Екатерина Мечетина. Если ты сам не горишь — никто в зале не загорится

Триалог — со знаменитой пианисткой Екатериной МЕЧЕТИНОЙ беседуют журналист Вячеслав КОЧНОВ и историк Наталия ТАНЬШИНА

ВЯЧЕСЛАВ КОЧНОВ. Екатерина, Вы сыграли за один вечер Второй и Третий концерты Рахманинова, и сделали это совершенно потрясающе, очень лично и, наверное, неповторимо — Вы переживаете эту музыку как никто другой. Расскажите, пожалуйста, о Ваших отношениях с этими произведениями. И маленький подвопрос: не кажется ли Вам, что провал Первой симфонии, соч. 13 и враждебная критика, вопреки общему мнению, в конце концов, сыграли некую конструктивную роль в создании Рахманиновым всемирно признанного шедевра — до-минорного Концерта, соч. 18?

ОТВЕТ. Вот я с этого подвопроса и начну. Мне кажется, что судьба Рахманинова — счастливый пример того, как кризис помог выйти художнику на новую ступень развития своей гениальности. Не у всех так получается, это зависит от внутренней силы, от личностного стержня. Я считаю, что это чудо — выйти из глубокой депрессии, пусть и с помощью доктора Даля, в результате каких-то своих ресурсов. В любом случае, врач только помогает, а ресурс-то, стержень — наш, собственный. До-минорный концерт как будто вылился из Рахманинова единым дыханием. Причем именно дыханием.
У меня с Рахманиновым всё, как ни странно, началось с Рапсодии на тему Паганини. Почему я говорю «странно»: мне было одиннадцать лет, я была страшной лентяйкой — мне всё легко давалось, педагог думала, что я много занимаюсь, раз у меня так хорошо получается, но моя мама видела, как я дома «занимаюсь». Это было чистой эксплуатацией природных данных. Моя мама пошла и пожаловалась на меня моей учительнице: «Вы думаете, что она трудится, а она на самом деле отъявленный бездельник». Моя преподавательница сказала: «Ах так! Ну, вот тебе „на слабо“ — „Рапсодия на тему Паганини“, разбирай текст». Мне это очень понравилось, когда меня взяли «на слабо», а не просто заставляли решать традиционные задачи. У меня мама Консерваторию заканчивала этим опусом, и я понимала, что такое Паганини-Рапсодия по уровню сложности, просто не могла этого не знать. Взяла ноты, и летом, когда надо было этюды да сонатки разбирать, сидела с Рапсодией. И я ее добила, сыграла ее с оркестром в 5-м классе. Сейчас эта история мне кажется какой-то полуправдой. Но есть афиши, есть запись, как это было. По большому счету — так нельзя, но это был хороший психологический ход, меня надо было зацепить, чтобы мне стало интересно. Я обожала Рахманинова уже тогда, он был моим кумиром.
И вот это завышение планки сыграло в итоге очень правильную роль — в 13 лет я сыграла Третий Прокофьева. А потом подумала, что Третий Концерт Рахманинова — вот это бы был настоящий подвиг! В восьмом классе я выучила первую часть с ее огромной каденцией, в девятом — доучила вторую и третью. К Второму концерту я очень долго шла. В ту пору я очень дружила, да и сейчас дружу с Луганской Филармонией (да, да, тот самый Луганск!). У них был тогда очень хороший оркестр, они меня регулярно приглашали как студентку, мне надо было что-то обыгрывать, а у них какие-то свои задачи решались. В общем, такое взаимовыгодное сотрудничество. И они мне как-то говорят, когда я была курсе на третьем: «Давай сыграем Второй концерт Рахманинова». Я думаю: «Как это здорово, я как раз его выучу!» Выучила, сыграла, все очень мило. Дальше на четвертом курсе Консерватории мне позвонили от Спивакова: «Катя, ты играешь Второй Рахманинова? Тут надо с Владимиром Теодоровичем порепетировать его». Я говорю: «Порепетировать — это что значит?». Я не поняла тогда, чего от меня хотят. Оказалось, порепетировать надо, чтобы потренировать оркестр, а играть на концерте будет уже Кисин. Я как-то внутри обиделась, мол, я буду репетировать, а играть буду уже не я. И говорю: «Не пойду». Представляете, какая глупая была: возможность представлялась со Спиваковым пообщаться, а я обижалась! Однако судьба взяла свое: через неделю они мне опять позвонили и говорят: «Кать, ну ты как хочешь, но мы никого не нашли. Так что будь добра, завтра со Спиваковым репетиция». Я села и сыграла. На самом деле, это было для меня одним из важнейших событий того времени, да и вообще в жизни. Потому что теперь мы с Владимиром Теодоровичем большие друзья. Каждый раз, когда мы видимся, мы вспоминаем эту историю, как он меня вытащил, не как у Рахманинова, конечно, но из похожей депрессии. Это знакомство действительно стало счастливым, судьбоносным.

