Дмитрий Башкиров: «Поздно эмигрировать в моем возрасте»

Корифей русской фортепианной школы — о том, как получать удовольствие, будучи невыездным

Фото: Кирилл Башкиров

В Москве впервые гастролирует Иерусалимский фестиваль камерной музыки. За два вечера в столичной консерватории будет представлен дайджест знаменитого форума, основанного пианисткой Еленой Башкировой. Ее отец — один из столпов русской фортепианной школы, Дмитрий Башкиров — тоже приехал в Москву: корреспондент «Известий» дождался его после мастер-класса в Музее Гольденвейзера на Тверской.

— Расскажите о фестивале, который привезла в Москву ваша дочь.

— 13 лет назад Елена основала фестиваль камерной музыки в Иерусалиме, который сейчас уже имеет мировое имя. В прошлом году ситуация была очень напряженная, в Израиле едва не началась война. Дочь обзвонила всех участников, около 50 человек, и сказала: «Мы совершенно не будем в претензии, если вы не приедете». Никто не отказался. И словно в награду за это накануне первого концерта было заключено перемирие. А сейчас в Москве нашлись заинтересованные люди, которые решили дать презентацию фестиваля здесь, в Московской консерватории.

— Почему вы сами не выйдете на сцену?

— Я не играю уже три с половиной года. Когда мне исполнилось 80, я сказал себе: «Лучше — не могу, а хуже — не хочу». С тех пор я целиком посвятил себя педагогике, которую всегда любил больше, чем свою игру.

Фото: Кирилл Башкиров

— А почему вы не преподаете в Московской консерватории?

— Потому что руковожу кафедрой фортепиано в Мадридской высшей школе королевы Софии. В Москве я преподавал 35 лет, но работать надо по-настоящему, совмещать с Мадридом не выйдет. Да и почему я вообще должен на девятом десятке работать и там, и сям? Я горжусь званием почетного профессора Московской консерватории, оно за мной останется до тех пор, пока буду «куролесить». Пожизненно, в общем.

— Правда ли, что вы эмигрировали в Испанию?

— Чушь собачья! У меня даже нет там жилья. В школу королевы Софии профессора приезжают со всего мира. В домах около школы выкуплены квартиры, у каждого из нас там своя автономная комната со всеми удобствами. Мы приезжаем на восемь дней в месяц и отдаем все учебные часы, а в остальное время работают ассистенты. Такая оригинальная система.

Но живу я в Москве, слово «эмигрант» ко мне не применимо. Поздно эмигрировать в моем возрасте. Когда были у меня конфликты с властями и все моральные основания для эмиграции, я не уехал. Зачем буду уезжать сейчас?

— Какие были моральные основания?

— В 1980 году меня «заперли», и восемь с половиной лет я был невыездным. Но не озлобился, продолжал с удовольствием работать, гастролировал по СССР, обожал советскую публику. И только в 1989-м меня выпустили.

— Так поздно?

— Ну, это никогда не поздно.

— Я к тому, что перестройка уже подходила к концу.

— Выезд тогда регулировали аж три инстанции: КГБ, отдел культуры ЦК КПСС и Министерство культуры. КГБ меня отпустил: как сказал помощник председателя комитета, «на вас папочка тоненькая». Позвонил в отдел культуры ЦК: там тоже все было в порядке. А Минкультуры не пускало до последнего. Когда я пришел к замминистра Георгию Александровичу Иванову (мы его называли ГАИ), он сказал: «Мы заботимся о вас». — «Это как?» — «Вот вы выедете за рубеж, а вас стукнут по голове и принудят к невозвращению. Не понимаю, чем вы недовольны — мы же разрешаем вам играть в своей стране». Сейчас звучит невероятно, но, видите, я должен был чувствовать благодарность за то, что мне разрешили играть у себя на родине.

— Недавно узнал от своего корейского друга, что поток иностранцев, желающих учиться фортепианной игре в Москве, уменьшился: они говорят, что лучшие представители русской школы умерли или разъехались.

