Белая Роза позвала в Берлин

Пианист Александр Яковлев в своём роде рекордсмен. И даже может претендовать на то, чтобы его имя занесли в «Книгу рекордов Гиннесса». За свои 33 года он стал победителем 56 различных музыкальных конкурсов. Таким количеством побед вряд ли может похвастаться хоть один из музыкантов мира.
Сегодня Александр Яковлев — один из востребованных молодых пианистов России. Он регулярно даёт концерты по всей Европе, Америке, Японии, является приглашённым артистом королевского театра Ла Корунья (Испания), а его игру транслировало на весь мир радио Ватикана. И тут дело не только и не столько в победах на конкурсах, а в том, что он не просто профессионал, обладающий виртуозной техникой игры, он музыкант психолог, мыслитель, передающий движений души и мысли великих композиторов посредством музыки. В чём и могли убедиться красноярцы, побывав на концерте пианиста в Малом зале филармонии, где он играл Моцарта, Брамса, Шумана, Стравинского…

— Зачем Вам такое количество конкурсов? Неужели они, как раньше, могут стать трамплином на музыкальный Олимп?

— Вообще я никогда не ставил себе задачу — попасть на музыкальный Олимп. Специально не занимался самопиаром, карьерой. Просто играл. Когда закончил консерваторию, переехал за рубеж — в Австрию, а потом — в Германию, возник вопрос: как попасть на крупные сценические площадки, где играть? А конкурсы — это своего рода шанс выступать на хороших сценах. Когда играешь 10–15 конкурсов в год, ты выходишь на сцену 50–60 раз в год. Кроме того, мне очень нравится путешествовать, узнавать разные страны, а участие в состязаниях даёт такую возможность. Если ты выиграешь премию, сможешь бесплатно посмотреть весь мир. Хотя престижные конкурсы, такие как конкурсы Чайковского, Шопена, Ван Клиберна могут стать трамплином для карьерного взлёта. Но, по большому счёту, моя концертная деятельность никак не связана с участием в конкурсах. Вообще, путь музыканта — во многом везение, случайность.

— С какого возраста ездить по конкурсам считается неприличным?

— Это дело вкуса. Вся наша жизнь — своего рода конкурс на выживание. Сейчас у меня в душе личный конкурс, где я состязаюсь с самим собой. Я уже не хочу выигрывать какие-то призы. За шесть лет с 25 по 31 год я заработал 56 первых премий и прошёл около семидесяти конкурсов. Сейчас пришло осознание, что человеческая жизнь коротка: и я начинаю думать, что я могу и за сколько лет успеть. Не хочу бегать за дешёвым успехом. Ведь сегодня как выстроена музыкальная жизнь в Европе: если ты попадешь в обойму большого продюсера, то из тебя делают вкусный рекламный продукт, который будет собирать полные залы и хорошо продаваться. Да, карьеру и славу ты получишь, но при этом это совсем не значит, что играешь ты гениально. О настоящем искусстве тут говорить, наверное, неуместно.

— Богатство и творчество — вещи совместимые? Или здесь работает закон: если где-то прибавляется, то в другом месте убывает?

— В идеале художник должен быть бедным. Но, правда, его ничего не должно отвлекать от творчества. Он должен заниматься своим делом и не думать о том, что он завтра будет кушать. Идеальная картинка, мечта — небольшой домик на природе, любимое дело, концерты, музыка… А супербогатство музыканту ни к чему: оно развращает, способствует лености и взращивает гордыню.

— Не ловили себя на звёздной болезни? Ведь столько побед за плечами.

— Звёздной болезнью никогда не болел, а вот конкурсной — да. Понял, что это уже похоже на помешательство — всё время ехать куда-то, стремиться быть первым… Но эта болезнь очень удачно переросла — конкурсы я заменил на поездки, концерты.

— Вы много лет провели за границей, почему не остались там, а вернулись на родину?

— Да, в Европе культура намного выше, чем у нас, но духовная сторона жизни у нас намного насыщеннее. Меня привлекают не условия жизни в России, а люди. Не могу сказать, что там, за границей, жить очень просто. Но русским музыкантам, которые воспитаны в духе советско-российской школы, где учат, что всякий раз нужно играть, как будто это последний день, что нужно быть первым, часто удаётся добиться успеха. Потому что у них нет другого выхода, нет богатых родителей, нет счёта в банке, который бы позволял сидеть и мечтать.

Мы запрограммированы на выживание. Мне особо некому было помочь. Меня поддерживал чем мог мой папа, который по профессии обычный врач. Приходилось и самому зарабатывать во время учёбы. Если бы я не участвовал и не побеждал в конкурсах, мне просто не на что было бы жить.

