В России разрешают летать только по кругу

Михаил Плетнев — «Вечерке»

Как пианист Плетнев взлетел на заоблачные высоты мгновенно — с неоспоримой победой на VI Международном конкурсе им. Чайковского в 1978 году. А в 1980-м дебютировал и как дирижер. В 1990-м основал первый в нашей стране частный оркестр — Российский национальный, — с первых же месяцев существования гордо задавший профессиональную планку. Михаил Плетнев еще и композитор и, кажется, лишь пиетет перед классиками прошлого останавливает его в этой ипостаси. Полвека жизни этого выдающегося музыканта составили значительную часть нашей общей культурной жизни.

— Михаил Васильевич, а вам публика нужна?

— А как же.

— Я спрашиваю, потому что когда вы выходите на сцену, кажется, что на вашем лице написано некоторое презрение.

— Это от страха.

— Если вы чувствуете, что зал вам чем-то неприятен, для кого вы играете?

— Есть ценности, ради которых я выступаю. Я имею дело с гениальными сочинениями и пытаюсь воссоздать их такими, какими они могут произвести наибольшее впечатление. Бывает, что и я плохо играю, даже очень часто (оп-ля! — Н. З.). Но я по крайней мере стараюсь. Хоть что-то бывает в каждом концерте, хоть 2–3 фразы удачные…

— Вы в чем-нибудь идете на поводу у публики?

— Настолько, насколько не расходятся наши вкусы. Я никогда не буду делать то, что мне самому не нравится. Но вообще к публике отношусь с огромным уважением и благодарностью. Раз люди приходят на мои концерты — я уже считаю, что они сделали большой шаг. Я бы сам никуда не пошел. Это же нужно из дома выходить… В Москве опасно… Погода плохая… сыро, холодно, слякоть, в метро толкаются… Может что угодно произойти, могут за 500 рублей убить… А тебе нужно надеть хорошую одежду и идти кудато что-то слушать! И еще неизвестно, хорошо это будет или нет. Более того, люди деньги на это тратят. Я когда смотрю из окна артистической, какая масса народу спешит на мой концерт, мне, честно говоря, страшновато… Люди пришли, я их не знаю. Они что-то хотят получить. Я стараюсь их не разочаровывать. Чтобы они после концерта уходили домой в убеждении, что не зря терпели такие неудобства, не зря пришли, не зря рискуют, возвращаясь домой по темной улице.

— Почему все педагоги так мучились с вами? Яков Флиер даже сказал как-то, что провести один урок с вами — все равно что два сольных концерта сыграть.

— Я у него бывал не очень часто.

— Почему? Считался столпом…

— Я был ленив ходить куда-то. А он был очень занят. И его, конечно, раздражало, что я приходил, приносил пять концертов Бетховена. Успевал сыграть только один — а уже приходил следующий студент. Так что детальных занятий я не помню никаких.

— Многих удивило, что не так давно вы посвятили концерт Горовицу. Ведь есть такие музыковеды, которые считают его игру чуть ли не эстрадой. Кто-то назвал вас антиподом Рихтера. А кто-то — последователем Горовица и Рихтера одновременно. Как это?

— Я совершенно ничего не понимаю в музыковедении. С Горовицем я познакомился, когда он приезжал в Москву. Но обожал его всегда. В чем его гениальность? Садился человек за рояль — и происходило что-то такое, что у другого никак не происходит.

— А как вы относились к Рихтеру?

— Я был большим его апологетом, особенно в 70-е годы.

— Почему сейчас его стараются как-то принизить? Дескать, страна у нас такая — всех великих тогда было назначено по одному…

— Дурость какая-то. Он потрясающе, совершенно гипнотически воздействовал. Так никто никогда на меня не воздействовал.

— А Рихтер впервые услышал вас только в 1986 году на «Декабрьских вечерах» и сказал тогда: «Как же хорошо играет Плетнев!» Он подошел к вам после вашего выступления?

