Знакомьтесь, наш гость — Анна САЗОНКИНА

Анна Сазонкина: О простом музыкальном счастье

Мы продолжаем серию интервью с прихожанами домового храма святой мученицы Татианы при МГУ. Совершенно особенная их часть — музыканты и даже целые музыкальные семьи, такие как гобоист Владислав Комиссарчук и альтистка Анна Сазонкина. Наша сегодняшняя беседа — с Анной Сазонкиной.
В 1995 году студентки Московской Консерватории имени П. И. Чайковского и Российской академии музыки имени Гнесиных объединились, чтобы создать струнный «Доминант Квартет». Тогда с ними занимался легендарный виолончелист Валентин Александрович Берлинский, а сейчас «Доминант Квартет» в составе Елены Ревич, Екатерины Погодиной, Анны Сазонкиной и Татьяны Егоровой — серьёзный музыкальный коллектив, активно выступающий и гастролирующий.

С Анной Сазонкиной, альтисткой квартета, ассистентом профессора кафедры альта Московской Консерватории и прихожанкой храма святой мученицы Татианы, мы встретились, чтобы поговорить о том, кто может стать профессиональным музыкантом, куда идут выпускники Консерватории и как совместить музыкальную карьеру с воспитанием троих детей. Наш разговор состоялся в середине февраля во втором консерваторском корпусе: именно сюда приходят меломаны в знаменитый Малый зал, а теперь здесь в учебных аудиториях начинается долгожданный ремонт, и коридоры усеяны перевёрнутыми роялями — они вздымаются как скалы, величественные и неприступные. Проникались духом одного из старейших высших музыкальных учебных заведений страны корреспондент st-tatiana.ru Мария Разгулина и фотограф Иван Джабир.

— Анна, мы с вами встретились, когда в Московской Консерватории начались занятия после каникул. А до этого была сессия, были экзамены. Но в обычных вузах мы все представляем себе, как проходят экзамены — есть список вопросов, которые студенты готовят, потом тянут билет, отвечают… А в Консерватории как это происходит у музыкантов?

— В Консерватории много разных факультетов. Наша кафедра — исполнительская, поэтому экзамены проходят в форме исполнения произведений. На экзамен даётся определённое задание для каждого курса. Как правило, это крупная форма, то есть либо концерт для альта с оркестром, либо соната для альта и фортепьяно. Студенты готовят произведение и на экзамене исполняют. Сидит комиссия и пытается оценить исходя из технических критериев, из критериев художественной ценности…

— То есть даже концерт для альта с оркестром может быть?

— На экзаменах всегда с фортепиано. С оркестром в ходе обучения поиграть удаётся единицам, особо выдающимся ребятам. В основном с фортепьяно, с концертмейстером.

— А если у всех свой репертуар, ребята не жалуются, что кому-то досталось что-то более выгодное, в чём можно себя показать на экзамене, а другому — менее выгодное?

— Дело в том, что студент, как правило, сам вместе с преподавателем выбирает, что хочет сыграть. Или что целесообразнее, полезнее играть на данном этапе обучения. То есть у студента есть право выбора и даже решающий голос. Ведь если играть то, что не нравится, результат будет соответствующий.

— Но произведения у всех всё равно должны быть равноценные?

 — Примерно. Есть определённый список произведений, которые надо пройти. И плюс к этому сейчас на кафедре активно пытаются внедрять современную музыку: исполняются произведения ныне живущих композиторов, XXI века… То есть пытаются расширить репертуар, потому что альтовый репертуар, конечно, не особенно широк.

— Это тоже вопрос, который я хотела задать. Как вы выбрали альт? Почему именно этот инструмент?

— Во-первых, я очень счастлива, что оказалась альтисткой. Но получилось это скорее от моей лени (смеётся). Все альтисты — бывшие скрипачи. Я училась на скрипке. И когда я училась классе уже в седьмом, меня вдруг осенило — а почему бы не сделать это профессией? В седьмом классе так решить несколько поздновато, а учитывая то, что я не перетруждала себя и не занималась в детстве реально много, то уровень технической подготовки, виртуозности для скрипки был недостаточный. А качества ощущения фразы, ощущения звука — они у меня были. И мой педагог мне посоветовал поступать на альт. Я смутно себе представляла, что такое альт (смеётся). Когда поступала, стала уже интересоваться. Оказалась в Гнесинском училище — поступала на скрипке, а с первого курса занималась уже на альте. Мне страшно понравилось, потому что у скрипки высокие частоты немного раздражали, а это как раз оказалось моё.

