Посвящается Виктору Васильевичу Сумаркину

Концерт-открытие фестиваля "Адмиралтейская музыка", который состоится 13 ноября в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии посвящен 80-летию выдающегося тромбониста, Народного артиста России, профессора Санкт-Петербургской консерватории Виктора Васильевича Сумеркина.

Виктор Васильевич, помимо музыкального, обладает и литературным талантом. Предлагаем вашему вниманию публикацию из газеты Санкт-Петербургские ведомости за 2001 год. Приятного вам чтения и до встречи на концерте!

Закулисная жизнь тромбона. Байки Виктора Сумеркина

Тромбон называют инструментом ангелов. В этом не сомневались художники ХIV века. На их картинах часто встречаются лики крылатых тромбонистов. А для меня этот инструмент – ангел-хранитель. Он мне жизнь спас. В начале 1970-х в числе первых счастливчиков я купил "Жигули" третьей модели и поехал в отпуск к деревенскому дедушке. На шоссе передо мной из леса внезапно выехал грузовик. Удар был таким, что моя машина сплющилась в гармошку. Рулевое колесо в таких случаях проламывает водителю грудную клетку. Но на этот раз оно согнулось до самой колонки. Я отделался переломом четырех ребер. Спасибо тромбону! Благодаря ему диафрагма у меня была, как у боксера.

Этот инструмент – моя первая и единственная любовь, которая продолжается уже полвека. Началось все в сорок пятом году, когда в городе, только что очнувшемся от блокады, я увидел фильм "Серенада Солнечной долины". Оркестр Гленна Миллера решил мою судьбу, я пришел во Дворец пионеров учиться играть на тромбоне. Нас слетелось туда человек двадцать – ленинградских музыкальных воробьев. А мне за короткую стрижку друзья дали прозвище Зяблик. Я вырос в рабочей семье, мог бы пойти по стопам отца. Но, видно, каждому предначертан свой путь. Я верю в знаки Зодиака. По моим наблюдениям, есть несколько сильных музыкальных знаков. На первом месте – Овны. За ними идут Козероги, Стрельцы и Близнецы. Я – Козерог. Упрямый, даже упертый. Но все же характер позволяет мне идти и на компромиссы.

Подвижная часть тромбона называется КУЛИСА. Есть на этот счет даже анекдот. Человек впервые пришел в Филармонию, а потом попросил у тромбониста инструмент, вынул кулису и говорит: "Я видел, ты весь вечер мучился, не мог вытащить эту штуковину. На вот, держи и успокойся". А по поводу моего дореволюционного "Циммермана" мне сказали еще интересней: "Как же можно на нем играть!" Это было в 1957 году, когда я получил серебряную медаль на Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве. Инструмент, конечно, был еще тот. Мундштук выточил мастер, точивший подсвечники для церковных свечей. Иностранцы разглядывали мой тромбон, как доисторического ящера. Был среди них и парень из Лейпцига Карл-Хайнц Вебер по прозвищу Чарли. Мы потом встретились во время гастролей оркестра Филармонии в Кельне. Из ГДР Чарли эмигрировал в ФРГ. Дома у него я увидел целый музей тромбонов _ кулистных, вентильных, сакбутов. И только моего "Циммермана" там не было. Сейчас на нем можно было бы неплохо заработать.

На Западе из старых музыкальных инструментов делают лампы. У одного голландца из "Концертгебау" я видел дома торшер из тромбона. Провод был просунут через мундштук и кулису, а в раструбе светилась лампочка. Но это все пустяки в сравнении с русской смекалкой. Наши псковские умельцы вмонтировали тромбон в конструкцию... самогонного аппарата! Это была музыка градусов под 80.

Я старался брать лучшее от учителей. В аспирантуре Консерватории мне посчастливилось общаться с Михаилом Николаевичем Буяновским, одним из валторнистов, составлявших элиту ленинградской музыки. Это был аристократ духа. Он носил коверкотовый темно-синий костюм, крахмальную рубашку, бант в горошек. От него пахло одеколоном "Красная Москва". В классе он курил папиросы "Казбек". И то, как он вкладывал в гильзу кусочек ватки, как элегантно пускал колечко дыма, – уже было актом несуетности бытия.