В.К. А Первый и Четвертый Концерты Рахманинова почему-то не такие репертуарные…

ОТВЕТ. Четвертый я играла. Но он не такой широко известный и, честно говоря, очень сложный. Чтобы его играть, надо иметь железные нервы. Вот по каким-то признакам я замечаю: Рапсодия в одиннадцать лет, потом Третий концерт в тринадцать — чем раньше ты все это выучишь, тем легче это играть. Ведь дорожки в нейронах протаптываются лучше всего именно тогда. И вот, к сожалению, Четвертый концерт я выучила лет 10 назад, и сейчас я только смутно помню руками какие-то отрывки. Все, что ты выучил после 25-ти уже, к сожалению, не золотыми нотами вписано в мозг. Все, что до этого возраста — из кармана достал, взял да сыграл. Если сейчас попросить меня сыграть Рапсодию, я это сделаю без репетиций, хотя я последний раз играла ее в октябре—ноябре. Я всегда говорю своим студентам, особенно когда на мастер-классы приходят маленькие дети: «Пока вы не достигли определенного возраста, учите все, что есть».
А Первый концерт я в следующем сезоне играю. Я так жду, когда, наконец, открою эти ноты, потому что одно дело знать музыку на слух, а другое дело взять ее в руки — это совершенно разные уровни знакомства с произведением. Разобрать все это, до последней косточки просмаковать. И я оставляю на десерт — мне так жалко, что для меня это последний концерт Рахманинова, который остался. На днях писала в Фэйсбуке: «Как бы хотелось, как в фильме „Люди в черном“: стереть память, чтобы заново услышать это».

НАТАЛИЯ ТАНЬШИНА. Катя, мне кажется в Вас эта детскость, свежесть восприятия сохраняется, Вы на сцене совсем как молодая девушка. И мне кажется, когда Вы играете, Вы настолько погружены в музыку, Вы настолько живете ею, что вовсе не думаете, как выглядите.

ОТВЕТ. Это тоже приходит с опытом — не думать о том, как я выгляжу. Конечно, в подростковом возрасте было иначе, когда пацанка, которой я была, начинает оформляться в девушку. Это сложно, представить себя не в джинсах, а в розовых платьях с цветами. Такой кисель начинается. Преподаватель мне говорит: «Что бы на тебе ни было надето, ты должна все равно ощущать себя в штанах». Есть же такие примеры как Татьяна Петровна Николаева, Мария Вениаминовна Юдина.
В общем, тут важно не впасть в эти рюшечки. Сейчас я уже, конечно, умею с этим справляться. Теперь уже, конечно, не важно, какого цвета платье, помада, прическа и т. д. Но когда на тебя Рахманинов смотрит с портрета над сценой- вчера это на меня колоссальное впечатление произвело. Первый раз со мной такое. Я просто сидела на сцене и переживала сильнейшее волнение.

Н. Т.: Можно ли говорить о каком-то специфически женском начале в исполнительском искусстве или всё зависит от индивидуальных особенностей и способностей человека, и неважно, какого он пола?

ОТВЕТ. Вы знаете, 95% женщин за роялем продуцируют на свет типичное женское исполнительство. Скажем, не 95, но 60% точно, плюс 35% — это такая группа «неопределившихся», ни туда, ни сюда.

Н.Т.: То есть Ваша исполнительская манера в какой-то степени может быть названа мужской?

