«Моцарт знал, что он лучший»

Дирижер Теодор Курентзис об эволюции исполнительства

Оркестр Курентзиса исполняет Моцарта так, как завещал сам композитор.

Главным музыкальным событием Международного фестиваля «Дягилев P. S. «в Петербурге стало выступление пермского хора и оркестра Music Aeterna под управлением маэстро Теодора Курентзиса. Оперу опер — «Дон Жуана» Моцарта — они представили в концертном исполнении с европейским составом солистов.Теодор КУРЕНТЗИС рассказал музыкальному критику Владимиру ДУДИНУ о гениальности Моцарта, политичности Вагнера и о том, как противостоять нашествию Зла.

— Состав певцов, представленный в «Дон Жуане» на фестивале «Дягилев P. S. «, был командой мечты?

— Мне кажется, нет понятия «идеальный состав». Сегодня спели эти певцы, завтра могут быть другие. Все меняются. Вообще ко всему нужно относиться очень гибко. Важнее попасть в нужное состояние. На мой взгляд, в Петербурге нам всем это удалось.

— А как вас приняли чуть больше недели назад в Дортмунде, где вы исполнили все три оперы так называемой трилогии Моцарта да Понте — «Свадьбу Фигаро», «Так поступают все» и «Дон Жуана»?

— В Дортмунде после наших выступлений орали и визжали, как на рок-концерте. Были стоячие овации. Петербургский успех нам показался прохладнее.

— Не забывайте, что в Петербурге по определению прохладней, чем в Дортмунде, поэтому тот прием, который вам устроили, все же можно расценивать как «очень горячий».

— Для меня это огромное событие — исполнить все три оперы друг за другом. Это нелегко, но для меня очень важно показать итоги моей многолетней лабораторной работы. Я ведь не так много концертирую, предпочитаю лабораторную работу, подолгу собирая, разбирая концепции произведений — вот что мне по-настоящему интересно. А записи важны лишь как фиксация того огромного периода лабораторной работы, которая останется для истории.

— Мы однажды уже говорили с вами об очень быстрых темпах, в которых вы интерпретируете оперы Моцарта. Может быть, заблуждение считать, что в XVIII веке жизнь была чуть спокойней, чем сейчас?

— Самое смешное, что наши темповые трактовки соответствуют указаниям Моцарта! Я, кажется, рассказывал вам историю с Вагнером. В свое время он в качестве маэстро репетировал «Свадьбу Фигаро», дирижируя 4/4 медленно — на два счета. Вдруг кто-то из зала сказал: «Маэстро, это должно быть быстро, стремительно! Моцарт любил очень быстрые темпы». — «Откуда вы знаете?» — «Я был на его репетициях». Поэтому мы сегодня играем Моцарта быстро, насколько это возможно. Через 10 лет большинство оркестров будет исполнять Моцарта так, как я делаю сейчас. Но уже и сегодня многие меняют свое мнение относительно интерпретации музыки этого композитора. Многие в Европе мне говорят, что налево и направо делают мои каденции. И меня очень радует, если я могу предложить свой маленький камушек в эволюции исполнительства.

— Эволюции, а вместе с тем и революции?

— Сама по себе музыка Моцарта революционная, если ее, конечно, правильно исполнять. Моцарт был революционером в жизни. Моцарт — не композитор своей эпохи: это вечный композитор. Он всегда будет современным. В его «Дон Жуане» можно услышать и авангардизм, и барокко, и классицизм с романтизмом, и все на свете. Поэтому Моцарт всегда будет актуальным. У вас ведь не было ощущения, что вы слушали какую-то старую наивную музыку XVIII века? И она никогда не будет казаться такой. А посмотрите, к примеру, на оперы Сальери или некоторых других современников Моцарта — они выглядят действительно какими-то устаревшими, наивными. Моцарт знал, что он лучший, что он — гений. Быть гением непросто, когда вокруг — посредственности. Хотя, разумеется, если бы все были гениальными, мир был бы другим. Почему этот композитор умер так рано? Именно потому, что ему некуда было деть свою гениальность. Он испытал на себе одиночество гения.

— У вас не возникает желания для углубления контекста исполнить какую-нибудь оперу Сальери?

