Его имя уже хорошо известно в музыкальном мире. Каждый год 27-летний узбекский пианист играет до ста концертов, выступая с ведущими оркестрами, — Лондонским, Мюнхенским, Консертгебау, TNK, Бостонским, Мариинским и другими. В Концертном зале Чайковского пианист выступил в абонементе Московской филармонии, исполнив сольную программу из сочинений Рихарда Вагнера, Ференца Листа и Сергея Прокофьева.
После победы на Международном конкурсе пианистов в Лондоне об игре Бехзода Абдураимова писали как об абсолютной сенсации. Фото: Пресс-служба Московской филармонии
Еще несколько лет назад о дебютах Бехзода Абдураимова в крупнейших концертных залах мира, открывшихся ему после победы на Международном конкурсе пианистов в Лондоне, писали как об абсолютной сенсации, сравнивая его с Владимиром Горовицем и советуя «не терять из виду». Не заметить этого узбекского пианиста было невозможно: его уникальная исполнительская харизма сформировалась как будто вопреки всему, что приносит сегодня успех. На фоне востребованного на концертном рынке исполнительского тренда с его доминирующей виртуозностью Абдураимов поразил своей сосредоточенностью совершенно на другом — на погружении в смыслы музыки.
И хотя техника его настолько феноменальна, что даже листовские «транснцедентности», аккордовые каскады, неистовые пассажи он легко преобразует в стройную, ясную ткань, красота его трактовок заключается не в этом, а в самом фортепианном звуке — поразительном по своей объемности и глубине. На форте или пиано, в головокружительных пассажах или кантилене — звук у Абдураимова поет, развивается, живет внутри детально выстроенной музыкальной ткани.
В программе, исполненной пианистом в зале Чайковского, прозвучали листовская транскрипция «Смерти Изольды» из оперы Рихарда Вагнера «Тристан и Изольда», Соната си-минор Ференца Листа и Концертная транскрипция фрагментов музыки балета «Ромео и Джульетта» Сергея Прокофьева. Программа, собранная по принципу «театральности», развернула богатую амплитуду исполнительских красок пианиста. В «Смерти Изольды» рояль звучал с оркестровой объемностью — невесомые фигурации в верхнем регистре, сумрачные тремоло и накатывающая волнами плотная аккордовая фактура.
В Сонате си-минор Листа вынутое из глубин короткое отрывистое остинато врывалось на протяжении всей «драмы» зловещим мефистофельским пульсом, выстраивая впечатляющую картину столкновения сил тьмы и света. При этом музыкант избегал нарочитой эффектности, контролируя динамику в пределах форте и не загоняя темпы.
В «Ромео и Джульетте» появилась колкая прокофьевская артикуляция в стремительном темпе уличных сцен, непривычно быстрый темп в «Монтекки и Капулетти», обворожительные летучие пассажи в «Джульетте-девочке». И в противовес этой кипучей энергии — разраставшаяся от пиано тема любви, звучавшая каким-то нереальным, хрустальным звуком. В финале эта тема сворачивалась, разбегаясь тихими пассажами, «вскрикнув» дважды предсмертным пульсом тремоло. Пианист, между тем, не создавал «театр», не преувеличивал детали, не выпячивал свои возможности, но строго следовал композиторской логике. В этом редкое для современного пианизма его достоинство.
Источник:
rg.ru