ОТВЕТ. Я бы хотела, чтобы это было так. Однажды я прочитала в одной критической статье: музыканту был сделан такой изысканный комплимент, что он сочетает в себе огненный вихрь с таинством молитвы. Мне это так запомнилось, так отозвалось во мне. Мне хочется, чтобы у меня был подобный подход к тому, что я делаю за инструментом. Вихрь должен гореть абсолютно, потому что если ты сам не горишь, то никто в зале не загорится. То есть если хочешь добиться, чтобы там кто-то затлел, ты должен сделать ядерный взрыв на сцене. А вот это таинство — оно должно быть даже для самого музыканта — в том, что на сцене иногда происходят вещи, совершенно неожиданные. Это может быть инструмент, который спровоцировал тебя на импровизацию: если качество рояля высокое, то он позволяет делать вещи неожиданные даже для самого себя. Это может быть какой-то настрой: когда выходишь на сцену, не всегда знаешь, какое будет настроение, иногда в самый неподходящий момент охватывает волнение. 15 минут назад даже и не думал, что оно придет, а оно как назло пришло. А иногда бывает наоборот: вчера, например, я думала, что буду играть из последних сил, на честном слове и на одном крыле. Но нет, как ни странно, силы откуда-то взялись. Может, помогли ампулы женьшеня, которые я с утра выпила, а, может, это явное неравнодушие к исполняемой музыке.

Н.Т.: А если Вы услышите запись, Вы определите, женщина играет или мужчина?

ОТВЕТ. Чаще всего, да. Хотя сейчас и мужчины очень разные, иногда можно и мужчину за женщину принять.

Н.Т.: Екатерина, мир музыки — это, по преимуществу, мужской мир: композиторы, дирижеры, партнеры по камерному ансамблю — все это в большинстве своем мужчины. Насколько комфортно Вы себя ощущаете в мужской среде?

ОТВЕТ. На мой взгляд, мир сцены — это мужской мир, а мир музыки как раз женский: детские педагоги — это сплошь женщины. Но мне сейчас в этой мужской среде сцены очень хорошо и очень приятно. Сложно было на этапе становления, когда тебя никто не хочет принимать всерьез. Я-то в себе чувствовала очень большие силы, всегда знала свой ресурс. А на меня смотрят большие дяди и думают: «Да что это за пигалица? Максимум, на что она способна, это ходить туда-сюда по сцене». Сколько раз я слышала эту фразу в жизни, вы бы знали! «Да зачем тебе играть? Ходи туда-сюда!» Люди думали, что это смешно, и что это комплимент. Сейчас я к этому отношусь уже спокойно, но бывали моменты, когда меня это раздражало. Я не понимала: неужели люди видят только это? Хотя в определенном возрасте это нормально. Я действительно была такой милой девочкой, совершенно не испорченной всеми приметами современной жизни, мне очень хотелось играть, формировать свою публику. Сейчас уже нет таких людей, которые воспринимали бы меня как куклу за роялем. Сейчас, мне кажется, мне удалось найти некий баланс.

Н.Т.: Катя, Вы являетесь членом президентского Совета по культуре; какие, на Ваш взгляд, существуют наиболее серьезные проблемы в музыкальном и в целом гуманитарном образовании?