— Конечно. Я ведь даже не знал, что он на концерте. Но я заметил в зале мужчину, который хлопал, высоко подняв руки над головой. И я понял, что это Рихтер. Он что-то очень хорошее говорил мне после концерта. Но общение было минимальным.

— И больше вы не виделись?

— Нет.

— Сколько концертов в год вы играете как пианист?

(Достает бухгалтерскую книгу, испещренную датами, и начинает считать свои концерты тщательно разбирая записи в квадратиках разлинованных страниц. — Н. З.)

— Раз… два… три… четыре… семнадцать… двадцать восемь за полгода… вот тут турне последнее было противное… В общем, до 50 в год.

— Как вы боретесь с дирижерами, выступая в качестве пианиста? Однажды на концерте с дирижером Зубином Метой между вами, видимо, произошел какой-то конфликт? Мука была слушать. Звучали два прекрасных, но параллельных, никак не сообщающихся исполнения.

— Это был ужасный концерт.

— Вам почему-то хотелось поставить дирижера на место?

— Нет, я сам ужасно играл, отвратительно, это был один из самых ужасных концертов в моей жизни. Я слишком много поел до этого, мерзко себя чувствовал. С тех пор я больше никогда не ем перед концертом.

— Почему вы впервые сыграли в знаменитом Карнеги-холле только в 2000 году? По качеству — давно должны были бы играть.

— Боятся, наверное, там у них своя контора имеется. Зачем им нарушать свой порядок.

— С чем вы связываете приглашение в 1998 году сыграть на инструменте Рахманинова?

— Это не меня пригласили, это была моя идея.

— И что там сейчас, в швейцарском доме Рахманинова, на вилле Сенар?

— Там живут люди. Внук Рахманинова Александр Борисович.

— Вы нашли контакт?

— До некоторой степени.

— Там роскошная обстановка?

— Не особо. Строгая скорей. Излишней роскоши я там не заметил.

— Михаил Васильевич, а вы по-прежнему иронично смотрите на аутентичное исполнительство? (Модное подражание старинной манере. — Н. З.)

— Мое отношение к нему не изменилось. Как играли в давние времена — никто не знает. Но публика верит. Хочет попасть в другое время… В общем, это бред какой-то.

— А никаких интересных новинок для фортепиано не пишут?

— Не слышал.

— И вы никогда не играли авангарда?

— Ну, это же очень просто. Или полнейшая профанация — можно все то же самое сыграть наоборот, с конца до начала — эффект тот же будет. Или композиторы сочиняют что-то очень сложное на компьютере, расписывают ноты, которые и сыграть-то нельзя. Если подходить к этому серьезно, нужна уйма времени, чтобы это выучить, всю эту белиберду… А жизнь коротка.

— Все ждут вашу «Пиковую даму» в Большом театре. Вот вы собираетесь там дирижировать, а видели там что-нибудь в последнее время?

— Нет, но слышу о Большом театре немножко не то, что хотелось бы слышать. Я надеюсь собрать команду, которая будет делать то, что там следует делать. Премьера 5—6 октября.

— Вы дадите вмешиваться режиссеру в спектакль?

— Я два раза встречался с Валерием Фокиным. И мы с ним договорились, что главное в спектакле — музыка оперы Чайковского. И недопустимо, чтобы слова пели одни, а на сцене происходило бы что-то другое.

— А кто из современных музыкантов вас больше всего удивил?

— Алла Баянова. Она когда приехала сюда, я раз десять ходил на ее концерты.

— Неужели вам это интересно?

— Она великая актриса. Она приходила ко мне домой, было много гостей, она спела что-то — романс не романс, — у всех катятся слезы. Глубина идет такая, ощущение пережитости доходит моментально… Это дар.

— А из пианистов?

— Баянова выступала в зале «Россия» с пианистом Михаилом Аптекманом — это был изумительный тандем. Он лучший пианист в Петербурге, это уж точно.

— Но в Петербурге есть еще Григорий Соколов.