— У него есть хорошая музыка. Вообще, на мой взгляд, наши разговоры о Моцарте и Сальери имеют больше отношения к трагедии Пушкина. Честно говоря, есть так много гениальной музыки, которую я еще не исполнял, а должен, что даже не знаю, хватит ли мне времени взяться еще и за Сальери. Лучше уж разучить какие-нибудь сочинения Михаэля Гайдна. А сколько барочной музыки еще не исполнено, которой мне предстоит заняться. Сейчас мы с оркестром записываем симфонии Бетховена также на Sony одновременно с симфониями Малера. В наших планах — выпуск целого корпуса сочинений Бетховена помимо симфоний — и Торжественную мессу, и все фортепианные концерты, и скрипичный концерт.

— Музыканты играли стоя. Это тоже была аутентичная дань эпохе?

— Да, но это еще и традиция нашего оркестра. Мы и симфонии Малера играем стоя, и все оперы в яме исполняем стоя. Это другая энергия, язык тела.

— Не устают они?

— Устают, ужасно устают, но что делать? Музыка требует жертв.

— В минувшем сезоне вы исполнили «Золото Рейна» Вагнера на фестивале Руртриеннале. Он вам так же близок, как Моцарт?

— Это другая история, другой мир. Но мы проделали очень хорошую работу, и я счастлив. Мы исполняем Вагнера совсем по-другому, чем обычно, — на жильных струнах, делаем его музыку намного более прозрачной. В нашем оркестре такая высокая точность, все работает как часы. Мы играем симфоническую музыку как камерную, будто квартетом, а это придает совершенно другой объем, иное ощущение пространства. Нет напыщенного пафоса. Больше — философских идеограмм. Это не тот романтизм, который исходит из Байройта 1930-х годов. Мой Вагнер — не Вагнер Гитлера, а Вагнер Бакунина. Чувствуете разницу? Вагнер меня очень тронул, он очень серьезный. Но весь этот туман философических текстов, который его сопровождает, мне кажется ненужным. Музыка Вагнера очень неоднозначна, и мне кажется, что с ним неправильно обращаются. Нужно воспринимать его музыку по-другому — как мистериальный театр, а не как музей истории человечества.

— Продолжение тетралогии последует?

— Не знаю, но его «Тристана и Изольду» точно будем готовить — нас пригласили с этой оперой на Wiener Festwochen. Честно признаюсь, следующим композитором, которого мы будем очень долго изучать, будет Бетховен. Мы — пуристы. Занимаемся факсимиле, историческими инструментами. Мы подходим к Бетховену не через романтизм, а через барокко. У нас есть ощущение революционности человека, который жил в эпоху барокко и вдруг узнал о существовании Бетховена, и в его сознании случился большой взрыв.

— Как балансируют в вашем графике выступления в России и Европе?

— Я бы, конечно, хотел больше выступать в России. Я — россиянин, люблю Россию. Но у нас, к сожалению, меньше возможностей выступать в столицах, в Петербурге — раз в году. А в Западной Европе я все время выступаю со своим оркестром. Мы приглашены на Зальцбургский фестиваль ставить «Милосердие Тита» Моцарта. В парижском Театре Елисейских полей мы представим «Так поступают все» Моцарта. В Амстердам нас ждут, чтобы мы приняли участие в постановке «Королевы индейцев» Перселла.

— С Валерием Гергиевым иногда пересекаетесь? В его ведении несколько прекрасных залов, среди которых главная жемчужина — Концертный зал Мариинского театра, где вы со своим оркестром, хором и солистами отлично бы слушались.

— Нет, наши дороги не пересекаются, а для общения нужны пересечения. Очень уважаю как дирижера и личность, но мы не общаемся. Я живу в Перми, редко бываю в Петербурге. Может быть, и общался бы, если бы приезжал сюда чаще. Наше с Валерием пересечение заключается лишь в том, что мы учились у одного педагога — Ильи Мусина.

— Какие у вас сейчас настроения?

— Я прекрасно понимаю, что Зло покусилось на мир. Мы должны избавиться от мрака, включив свет, которому мрак не страшен. Зло будет царить, пока мы обращаем на него внимание, поэтому его нужно игнорировать, перестать о нем говорить — тогда оно исчезнет. Хотя оно очень агрессивно.

Владимир Дудин

www.ng.ru