— Отчасти я с ними согласен. С корифеями — Нейгаузом, Гольденвейзером, Обориным, Флиером, Гинзбургом — сейчас никто не сравнится. С другой стороны, всё равно мы учим, и всё равно это русская школа: оттого что я преподаю в Мадриде, ничего не меняется. Я проповедую то искусство, которому научился в Москве. Думаю, что это обязанность каждого воспитанника русской школы, работающего за рубежом.

— То есть русская фортепианная школа как таковая еще жива?

— Она будет жива, пока жива классическая музыка. Не может она исчезнуть. Слишком мощное явление.

— Не так давно по социальным сетям распространился видеоролик…

— …где я упал во время мастер-класса. Это безобразие. Очень противные люди выложили съемку в интернет. Ноги моей в этом городе никогда больше не будет. Но, как ни смешно, падение пошло на пользу моей популярности. Например, в Зальцбурге я прочел в местной газете: «Профессор Башкиров упал, но тут же вскочил как ни в чем не бывало и продолжил занятие, в очередной раз удивив нас своей энергией».

— Меня это тоже поразило.

— Когда я работаю, всё остальное — пустяки, ничего не замечаю.

— В беседах с испанцами и другими европейцами вам случалось говорить что-либо в защиту России?

— Когда меня спрашивают, отвечаю. Выступать в роли судьи — не в моем характере, потому что в каждом политическом явлении есть pro и contra, и я со своими любительскими мнениями не хочу вылезать на страницы «Известий».

Могу сказать только то, что знаю сам. Вот все говорят: там свободная пресса. Да о чем речь! Они же ничего не показывают! Я вначале думал, может, это преувеличение. Нет, смотрю сам, — так и есть. И еще хочу сказать, что последние 10 лет все мероприятия в мире, которые происходили с подачи Америки, кончались фиаско. Тут то же самое получилось, только почему должен страдать украинский народ, я понять не могу. Для меня это очень чувствительно, потому что много десятилетий я регулярно играл на Украине, в том числе в Донецке и в Горловке.

А санкции, по-моему, вредят только простым людям — не политикам и не олигархам. Никакого нравоучения из этих санкций не выйдет. Видимо, их авторы совсем не понимают русский народ. Русский народ не от недоедания устраивает революции. Такой терпеливости, как у нас, нет ни у кого.

— Вы будете сидеть в жюри конкурса Чайковского?

— На сей раз буду, хотя отношения с этим конкурсом у меня сложные. В 1958 году, когда он проводился в первый раз, меня всячески принуждали к участию. А я отказался. Незадолго до того я победил на конкурсе Маргариты Лонг в Париже, сам удивился этой победе и дал себе слово, что больше никогда в жизни не буду играть на конкурсах. По тем временам я вел себя, мягко говоря, смело. В оргкомитете страшно обиделись и никогда не приглашали меня в жюри — вплоть до конца 1990-х.

А сейчас я понимаю, почему Валерий Гергиев меня позвал. Во-первых, мы давно знакомы, я играл еще с совсем молоденьким Валерой в Московской консерватории. А во-вторых, за мной нет шлейфа мафиозной фигуры. Он понимает, что я мухлевать не буду.

— Какая у вас мечта, если она есть?

— Хочу как можно дольше преподавать. На каждом уроке или мастер-классе я получаю инъекцию бодрости, которой хватает до следующего раза. У меня стойкое ощущение, что пока я могу заниматься музыкой, ничего катастрофического со мной не случится. Я прошел через серьезные операции — например, тройное шунтирование сердца, когда из ноги взяли три заплатки и поставили их на сердце. Был на грани выживания, но всё прошло хорошо. Так что я оптимист, примеры для подражания вроде актера Владимира Зельдина или пианистки Людмилы Сосиной всегда перед лицом. Вот если перестану преподавать, тогда мне точно каюк.

Фото: Кирилл Башкиров

izvestia.ru