Когда учился в Германии, у меня были так называемые халтурки. Одна из них — я играл на творческих вечерах, которые проводила Анна-Катрин Бюргер, немецкая актриса, известная нашему зрителю по роли Белой Розы в фильмах про Чингачгука. Я познакомился с ней в Ростове-на-Дону, она приехала помогать детям Дона — был такой проект. Детей Дона она не нашла, но встретила меня — мне тогда было пятнадцать лет, я играл на открытии. Когда закончил консерваторию, она пригласила меня к себе в Берлин, я как раз собирался ещё поучиться за границей. В общем, она мне помогала. Потом она придумала проект, где она читала перед публикой отрывки из произведений классиков, а я должен их был озвучить любым способом. Это был синтез жанров, стилей и разных искусств. Было довольно любопытно.

— Правда, что Ростропович лично сообщил Вам, что Вы стали стипендиатом его фонда?

— Да, он позвонил по телефону. Мне тогда было 18 лет, я был студентом Ростовской консерватории. Тогда чета Ростропович — Вишневская отбирали лучших студентов музыкальных вузов России и оказывали им материальную помощь — это был их вклад в культуру страны. Я получал стипендию от них несколько лет. После вручения премии молодых исполнителей собрали на чай. Ростропович потрясающе общался с детьми, мог сесть рядом, спросить о проблемах. Я надеюсь, что смогу дорасти и дожить до такого момента, когда у меня появится возможность помогать молодым талантливым ребятам. Это моя мечта.

— А Вам важно, для кого Вы играете — для экс-канцлера Германии или для крестьянина?

— Мне всё равно. Хотя, если буду знать, что в зале известный человек, буду волноваться и подсознательно желать понравиться ему, пребывать в неком напряжении. А для того же рыбака я буду играть свободнее, естественнее. И, наверное, лучше. Главное не то, кто сидит в зале, а контакт с публикой, обоюдное желание общаться через музыку. Мне приходилось играть в маленьких селениях в Пиренеях, куда специально привозили из культурного центра Сарагосы рояль. На концерты приходили уборщики винограда, доярки…

Они никогда не бывали на концертах классической музыки. Для них это было целое событие — на концерт они старались нарядиться в лучшие в их понимании одежды.

Публика была очень разношёрстная, необычная, но все они были восхищены, причём не столько фортепианной музыкой, а тем, что, оказывается, можно так красиво и интересно проводить свободное время — вечерами ходить на концерты. Такие концерты в глубинке в Европе проходят при поддержке правительства и меценатов. У нас тоже есть такой опыт. С недавних пор по подобной схеме действует Екатеринбургская филармония: академический оркестр ездит по девяти филиалам, расположенным в области. В отдалённых населённых пунктах, куда сложно добраться, установлены жидкокристаллические телевизоры. В эти центры собираются люди — двести-триста человек, живущие в таёжных деревнях, и смотрят в прямой трансляции концерты.

— Сколько концертов пианист должен играть в месяц, чтобы быть в хорошей форме?

— Для меня приемлемое число — пять — семь выступлений в месяц, хотя некоторые пианисты дают по сорок — пятьдесят концертов. Я не представляю, как это возможно. В идеале, конечно, хотелось играть один-два концерта в месяц, как это делает Григорий Соколов — гениальный пианист современности. И несмотря на то, что у него нет рекламы, он не является участником музыкальных и светских тусовок, его творчество более чем востребовано. Его поклонники, чтобы попасть на его концерт, готовы ездить за ним по всему миру. Публика для меня очень важна, именно в зале я получаю тот заряд и те эмоции, которые важны мне для творчества, мне нужна подпитка от слушателей. До последнего времени мне даже сложно было делать записи в студии, только недавно я созрел до того, чтобы записать диск: необходим особый склад ума, характер, профессионализм — уметь без публики обнажить душу перед собой, композитором и Богом.

— Когда Вы играете то или иное произведение, то есть ли за этим какая-то личная история, повествование, образы?

— Безусловно. Музыка — это язык, со своими законами, интонациями, артикуляцией. Для меня звук, который издаёт фортепиано, — это голос некой космической дивы. После падения Вавилонской башни, когда люди стали говорить на разных языках, музыка — первый и единственный язык, понятный всем, живущим на планете. Любопытно, что в последнее время всех нас пытаются превратить в некую единую машину, работающую по унифицированным правилам, открывая везде «макдональдсы» и крутя голливудские фильмы… Но не удаётся, а при помощи классической музыки объединить людей очень просто. Слушая Бетховена, японец чувствует то же самое, что и американец. Это, наверное, самое удивительное в музыке.

Автор: Марина ЯБЛОНСКАЯ
Фото: Александр ЧЕРНЫХ
19.11.2014
http://gornovosti.ru