единую ткань музыки. Оркестр не аккомпанирует солисту, он выпевает свои партии в каждой арии. Все цельно! А эти мотивы! Эти восточные пряности в теме Мизгиря, эти прелестные лесные «ау» в снежном сопрано Снегурочки, этот очень-очень русский пятисложный темп мелодической фразы песен Леля, этот полетный Берендей! И все это исполнено с такой любовью, без пережимов, легко, как реченька журчит.

Постановка Тителя. Ну, ясное дело, от традиционного видеоряда ничего не осталось, и я очень этому рада, потому что русская музыка для меня живая, а не какой-то музейный сарафан. И мне всегда была непонятна традиционная слащавая картинка, пригодная для «сказок с хорошим концом», но негодная для сакральной языческой легенды со страшным духом Морозом, трагичной неизбежностью смерти девицы, крышесносной мужской любовью, с вплетенной незаметно в мифологическую ткань повествования «авторской» темой — прославлением самой музыки. Именно она побуждает зов любви в холодном сердце (функция пастушка Леля). Там столько всего, а вы думали надеть на артистов костюмы с новогоднего утренника в детском саду и ждать, что это прокатит?

Видеоряд вызвал у меня слезы. Очень узнаваемый видеоряд. Хотя были в зале тетки, которые шипели. Сам Александр Титель объяснял журналистам, мол, мир после катастрофы. Мне кажется, это он, чтоб отвязались. Мир по определению всегда в катастрофе, это нормально, ребята.
…В заснеженном поле покосившиеся опоры ЛЭП, снятый с колес стылый вагон поезда — ставка Берендея, времянка, затянутая пленкой — для охраны. Вот облезлые кабинки ушедшего в землю колеса обозрения. Люльки можно использовать для увеселений, как качели. Вот бетонные панели неведомых хрущевок. Мальчишки, ясное дело, лезут наверх.

Весна появляется на сцене с берендеями, она на их стороне, помогает, как умеет. Подвезла им продовольствие, теплые одеяла — такие пледы, в которые кутается хор.

Она работающая женщина, переодевается, хозяйствует. Деда Мороза хоть на словах не жалует, но чем-то он ее держит. Нравится он ей. Сам герой представлен роскошным удальцом, шуба накинута на голый торс, и поет браво. Любо ему санями скрипеть. А дочка у них в группе риска. Не бросишь же семью в такой момент.

В этой постановке я увидела нас, русских, причем нас, русских, мне показали с любовью. Мы там хорошие! Мы жалеем Снегурочку, мы сочувствуем Купаве, мы осуждаем горячного и неверного Мизгиря, и, что характерно, мы этого придурка, в общем-то, понимаем. Мы мерзнем Зимой и холодной Весной, которую держит в плену Дед Мороз (брутальный любовник, мы не одобряем, но знаем, видели), мы носим пуховики и шапочки, телогрейки и куртки, греем руки у старых бочек, в которых разведен огонь. Мы провожаем Масленицу (и надеемся, что это поможет). Мы верим в мудрых правителей, а царь наш Берендей (это же сказка!) сказочно хороший правитель. Он добрый, умный, понимает устройство своего мира, причины демографического спада, всякое такое. Вообще, чудесный дядька. И тенору дали что спеть, чисто жаворонки с соловьями.

Я хочу сказать еще о вокале. В русской вокальной традиции разделение на диапазоны довольно четкое. И когда голос тренирован в своем диапазоне, он раскрывается очень тепло, это мило уху. Как слушатель, я ценю универсальность, разработанность, богатую подкладку низов у сопрано (сейчас так стремятся учить и у нас, не только на западе). Но у Римского-Корсакова нужна сосредоточенность на том диапазоне, для которого написана партия. И знаете, что вышло? Постановщики этого добились! Они искали (я читала в программке), чтоб Снегурочка звучала иначе, чем Купава (обе девушки-антагонистки — сопрано). И это вот каким-то образом получилось. Ну как это еще объяснить. Ну зачем Снегурочке темно-бордовая бархатная подкладка низов? Ей нужна инструментальная чистота тона. Легкие шелковые алые паруса. Вот это и вышло!

…Вот развивается история, и, наконец, Снегурочка доходит до состояния, когда она приходит к маме просить дара любви. На сцене деревенская банька-времянка. Выходят девушки, обернутые в белое. Кадочки, венички, снежок. Чистота, здоровье, ароматные соли, здоровая телесность, волосы в полотенце — что-то очень женское, очень здоровое, очень закрытое для мужчин.

(В антракте капельдинерша, чуть не плача, рассказывала, какие скандалы устраивают некоторые зрители. «Я отдала такие бабки за билеты», «я привела ребенка на сказку! А тут что? что еще за баня?». «Я вам рассказываю, а у самой просто мороз по коже. Ну как люди не понимают?*» — говорит милая капельдинерша, — «И мы же не имеем права ни возражать, ни объяснять!». Даже буфетчица, опустив глаза, попыталась меня предупредить, что постановка может шокировать. И все ужжасно радовались, что мне очень нравилась эта постановка. (Да, я общительная).

В этом спектакле мы, берендеи, живые, родина наша живая, и никакая разруха не имеет значение, сила в нас самих. Это представление о русском, конечно, выходит за деревянные рамки матрешки.

В финале оперы звучит леденящая меня с детства фраза Берендея: «Печальная Снегурочки кончина и страшная погибель Мизгиря тревожить нас не могут!». Ведь даже она зовет к жизни!

И потом хор так поет, и выдает такое крещендо и такое фортиссимо, что стены выгибаются. Я думала, что хор Большого уже не может меня удивить. Он сумел.

И тебя уносит волна аплодисментов, и самой себя не слышно, а потом дышишь и живешь, сколько там осталось, и любишь, хотя растаять предстоит и тебе.

Браво!