«Страшновато, но интересно»

Михаил Плетнёв о своем необитаемом острове

Российский национальный оркестр во главе со своим основателем отправился в небольшой тур по весенней Швейцарии, которую Михаил Плетнёв называет «вторым домом». Перед отбытием из «первого дома» он успел утвердить текст своих ответов на вопросы Ярослава Тимофеева, которые были заданы ему в течение последнего полугода.

— Позвольте сначала одно биографическое уточнение. В 1979 году вы стали заслуженным артистом Удмуртской АССР. Это было, кажется, ваше первое официальное звание. У вас особые отношения с Ижевском?

— Чайковский, как известно, родился в Воткинске. Там проходит музыкальный фестиваль «На родине П.И. Чайковского». Когда я принимал в нем участие, мне присвоили это почетное звание.

— Сейчас вы с Российским национальным оркестром летите на гастроли в Швейцарию. Каков повод?

— Нас пригласили участвовать в программе довольно масштабного проекта Migros-Pour-cent-culturel-Classics. Мы дадим четыре концерта: в Цюрихе, Берне, Женеве и Санкт-Галлене. Директор этого проекта — швейцарский дирижер Миша Дамев. С ним приятно сотрудничать. К тому же Швейцария — мой второй дом.

— В следующем сезоне в ваших московских программах заявлены два раритетных автора — Карлович и Гуммель. Как вы открыли для себя Карловича? Что вас влечет в его музыке?

— Его партитуры показал мне один знакомый. Хотя кое-что из Карловича я слышал еще в молодости. Это композитор с драматичной судьбой. Он был профессиональным альпинистом и погиб в 32 года во время схода лавины в Татрах. Когда я впервые услышал его музыку, она поразила меня своей чистотой и благородством. Прошлым летом мы сыграли его симфонию «Возрождение» в Варшаве на фестивале «Шопен и его Европа». Потом решили познакомить с творчеством Карловича московских меломанов.

— Теперь о Гуммеле. Вы сами будете играть его фортепианный концерт или пригласите другого солиста?

— Планируем пригласить. Гуммеля у нас совсем не исполняют, хотя в свое время он был большой музыкальной величиной. Учился у Альбрехтсбергера, как и Бетховен. А еще у Сальери, Моцарта и Гайдна. Был виртуозом высочайшего класса. Современники говорили, что он превосходит Бетховена, с которым, кстати, дружил — Бетховен даже посвятил ему канон. Шопен слышал Гуммеля в Варшаве и был очень сильно впечатлен. Шуман говорил, что достаточно было бы одной фа-диез минорной сонаты для того, чтобы обессмертить имя Гуммеля. А его наследие этой сонатой далеко не исчерпывается. Он и оперы писал. И если уж такие композиторы столь высоко его ценили, наверное, он заслуживает и нашего внимания.

Еще я давно подумываю о программе из японской музыки. Академической музыке в Японии сто лет, это не так уж и много, конечно, но там есть очень любопытные композиторы. Тору Такэмицу, например.

— В этом году ваш оркестр впервые получил президентский грант — раньше был только правительственный, и это выглядело не очень справедливо, если учитывать качество работы оркестра и московский контекст. Как удалось исправить несправедливость?

— Дело в том, что правительственный грант, который нам выделяли прежде, прекратил свое существование. Теперь все будут получать президентский. В списке грантополучателей, кажется, около 200 организаций. И какова будет сумма гранта для каждой из них, мы пока не знаем.

— Что доставляет вам больше наслаждения как пианисту: сольные выступления или игра с оркестром?

— Оркестры бывают разные, да и дирижеры. В сольных концертах меньше неожиданностей. А наслаждаться должна публика. Конечно, есть люди, которые могут наслаждаться в одиночку. Но артист — это тот, кто хочет разделить свои впечатления и эмоции со слушателем, тот, кто любит дарить подарки. Такова уж специфика его профессии, связанной с публичными выступлениями. А сыграть хорошо — большая работа, которая не всегда получается.

— Читаете ли вы рецензии на свои концерты?

— Не читаю.

— Осенью вы с интервалом в четыре дня сыграли в Москве фортепианные концерты Скрябина и Рахманинова — двух сверстников, которые терпеть не могли друг друга. Вам они тоже представляются несовместимыми в одной программе?

— В ту неделю я так отвратительно себя чувствовал, что даже вспоминать не хочу об этом. Оба концерта дались мне с большим трудом.

— Мешал ли вам гигантский багаж интерпретаций, накопленный Вторым концертом Рахманинова?

— Нет, не мешал.

— Почему за роялем вы предпочитаете сидеть на стуле, а не на банкетке?

— Побаливает спина. Если устаешь — можно опереться на спинку и немного отдохнуть.

— Читаете ли вы рецензии на свои концерты? — Не читаю.

— Вы всегда возите с собой ваш рояль Kawai? Когда я спросил Джона Лилла насчет перевозки его инструмента, он ответил, что это слишком затратно и ему хватает другого багажа. А вам свой рояль в багаже дорого обходится?

— Компания Kawai сама организует доставку рояля в те места, где я выступаю. Более того, перед каждым концертом приезжает настройщик фирмы и работает с инструментом. Не могу представить никакую другую компанию в подобной ситуации. Это было счастливое стечение обстоятельств. Я попробовал этот инструмент однажды в Большом зале консерватории, и он мне очень понравился. Я счастлив, что все так получилось.