ОТВЕТ. Сейчас я еще одну ответственную должность получила -председатель учебно-методического объединения по вопросам музыкального образования при Министерстве образования. Приходится сталкиваться со всей этой бумажной волокитой. Мы-то думаем, что пришел на специальность, сыграл педагогу, потом приходишь на музлитературу, сольфеджио, историю и идешь своей дорогой. А сколько за этим всем стоит совершенно канцелярских бумажек! И с чиновниками, конечно, непросто — в идеале хочется, чтобы там сидели люди, которые специализируются как в юридическом поле, так и в артистическом. Но в реальности таких людей, к сожалению, не существует. Там сидят юристы, которые думают: у физиков, ветеринаров, даже каких-нибудь космических пилотов есть групповые занятия, а почему же у вас, музыкантов, индивидуальные? Это вы так народные деньги транжирите? Давайте, тоже переходите на групповые занятия! Или приходят всякие проверяющие и спрашивают: «А почему у вас на экзамене по специальности дети не тянут билеты? Как тут объяснить, почему они не тянут билеты? Потому что они три месяца эту программу готовят, они не могут выучить 20 билетов и сыграть на экзамене один из 24 этюдов Шопена. Любой. Вот этим всем приходится заниматься. Изначально я была полна иллюзий, что это откровенные глупости, и достаточно просто сказать о них, чтобы они тут же исчезли — лед растает на жарком солнце. Но одни глупости отойдут, другие придумаются. Чиновники тоже должны за что-то получать свой хлеб, и они постоянно стремятся к тому, что бы все были похожи на всех. Хотя в законе об образовании есть счастливая статья, которая гласит, что художественное образование имеет ряд особенностей. И мы с этой статьей как с писанной торбой ходим и всё ей объясняем. Сейчас в рамках моей работы в президентском совете я увлеклась одним проектом, который мне сами же студенты и подсказали. Идея: многие ведь учились в детстве музыке, но не все пошли развиваться дальше, кто-то пошел и в Бауманку, кто-то в слесаря. Но это же не повод прекращать играть на инструменте! Оказалось, что таких студентов немало. Они объединились, создали клубы, подружились с консерваторцами. Я об этом рассказала президенту, и он сказал, что это очень хорошая идея. Речь о том, чтобы не терять навыков: ведь это же прекрасно — иметь такое высокоинтеллектуальное, благородное хобби. Вот с этих ребят все началось, они большие энтузиасты. Ребята воодушевились до небес, что у них такая высокая поддержка и доверие, и сейчас мы работаем над тем, чтобы создать ассоциацию клубов классической музыки. В те дни, когда мы репетировали Рахманинова, я ходила к ним в Консерваторию: они создали оркестрик с помощью и профессиональной поддержкой консерваторцев, без них, конечно, было бы сложно. И, например, всего в оркестре 30 человек, но половина — любители, из МГУ, Бауманки, из высшей школы экономики. И нормально так сидят, играют. С ними дирижер работает, тоже студент. Это очень важно, чтобы инициатива шла не сверху, когда президент говорит: «А, пусть у нас будут студенческие клубы!». Это, я надеюсь, перерастет в ассоциацию в скором времени.

Н.Т.: Катя, слушая Вас, я думаю, у нас есть кандидат на место министра культуры.

ОТВЕТ. Вы знаете, не дай Бог. Я слышу это не впервые, почему-то люди считают, что я им помогла бы. Как хорошо быть артистом, я оценила только после того, как немножечко прикоснулась к миру чиновников. Но я как представлю себя в этой роли, понимаю, что моя жизнь превратится в унылое чтение бумажек. Я еще больше полюбила свою работу после этого, поняла, что я самый счастливый человек. Я могу выходить на сцену и играть концерты Рахманинова, Прокофьева, Равеля. Но ничего нет хуже, чем иметь необходимость копаться во всех этих бумажных проблемах, нести какую-то страшную ответственность перед живыми людьми. Нельзя же просто так откинуть и подумать: «Ай, как-нибудь само». Это придется делать на совесть, но зачем уходить совсем в это тому, у кого есть счастливая возможность заниматься творчеством. Еще один момент: конечно, артистов кто-то любит, кто-то нет, нельзя нравится всем. Но у каждого из них есть свои поклонники, своя публика. А вот у чиновников никаких фан-клубов, есть только строгие критики, хотя и чиновники разные бывают. Посмотрите на президента нашего. Столько могло бы быть проблем, если бы не поддержка большинства наших граждан. Но это вообще исключение из правил. Большинство людей все-таки больше любят ругать, чем поддерживать. Критиковать — это же так приятно! Кого-то поругал, и сам себя возвысил. Такая особенность есть у людей, которые мало над чем всерьез задумываются. В интернете о таких пишут: «диванные войска». Обожаю это выражение.

ВЯЧЕСЛАВ КОЧНОВ. Катя, скажите, Вам приходится часто играть произведения композиторов, который были, мягко выражаясь, очень пьющими людьми — Бетховен, Шуман, Брамс, Мусоргский, Чайковский, Шостакович. Это же особенная психология… Как Вы с этим справляетесь?

ОТВЕТ. Я не скажу, что я трезвенница, но пью не много. Классный вопрос, он заставляет думать. Я сама это не очень понимала, мне педагоги объясняли: что вот в этой музыке рассказывается, что пьянчужка сидит, тоскует, русский сплин такой. Мы как-то с детства привыкли воспринимать великих композиторов небожителями. Понятно, что это абсолютно банальный подход, а они сами были в быту обычными людьми, также сидели как мы, какие-то разговоры очень праздные вели. Музыка и вообще произведение искусства иногда может быть намного выше своего создателя.