— Вы выросли в музыкальной семье?

— Нет, и для родителей это был внезапный выбор. Мой папа — заслуженный лётчик-испытатель России, мама — ведущий инженер-технолог авиационного завода. Но мне очень хотелось заниматься музыкой. В 6 лет я уговаривала маму отдать меня в музыкальную школу. Музыкальной школы поблизости, правда, не оказалось, и она отдала меня в детскую музыкальную студию «Радость». А я по телевизору увидела, как кто-то играет на скрипке. И я как маньяк с двумя карандашиками, закрыв глаза, мечтала, что играю на скрипке. И когда мне было семь лет, я узнала, что в этой хоровой студии, оказывается, есть педагог, который может научить меня играть на скрипке. Тайком от мамы пошла к этому педагогу и сказала: «Возьмите меня, я хочу играть на скрипке!» Она меня прослушала и взяла. Я спускаюсь вниз к маме, которая меня ждала: «Мама, я записалась на скрипку!» Мамина реакция была бесподобной. Она пришла к педагогу и спросила: «А вы уверены, что это правильное решение? У нас в семье и в десятом колене не было никого музыкантов. Вы уверены, что у неё что-то получится?» — «Да!» Вот так я стала заниматься на скрипке.

— Чудесная история! Вообще у нас, наверное, страна-рекордсмен по количеству и заполненности музыкальных школ. Но при этом единицы из выпускников музыкальной школы становятся профессиональными музыкантами. Как вообще это определяется — стоит ли ученику музыкальной школы становится музыкантом? Где граница между будущим музыкантом и просто хорошим учеником музыкальной школы?

— Эта граница крайне размыта. Мне кажется, основным критерием является желание. Конечно, данные, да, безусловно. Но когда я стала преподавать в Консерватории, я стала это видеть: бывает так, что человек поступает одним из последних, с очень слабыми данными, слабой подготовкой, но с такой трудоспособностью и таким желанием, что он на пятом курсе не то что сравнивается, а обгоняет многих детей, которые поступали блестяще, в первых рядах, а потом занимались без особого энтузиазма. А в музыкальной школе… Не знаю, всё сложно. Я ещё преподаю в колледже. И вот приходят ко мне люди, которые хотят поступать. Очень важно в этот момент не ошибиться. Если ты уже пошёл в колледж, скорее всего, ты будешь этим заниматься профессионально, но сделает ли тебя эта профессия счастливым? Я иногда не советую. Вроде бы приходит играющий человек, но иногда я вижу какие-то ограничивающие его возможности факторы. Даже строение руки. Альт — тяжёлый инструмент, нужны довольно большие руки. Пришла ко мне девочка, она вроде играет, но у неё очень короткий мизинец. Она напрягается, ручка зажимается. Она старается и что-то вроде получается, но я понимаю, что будет предел, когда начнёт становиться всё сложнее и сложнее, и всё, резерв закончится. И вроде такая ерунда, этот коротенький мизинец ей не позволит дальше заниматься. И я отсоветовала. А бывает так, особенно с мальчиками, что всё очень поздно просыпается. К концу школы только понятно, есть у человека будущее или нет. Интерес просыпается, они начинают заниматься — тогда понятно уже. Пока человек не начал заниматься, трудно говорить, есть у него будущее или нет.

— То есть усердие и трудолюбие очень важны. А вот заведующий кафедрой альта в Московской Консерватории Юрий Башмет — что отличает его, почему он стал такого уровня музыкантом? Что есть у него, что делает его по-настоящему талантливым исполнителем?

— Дар Божий, конечно. Это однозначно. Конечно, и некая одержимость и фанатизм, потому что в юности он занимался очень много и действительно был фанатом инструмента. Но чтобы достичь таких высот, нужен дар Божий. Я очень люблю его старые записи, мы со студентами вместе слушаем, смотрим. Там на сцене происходит сотворчество. То есть человек не просто исполняет то, что сотворено композитором, а он участвует в процессе. И вот это уникально. Таких единицы.

— А сколько человек обычно учится на курсе на кафедре альта? И как складывается в дальнейшем их судьба?

 — Альтистов не так много, от 8 до 13. Но это всё равно много. Когда они заканчивают учиться, большинство играет конкурс в оркестр. Единицам удаётся строить сольную или квартетную карьеру. Основная масса садится в оркестр. Я играла в оркестре только учась в Консерватории, и мне это было всегда очень сложно. Кардинальная разница заключается в том, что свою партию в квартете исполняешь ты один, а в оркестре группа альтов — от шести человек в симфоническом оркестре, от четырёх — в камерном.