— Ходите ли вы на концерты других музыкантов? Если да, то каких?

— Не хожу.

— Вы следили за последним конкурсом Чайковского?

— Нет.

— Почему вы не даете мастер-классы?

— Почему же? Даю, если меня об этом просят. Вот, например, Сон Чжин Чо, который завоевал первую премию на конкурсе Шопена, попросил. Томохару Усида, игравший с нами на гастролях, — тоже. Он специально приезжал на неделю ради работы над Первым концертом Чайковского. С Дмитрием Калашниковым занимаюсь время от времени.

— Первый сольный концерт после шестилетнего перерыва (по крайней мере, в России) вы дали в Пушкинском музее. Можно ли сказать, что возобновить выступления вас сподвигла Ирина Александровна Антонова?

— Собственно говоря, я уже понемногу играл к этому моменту, поэтому решил воспользоваться ее предложением. Ирина Александровна — замечательный человек, потрясающая женщина. А выступить на «Декабрьских вечерах» — это всегда почетно.

— В период, когда вы перестали играть, я спросил, не считаете ли вы, что это потеря для музыкального мира. Вы, напомню, ответили: «Я предпочитаю переквалифицироваться из самого интересного пианиста в самого неинтересного дирижера». А хотели бы вы переквалифицироваться из самого интересного дирижера в самого неинтересного композитора?

— Время покажет.

— Расскажите, пожалуйста, о вашем последнем законченном музыкальном произведении.

— Это пьеса для цикла, который условно можно назвать «Детским альбомом», я сочинил его по заказу японцев. В альбоме 13 пьес, а эта —14-я. Она называется «Прощание».

— Стравинский говорил: «Музыка ничего не выражает, кроме себя самой». Вы согласны с этим утверждением?

— Музыка Стравинского — да, пожалуй. Особенно его поздние сочинения. О более ранних произведениях — таких, как «Весна священная» или «Жар-птица», — этого не скажешь.

— Испытываете ли вы страх, садясь за штурвал вертолета?

— Пожалуй, нет. Тем более что у моего вертолета нет штурвала.

На необитаемый остров я бы скорее захватил с собой рыболовные снасти, а может быть, и ружьишко. В партитурах там было бы мало проку.

— Вы говорили, что летное дело в России устроено очень плохо. Сейчас ничего не изменилось? Как вам удается летать в этих условиях?

— Для АОН (авиации общего назначения) в России пока нет тех условий, которые есть в Америке и Европе. Очень много разных запретов. И серьезная проблема с топливом. Есть направления, куда просто невозможно полететь, потому что нет возможности дозаправиться. А взять с собой большой запас тоже невозможно — максимум 80 литров. Впрочем, несмотря на все трудности, легкая авиация продолжает как-то развиваться. Появляются понемножку небольшие частные аэродромы и вертодромы, заправки.

— Вы когда-нибудь на выборы ходили?

— Некоторые мои знакомые считают, что это занятие бессмысленное и лучше потратить время на то, чтобы почитать хорошую книгу, послушать прекрасную музыку. Не могу сказать, что согласен с ними полностью, но в такой точке зрения есть свои резоны.

— Какая форма государственного устройства вам больше по душе?

— Как говорил Черчилль, демократия — наихудшая форма правления, если не считать всех остальных. К сожалению, лучше нее пока все равно ничего не придумано. Разве что если почитать Платона… Впрочем, далеко не всегда то, что называется демократией, является таковой. Лучше всего демократия работает, пожалуй, как раз в Швейцарии. Там она выстрадана всей историей страны. Практически все важные решения принимаются посредством референдума. В том числе и по наиболее острым вопросам — взять, например, проблему с иммигрантами. Референдум показал, что Швейцария готова принимать новых граждан, но менять хорошо продуманный и устоявшийся уклад жизни и строить у себя, например, мечети категорически не согласна. Поэтому у них и кризиса нет.

А вообще лучше всего высказался на эту тему Эдвард Григ. В один из периодов своей жизни великий норвежский композитор решил заняться общественной и политической деятельностью. Но через короткое время он осознал ошибочность такого поворота в своей судьбе и замечательно ответил тем интервьюерам, которые стали присылать ему вопросы на острые социально-политические темы: «Мое мнение по данному вопросу не подлежит обнародованию». Подписываюсь под этими словами.

— Нравится ли вам жить в нынешнюю эпоху? Если нет, какую бы вы предпочли?

— Идеальной эпохи, наверное, никогда и не было. Любая эпоха имеет свои плюсы и минусы — включая и нынешнюю.

— Есть ли в вашей жизни люди, которых вы можете назвать близкими?

— Мне кажется, что есть люди, которые дружески ко мне относятся.

— Вы боитесь смерти?

— Теперь уже не очень. Умереть было бы интересно. Это как первый прыжок с парашютом с высоты трех километров. Страшновато, но интересно. Был такой знаменитый актер Питер Устинов. Незадолго до его смерти — а он был тогда уже очень пожилым человеком — я задал ему тот же самый вопрос. Он отвечал, что не боится. «Если я вошел в комнату, то почему я должен бояться из нее выйти?»

— Можете ли вы назвать одну-две партитуры, которые взяли бы с собой на необитаемый остров?

— На необитаемый остров я бы скорее захватил с собой рыболовные снасти, а может быть, и ружьишко. В партитурах там было бы мало проку.

Ярослав Тимофеев
Автор благодарит Светлану Чаплыгину за помощь в организации интервью
www.colta.ru