Такого человека встретил я и в райкоме партии, где перед поездкой за границу мы проходили "собеседования". Как парторг гастролей я обязан был их организовывать. Для музыкантов это была унизительная процедура. Мои коллеги старались попасть на беседу к контр-адмиралу Журавлеву и выходили от него со счастливыми лицами.
– Я никогда ничего не спрашиваю, – объяснил мне Дмитрий Николаевич. – Вы можете не ответить на мой вопрос, я – на ваш. Зачем же нам ставить друг друга в неловкое положение? Мне вполне хватает разговора, чтобы судить об интеллигентности собеседника.

В те времена на углу Невского и улицы Бродского стояла сапожная будка, где работала колоритнейшая женщина Тамара. Все знали ее, и она знала всех. У нее чистили обувь музыканты. Не так давно я встретил ее на Малой Садовой. Она сказала с грустью: – Знаешь, Витя, когда раньше с репетиции выходили эти дородные евреи со скрипочками, я видела – это Ленинградская филармония! А сейчас выскакивают какие-то люди с полиэтиленовыми мешками, куда-то бегут. Я не могу понять, это артист Филармонии или кто-то другой?

Мне нравятся люди, уверенные в себе. Но я терпеть не могу самоуверенных музыкантов. Одну такую байку мне рассказал Дон Лукас из Техаса, когда мы работали в жюри конкурса. Это история о том, как ездили на рыбалку три знаменитых американских тромбониста – Билл Ватроус, Кей Видинг и Джей Джонсон. Отведя душу, они на обратном пути зашли промочить горло в придорожный ресторанчик. Ввалились туда, обросшие щетиной, в спортивных куртках. Там играл небольшой оркестр. А затем вышел развязный молодой человек и начал играть соло на тромбоне. Друзьям этот малый сразу не понравился, и они решили сбить с него спесь. Первым к нему подошел Билл и, прикинувшись восторженным идиотом, поинтересовался, как называется "эта штука", попросил разрешения "подуть". Он поводил кулису, поднес к губам мундштук и вдруг выдал такую сумасшедшую гамму, что у парня глаза полезли на лоб. Потом то же самое проделал Кей. Парень изменился в лице. Ну а Джей и вовсе уничтожил его, процедив: "Так это и есть тромбон? Тут вообще нечего делать. Он сам играет".

Шутку не хуже отпустил мой наставник Иосиф Акимович Гершкович. Студент подрабатывал в оркестре театра и удивлялся: когда он в коридоре разыгрывается, звук отличный, а в оркестровой яме – совсем не то.
– "Так и играй все время в коридоре", – посоветовал учитель.

Сейчас все играют на хороших инструментах. Но любой профессионал знает: если у тебя что-то не выходит в самом себе, никакой инструмент не поможет. В то же время он отдает предпочтение тем, кто упорно идет к цели. Не зря сказано: "Капля камень точит". Эта поговорка, кстати, пользуется большой популярностью в Пхеньяне. Приехав туда на гастроли, мы в свободный вечер пошли посмотреть революционную оперу на текст Ким Ир Сена. Спектакль шел с бегущей строкой на русском языке. Время от времени действие замирало, и в тишине таинственно звучала фраза про каплю и камень.

Мне повезло. Я видел за дирижерским пультом больших музыкантов. Мравинский, Караян, Гаук, Аносов, Рахлин, Кондрашин... Каждое из этих имен вмещает в себя целый мир музыки. Из великих событий по-особому вспоминаю приезд в Ленинград в 1962 году Игоря Федоровича Стравинского. Он дирижировал вторым оркестром, где я тогда играл. Являясь на репетиции, он всякий раз пропускал перед выходом к пульту стопочку водки, приговаривая: "После первой не закусываю". С ним радостно работалось, держался он просто, и со стороны трудно было представить, что за пультом стоит гений. После концерта публика долго его не отпускала. Уже и оркестр ушел, а зал продолжал аплодировать. Тут Стравинский удалился в Голубую гостиную и вышел оттуда прямо на сцену в приталенном нэпманском пальтишке с бархатным воротником и в галошах.

– Господа! – обратился он к публике. – В 1893 году я стоял вон в том углу слева в партере, когда Петр Ильич Чайковский дирижировал свою Шестую симфонию. Сегодня в этом зале дирижировал я. Спасибо вам за теплый прием, дорогие соотечественники. Адью!