«Всё чаще вспоминаю детские годы»

Марис Янсонс — о том, каким заветам отца он следует, зачем в оркестре демократия и что он думает о нерадивых слушателях в зале

Сегодня Марис Янсонс отмечает день рождения. Главный дирижёр оркестра Баварского радио и амстердамского Концертгебау, он уже долгие годы — желанный руководитель для лучших музыкальных коллективов мира. Его трактовки музыкальных произведений получали высочайшие из наград в мире классики, включая «Грэмми» и премию Эрнста фон Сименса, которую принято считать «нобелевской» премией по музыке.

— Марис Арвидович, хотя у вас крайне напряжённый график зарубежных выступлений, встречать наступление Нового года вы приехали в Петербург. Это традиция?

— Да, я всегда приезжаю на Новый год, потому что Петербург — мой дом.

— В уходящем году исполнилось 100 лет со дня рождения вашего отца, дирижёра Арвида Янсонса. Почему его памяти на концерте в Риге вы посвятили именно эти произведения — Девятую симфонию Дворжака и Пятую симфонию Шостаковича?

— Это были произведения, которые отец очень любил. Он блистательно их исполнял и имел большой успех. Особенно в начале своей карьеры, когда поехал в Чехословакию на фестиваль «Пражская весна» первый раз и дирижировал симфонию Дворжака. А как вы понимаете, играть Дворжака в его родной Чехии — очень ответственно. Эта симфония была для него особым произведением. Ну и Шостакович — потому что он тоже много его исполнял. И потом, мы же оба петербургские дирижёры, а в Петербурге Шостакович и Филармония — это как одна семья.

— Вы часто вспоминаете своё детство? Или в безумном ритме вашей жизни на это не остаётся времени? Или, быть может, нет такой потребности?

— Вы знаете, воспоминания, ассоциации появляются постоянно. Вот, скажем, я поехал в Ригу — у меня сразу возникли мысли о моём детстве. И вообще, когда дирижируешь, ассоциации рождаются всегда — самые разные. Связанные с искусством, просто жизненными моментами, конкретными людьми, переживаниями. Чаще они возникают спонтанно. Но я должен сказать, что чем старше становлюсь, тем чаще вспоминаю свои детские годы. Может, так человек устроен. Причём должен сказать, что это мысли приятные. Они дают мне положительную энергию, что очень важно.

— Были ли какие-то советы, которые вам дал отец и вы пронесли их с собой через всю жизнь?

— О да. Я вообще безумно благодарен своим родителям — и отцу, и матери. Не хочется хвастаться, но, мне кажется, они меня хорошо воспитали. Самое главное, что они заложили во мне чувство справедливости, честности, порядочности, понимания, что такое плохо, что такое хорошо. Это, конечно, общие слова, но, когда ребёнку с детства даёшь ориентиры, это очень важно. Они показывали мне это своим примером — отец был очень порядочным человеком, его безумно любили за его сердечные, человеческие качества. Он был даже слишком добрым — я не такой добрый, как он (смеётся). Ну и, конечно, папа научил ответственности, особенно в работе. Он сам много работал и серьёзно готовился к выступлениям. Я живу по его принципам. Например, всегда помню его слова, что лучше продирижировать одним хорошим концертом меньше, чем одним плохим больше. Потому что иногда, бывает, думаешь: «Ладно, возьму на себя ещё что-нибудь!» Но чувствуешь, что не успеешь подготовиться. Тогда лучше отказаться, даже если это выступление могло бы принести более значимое положение или важный отклик. Пусть будет меньше хорошего, но главное, чтобы не было больше плохого.

— В Петербурге концерта, посвящённого вашему отцу, не было, насколько я знаю…

— У меня будет 25 апреля концерт в Большом зале Филармонии, посвящённый 100-летию отца. Я буду дирижировать после долгого перерыва заслуженным коллективом России. У нас прозвучит Бетховен, третий концерт для фортепиано — приезжает австрийский пианист Рудольф Бухбиндер. А потом будет симфоническая поэма Рихарда Штрауса «Жизнь героя».

— После этого сезона вы прощаетесь с амстердамским Концертгебау, главным дирижёром которого вы были многие годы. С какими чувствами вы это делаете?