— Он очень серьезный. Я два раза по телевизору его слышал. Видно, что он много занимается звуком. У него трели очень хорошо получаются.

— Ну, вы же издеваетесь. (Ведь из российских пианистов рядом с Плетневым можно поставить именно только Григория Соколова. — Н. З.)

— Нет, почему. На таких ужасных роялях, какие сейчас делают, такую трель сыграть!.. Может, и пианистов-то сейчас нет хороших, потому что уже не на чем играть — рояли отвратительные. Ужасные просто. Их часто слушать невозможно. Какие до войны «Стейнвей» делал инструменты! А сейчас, только подходя к современному «Стейнвею», уже испытываешь такое отвращение, что хочется сразу уйти. Записи, которые я делал в последнее время, я сам не слышал. Противно их слушать. Я просил покупать мне наушники, которые используются на аэродроме для рабочих, стоящих под самой турбиной.

— Зачем?

— Очень раздражают звуки рояля. Особенно современного. Ненавижу! Если надеть такие наушники, ты практически перестаешь слышать что бы то ни было. Играешь на рояле — а музыка доносится до тебя издалека. И ты живешь скорее в мире собственного воображения.

— Мы все пережили свои мечты. Вера Горностаева когда-то сравнивала вас с отроком Варфоломеем с картины Нестерова. Что осталось от отрока?

— Внешняя оболочка. По комплекции походил когда-то. Но сейчас уже нет… Я теперь скорее на Пимена похож.

— Что-нибудь читали интересного в последнее время?

— Больше мемуаристику: Малько, Голованова — потрясающе.

— А что из фильмов понравилось?

— Сейчас много талантливых фильмов. Вообще мой любимый фильм — это «Бриллиантовая рука».

— Да? А я-то всем говорю: пока вы в сотый раз смотрите свою «Бриллиантовую руку», я хожу на Плетнева…

— Недавно посмотрел «Солнце» про императора Хирохито. Я часто бываю в Японии, мне много о нем рассказывали. В целом фильм очень интересный. Но мне кажется, есть затянутость. А природа жанра требует большей динамичности. В фильме все должно быть скорее, понятнее зрителю. Сколько можно показывать лицо и так, и так… Это в музыке можно звук тянуть. А здесь нужно что-то другое. То же и в фильмах Тарковского. Тем не менее Сокурова ясчитаю выдающимся режиссером, интеллигентным человеком, который не идет на поводу низших вкусов. Вот пригласили нас записать саундтрек к фильму о Рахманинове, который снимает Лунгин. Мне сказали — это не о Рахманинове, это фантазия на темы по поводу Рахманинова. Я прочитал сценарий с эротическими сценами — и отказался. Рахманинова лучше не трогать такими руками.

— Давайте теперь все, что вне музыки, — в форме блица. Вы пользуетесь Интернетом?

— Конечно.

— А как автогонки?

— Какие автогонки?

— Ну, я не знаю, я в книге о вас читала…

— Это вы меня с Микельанджели перепутали, он этим занимался профессионально.

— Лыжи?

— Лыжи — да.

— А где?

— В Швейцарии.

— Серфинг?

— Я уже стар для серфинга! У меня спина болит… Сейчас я летаю.

— Как это — летаете???

— Экзамен сдал — третий из четырех. Остался только флайтест.

— У вас какой самолет?

— Самолет у меня скорее спортивный.

— А в какой стране вы летаете?

— Ну, не здесь. Сами понимаете, здесь очень тяжело летать. Разрешают только в воздушном пространстве аэродрома. По кругу. А если хочешь куда-то за его пределы, надо составить полетный план, подать его за месяц, будут какие-то проверки, и еще неизвестно, утвердят ли его десять инстанций… А потом еще погода начнется плохая… Вот в Шотландии, например, вы все это можете оформить за тридцать минут. Даешь примерный план — и лети в любое время в любом направлении.

НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА ЗИМЯНИНА
vm.ru