НАТАЛИЯ ТАНЬШИНА: Екатерина, когда Вы играете, не посещает ли Вас мысль: «Вот в этом месте я бы что-то изменила, а тут поправила?»

ОТВЕТ. Я иногда так делаю, но позволяю это себе крайне редко. В крайних случаях я даже варьирую текст, но тут надо быть сильно убежденным в своей правоте. Во Втором концерте Рахманинова есть одна нота, которую я играю не так, как написано у него. Я там из такта 4\4 делаю 5\4. Но я глубоко убеждена, что это помогает раскрыть суть фразы. Вообще же стараюсь не ходить по этому скользкому пути. Нас с детства убеждали, что авторский текст — это священное писание, и поэтому каждая нота, каждая черточка должны быть исследованы, желательно во всех редакциях.

ВЯЧЕСЛАВ КОЧНОВ. А исполнителю нужно понимать, по-Вашему, о чем композитор думал, когда писал то или иное произведение, что чувствовал?

ОТВЕТ. Исполнитель — медиум. Встречаются талантливейшие люди, одаренные от природы, но бывает, что на пути их развития совершаются ошибки. В одной азиатской стране на мастер-классе на мастер-классе у меня был такой случай. 14-летняя девочка играет фа-минорные вариации Гайдна, такие трагические, страшные, но ничего не понимает вообще. Ноты все сыграла. Я ей задаю вопрос через переводчика: «О чем эта музыка?». Смотрит — такие вот пуговицы на меня, не может ничего ответить. Я говорю: «Ты не бойся ответить неправильно, тут нет правильного и неправильного ответа. Интересно именно твое внутреннее эмоциональное отношение. Какая она там трагическая, комическая?». Молчит. Я говорю переводчице: «Может она не понимает?». А переводчица отвечает: «У нас не принято задавать такие вопросы». А что надо? Показать что вот здесь играй крещендо, а здесь сделай сфорцандо? Никакую музыку нельзя играть без собственного внутреннего осмысления. Изначально в этой ситуации главная вина педагога — девочке, которой 14 лет, и она не привыкла отвечать на такие вопросы, не надо давать Вариации Гайдна фа-минор.

В. К. Катя, сейчас любят говорить, что время гениев исполнительства прошло, что сейчас нет Гленнов Гульдов, Горовицов и Рихтеров…

ОТВЕТ. Я парирую в подобных спорах, когда говорят о том, что раньше были гении, а сейчас все обнищало, своим глубоким убеждением, что люди всегда одинаковые и процент гениев в каждом поколении всегда ровный. Но почему нам кажется, что сейчас гениев мало? Потому что тогда тоже были далеко не одни гении, было много всего разного, но вопрос — кто остался в веках? И сейчас, глядя через толщу лет, мы видим лишь оставшихся гениев, и видим, что их немало. Для адекватной оценки бывает нужна временная дистанция.

Н.Т.: Сейчас же такой всплеск интереса к классической музыке, классической культуре, билеты в филармонию сметают за один день. Как вы думаете, с чем это связано? Это потребность людей в высоком или это просто мода?

ОТВЕТ. Дай Бог, чтобы это была мода! Это была бы самая лучшая мода! Я вообще по многим причинам уважаю Дениса Мацуева, это мой большой друг, но одной из этих причин является то, что он использует каждую возможность, каждое интервью, чтобы сказать, что у нас идет всплеск интереса к классической музыке. Если по началу он преувеличивал по отношению к реальности, то сейчас это стало именно так, он приложил огромные усилия и помог мечте сбыться. Интерес действительно возрос! Это его заслуга. И рояльное движение — словосочетание, которое он недавно придумал. Он же со всеми дружит — в том числе и с губернаторами, с министрами, он запросто может сказать губернатору: «Вы знаете, вот тут рояль у вас не очень. Как я приеду, на чем буду играть?». И губернатору ничего не остается, как пойти и купить рояль.

Вячеслав Кочнов
www.zavtra.ru