— Вы знаете, 50 на 50. С одной стороны, я понимаю, что надо сокращать работу, потому что очень сложно вести два таких ответственных коллектива в Европе, как оркестры в Мюнхене и Амстердаме. Я вообще много концертирую, записываюсь, и ответственность всегда большая, сумасшедшая нагрузка. И так уже 11 лет. Но с другой стороны, мне немножко грустно. Потому что я с этим оркестром очень давно. Я до того, как стать там главным дирижёром, начинал как приглашённый. У нас замечательный творческий контакт, мы, музыканты, замечательно друг к другу относимся, я бы сказал, друг друга любим. Знаете, когда человек расстаётся с кем-то после ссоры, он уходит с плохим чувством, но у него есть ощущение, что он делает правильно, ведь ему что-то не нравится или есть какой-то конфликт. А у меня райские отношения, и немножечко обидно, потому что хотелось бы продолжать. Оркестр сейчас в потрясающей форме, он за последние годы очень поменялся, за шесть лет пришли 50 новых музыкантов… И тем не менее я понимаю, что мой уход — правильный шаг. Посмотрим, как у них всё сложится. Там уже выбран новый дирижёр, дирижёр хороший, серьёзный, и, думаю, всё будет замечательно. Вы знаете, ведь на Западе дирижёров выбирают оркестры. Там нет организаций и министерств, которые бы назначали, всегда идёт голосование оркестра (так и в моём случае было), когда большинство музыкантов решают и как бы говорят: «Мы хотим вас». А потом уже дирижёр отвечает, согласен он или нет. Метод, я считаю, очень правильный. Потому что, если оркестр выбирает, значит, он чувствует, что этот дирижёр может быть у них главным. А если это не их желание — им потом может оказаться довольно сложно вместе работать, возможны конфликты. Сами понимаете, для кого-то такой дирижёр будет нежеланным гостем.

— А как вы считаете, применим ли этот метод в России? Или всё-таки он часть той, западной демократии, которая воспитана давно в людях, которые живут в Европе?

— Это хороший, интересный вопрос. Я думаю, у нас тоже так следовало бы сделать. Ведь так и было задумано: когда началась перестройка, в коллективах стали выбирать директоров, но потом это сошло на нет. Хотя мы всё-таки не воспитаны на подобных традициях. Наши люди не всегда понимают, что если большинство решило, то ты, хоть ты и против, должен подчиниться мнению коллектива. Люди начинают протестовать, интриговать. Но ведь они не всегда на 100 процентов понимают, что нужно коллективу, а не им лично. Ведь часто, когда решается вопрос выборов, главенствует принцип: «А как это отразится на мне?» Да, это естественно, так природа создала: человек в первую очередь думает о себе. Но в оркестре одно дело — что хорошо тебе, а другое — что нужно твоему коллективу. Ты же не один, тут 120 человек! И тогда, если коллективу будет хорошо, будет хорошо и тебе. Это целая школа, воспитание и чувство морали, конечно. Поэтому, с одной стороны, я считаю, что этот принцип должен бы быть и у нас, но с другой стороны, я не уверен, готовы ли мы к нему.

И второе: у нас многие люди считают, что, если нет крепкой руки и нет боязни наказания, что-то можно не делать. Выполняют свои обязанности из страха потерять работу или быть отчитанным начальником. Но ведь на самом деле чувство собственной ответственности за работу, атмосферу, за всё в своём коллективе и вообще в этой жизни должно быть в крови! Это опять же вопрос морали, нравственности. И в оркестре такие вещи крайне важны: единение в коллективе необходимо для того, чтобы создать чувство единения у слушателя.

— Одними из ваших последних на данный момент выступлений с этим оркестром были концерты с пианистом Денисом Мацуевым. О его манере в профессиональных кругах ходят большие споры. Как вы оцениваете его способности? В чём он, по-вашему, прав, а в чём — нет?

— Он потрясающий! Он удивительный талант! Может, это прозвучит высокопарно, но… Кажется, что это вообще неземной человек, откуда-то с другой планеты. Кстати, это совершенно замечательный парень — скромный, человечный, добрый, без капризов, служит музыке и сердечный, интересуется всем и живёт полной жизнью… Я в таких случаях не начинаю искать недостатки, чтобы покритиковать. У него, как у каждого, наверное, есть репертуар, в котором он особенно силён, и есть репертуар, где он ещё не достиг совершенства… Он же ещё молодой, он ещё разовьётся, когда станет более солидным, углублённым, у него будет и другой репертуар! Но это выдающийся музыкант и выдающийся артист. Я считаю, таких вообще мало на сегодняшний день.

— Расскажите, каким вы видите новый концертный зал в Мюнхене, за строительство которого вы сражаетесь уже долгие годы?

