Михаил Лидский: преображение Шумана

Выдающийся российский пианист сыграл в Воронежской филармонии клавирабенд из произведений немецкого романтика. В монографическую программу вошли ранние и поздние опусы Роберта Шумана.

Михаила Лидского не зря называют одним из самых интересных исполнителей. Его непохожесть на других ничего общего не имеет с оригинальничаньем, желанием казаться особенным. В случае с Лидским сознание явно определяет материю и всё, что с ней связано: от колоритной внешности до взаимоотношений с инструментом и публикой. Играя на сцене, пианист как будто находится в своей лаборатории, где нет посторонних. Склонившись над рабочим местом, он в буквальном смысле, не разгибая спины, трудится над очередным опытом, логика которого выстроена с педантичной точностью, но результат неизвестен никому.

Для клавирабенда в Воронеже Михаил Лидский выбрал музыку Роберта Шумана. При жизни этого композитора исполняли нечасто: современникам он казался странным и непонятным. Сегодня Шуман для нас — безусловный гений, однако, сказать, что мы стали понимать его лучше, слишком самонадеянно. В Шумане Лидский открывает нам то, что скрыто за устоявшимися представлениями о личности автора и слоем многочисленных интерпретаций.

Виртуозная Токката до мажор ор. 7 предстает поэтичным этюдом. Аллегро си минор ор. 8 похоже на картину, состоящую из множества мелких деталей и сюжетов. Слушая Лидского, ясно осознаешь, что Шуман — художник будущего. Аллегро разрастается до масштабов полотна Кандинского «Композиция № 7»: пианист воспроизводит и образ Райского Сада, и Всемирный Потоп, и Судный День, и Воскрешение из мертвых.

В программной «Крейслериане» ор. 16 Лидского меньше всего волнуют «Фантазии в манере Калло» и образ безумного капельмейстера Иоганнеса Крейслера. И всё же Гофман здесь присутствует, да еще как: в стиле изложения, нетривиальности сюжета, особой манере повествования. Лидский не поет, он декламирует — с безошибочной интонацией и паузами, настолько точными, что они убеждают наравне со звуками. В «Крейслериане» Лидского нет сверкания молний и явления страшных привидений. Нет в ней ни позы, ни пафоса. Нет нарочитой таинственности, но есть сокровенность. Шуман был восторженным затворником. Чтобы играть его музыку, нужно обладать большим сердцем и самому быть немного безумным с точки зрения обывателя.

Иногда кажется, что пианист берет слишком медленные темпы и, как искусный ювелир, обтачивает драгоценный камень, пока он не станет совершенным. В финале «Крейслерианы» у Лидского не вспыхивают «блуждающие огни». Наступает остановка сердца. Совсем по Гофману: Крейслер исчез. Канул в небытие? Или преобразился?

Ответ на этот вопрос пианист дает во втором отделении программы. Поздний Шуман — четыре марша ор. 76, три пьесы-фантазии ор. 111 в трактовке Лидского звучат, как явное преображение. Но в этом отрешении от лишних эмоций, суетности, хочется написать — от мирского — столько жизни, тепла, человечности. И это так естественно — прийти к состоянию покоя после терзаний, поиска, битвы со своими внутренними демонами. Встретиться с собой. Шуман как никто умел передавать непередаваемое. В этом Михаил Лидский следует за композитором.

Монографический вечер пианист завершил «Утренними песнями» ор. 133, одним из последних сочинений Шумана. Лидский возводит эти пять удивительных пьес как собор. Невесомый, хрустальный, устремленный в горнее. Не ограниченный в пространстве и при этом помещающийся в душе, как скрытое сокровище. Недосягаемое.

Текст:

• Елена Фомина
• Фото: Дарья Бойченко

culturavrn.ru