— Больной вопрос, да. В первую очередь важно, чтобы он был с хорошей акустикой. Так как я дирижирую почти 50 лет, я повидал залы во всём мире и примерно представляю себе, что такое зал с хорошей акустикой. В наши дни не так много людей, которые могут их создать. Есть один уникальный японец, Тойота, который сделал и у нас в Петербурге потрясающий Концертный зал Мариинского театра. Я не теряю надежды построить новый зал. Но эта борьба за него меня удручает. Хотелось бы, чтобы один человек сказал: «Будем строить». И всё. А там в этом отношении идут споры: одна партия выступает и говорит так, вторая говорит по-другому, ещё какие-то силы начинают высказываться… В итоге нет решения, они не приходят к общему знаменателю. Но сейчас мы очень близки к ответу: быть или не быть? Ждём последнего слова. Если решение будет положительным, я буду счастлив и тогда смогу сказать, что сделал что-то для Мюнхена по-настоящему важное. Нет — это будет удручающе.

— Я помню, как на одном из ваших последних выступлений в Филармонии публика себя дурно вела — несколько раз звенел телефон, кто-то разговаривал… Признаться, мне было очень стыдно перед вами за нас таких… А что в такие моменты думаете вы? Или вы не замечаете того, что происходит в зале, полностью уносясь в мир искусства?

— Конечно, замечаю. Возмущаюсь. Частенько хочется остановиться, повернуться и сделать замечание. Но это тоже, наверное, неправильно, потому что на сцене надо заниматься музыкой и стараться игнорировать происходящее вокруг. Что мы и делаем. Но приятного тут мало. Впрочем, я думаю, что и публика вокруг того человека, у которого звонит телефон, тоже чувствует себя неудобно. Да и сам он. Впрочем, разные бывают случаи. Порой человек игнорирует приличия, не уважает окружающих: он считает, что всюду может разговаривать по телефону, как у нас, скажем, в ресторанах происходит. Ведь в принципе и в ресторане по мобильному телефону нехорошо говорить. На Западе, если люди говорят, они выходят из-за стола и уходят туда, где никого нет. А у нас очень часто сидят и болтают. Ну ладно — ресторан! А концертный зал… Но ведь бывает и так, что человек просто забыл выключить звук — все мы люди, не машины. Вы же не можете встать и извиниться: «Я правда забыл, но я очень хорошо отношусь к традициям и понимаю, что это неуважительно!»

Раньше, когда звонков мобильных телефонов не было, было лучше. Это ведь как кашель в зале: он тоже очень мешает. И очень многие люди просто распущенные: сидят кашляют и считают, что их кашель слышно только вокруг них. А в залах с хорошей акустикой потрясающе слышно в любой точке! Но эта проблема существует не только у нас. У нас в России даже, наоборот, публика замечательная: она хорошо слушает, она очень эмоциональная, отзывчивая. Да, скажем, в Японии или Тайване, Корее слушают так, что муха не пролетит. Но уже в Америке по-другому. То же бывает в «Линкольн-центре», например, когда народ болтает или раздаются звонки. Когда главным дирижёром Нью-Йоркской филармонии был Курт Мазур, он много раз останавливал оркестр, поворачивался и начинал читать маленькую лекцию публике, ругал её, что она так себя ведёт. Но я не знаю, изменило это что-то или нет.

— Надеемся, что наша публика не подведёт. И последний вопрос: означает ли ваше прощание с амстердамским коллективом, что у нас, петербуржцев, появляется шанс видеть вас чуть чаще в нашем городе?

— Вы знаете, трудно сказать. Я ведь освободил время не для того, чтобы дирижировать в других местах побольше. Тогда зачем уходить с места, где у меня замечательные отношения, — и оркестр доволен, и я доволен? Зачем мне уходить, если я всё равно буду работать так много только в других местах? Я это делал для того, чтобы в первую очередь освободить себе больше времени для отдыха. И потом чтобы делать что-то другое, что мне бы хотелось.

— Что например?

— Да всё что угодно. Ведь у меня остаётся очень мало времени на чтение, на прослушивание музыки, и не только классической. Я ведь люблю джаз, обожаю кино, ходить в театр… Я вообще вырос в оперном театре и обожаю драматический и, когда есть возможность, всегда хожу. Хотелось бы встречаться с друзьями почаще, может, даже путешествовать. Конечно, я и так много езжу и всюду побывал, но, когда приезжаешь на концерты, ты видишь очень мало. Впервые оказываясь в каком-то городе, я стараюсь посмотреть его, охватить музеи. А вообще всё моё время занято репетициями и концертами. А я хочу поездить именно как турист, когда ничто не обязывает и ты спокойно можешь смотреть и получать удовольствие. Или просто поспать утром подольше, чувствуя, что ничто над тобой не довлеет: ни факс не надо посылать, ни письмо, ни сидеть с партитурой готовиться. А сейчас получается, что я в одном оркестре подирижировал, приехал в другое место и начал быстренько готовиться к следующему. И так каждую неделю! Весь год… Так что хотелось бы иметь всё-таки время и для других идей.

Беседовала Алина Циопа. Фо­то Станислава Левшина
nvspb.ru