— У вас трое прекрасных сыновей. Вы для них хотели бы будущего музыкантов?

 — Это очень сложный вопрос. Я, например, безумно счастлива, что я музыкант. Несмотря на то, что у нас мизерные зарплаты. У меня муж музыкант. И с практической точки зрения я, наверное, не очень хотела бы, чтобы мальчики стали музыкантами, потому что платят мало, относятся плохо, а семью кормить надо. А с точки зрения человеческого счастья я бы очень хотела, чтобы они стали музыкантами. Если это действительно твоё, если это доставляет удовольствие, то это своего рода возможность оказаться в другом измерении. Когда ты на сцене, ты попадаешь в мир, созданный композитором. И ты тоже, вместе с композитором этот мир творишь, свою лепту вносишь. Это делает счастливым. И потом, всё, что связано с творчеством, — это категория Божественная, всё это созвучно нашей душе. С этой точки зрения я бы очень хотела, чтобы они занимались музыкой. Но, наверное, это не для всех. Наверное, надо чётко понять, их это путь или нет.

— А ваш муж — на каком инструменте он играет?

— Он играет на гобое и на английском рожке в оркестре Большого театра.

— Как двум музыкантам с таким разным графиком удаётся воспитывать троих детей? Ведь у вас преподавание в Московской Консерватории и «Доминант Квартет», у него — оркестр Большого театра…

— Нам проще, потому что муж занят или утром, или вечером. Или утренний спектакль (или репетиция), или вечерний. Что касается квартета, то нас четверо, и мы договариваемся, подстраиваемся друг под друга. Я могу репетицию сделать между вызовами мужа. А вот с преподаванием часто бывает, что совпадает. Но всё равно музыканты видят своих детей гораздо чаще, чем люди, которые работают в офисе с девяти до шести каждый день. С этой точки зрения профессия замечательная, потому что даёт возможность уделять время семье. С другой точки зрения, даже когда ты дома, всё равно надо поддерживать себя в форме и заниматься. Другие люди, приходя домой, работу оставляют на работе. А у нас так не получается, у нас работа всегда с нами.

— А как состоявшиеся музыканты поддерживают форму? Наше прошлое интервью было с балериной Большого театра Евгенией Образцовой, и мы говорили о том, что у артистов балета есть устоявшийся порядок — каждый день с утра в театре класс, потом репетиции с педагогом. Музыкантам нужен педагог для ежедневных занятий?

— Нет, педагог уже не нужен начиная с определённого момента. Когда плотный концертный график и репетиции каждый день, редко возникает необходимость работы с педагогом. Первые десять лет существования «Доминант Квартета» мы репетировали каждый день, и оставшееся время надо было обязательно ещё заниматься самостоятельно. В тот момент мы ещё росли как профессионалы. Хотя, конечно, хорошие музыканты всю жизнь растут как профессионалы. Заниматься можно дома, но обязательно играть гаммы и обязательно просто проучивать то, что ты готовишь. Квартетная партия тоже требует домашней работы.

— Если работа домашняя, то как же быть с взглядом извне? Какой-то человек может слушать, давать советы? Кто-то из старших коллег, профессионалов?

— Восемь лет назад умер наш замечательный педагог и друг Валентин Александрович Берлинский. Пока он был жив, мы, даже будучи уже востребованными и концертирующими музыкантами, всё равно регулярно приходили к нему и играли. Он давал советы. Сейчас нам очень его не хватает, но, тем не менее, с какого-то возраста научаешься слышать себя со стороны. Это цель, к которой музыканты долго идут. Когда это получается, тебе уже не нужен педагог, ты можешь себя оценивать сам, расти и развиваться. Но развиваемся мы, слушая других. Если я собираюсь исполнять какое-то произведение, то ищу записи других музыкантов, слушаю, как у них это получается. Что-то в их исполнении может не нравиться, что-то я для себя выбираю, что-то придумываю сама. Мне лично очень помогает преподавание. Когда я прохожу произведение со студентами, не только сама его играю, но и слышу со стороны, мне приходят какие-то идеи. В этом смысле у нас происходит обмен опытом и знаниями со студентами.

— Вы упомянули Валентина Александровича Берлинского, и я не могу не спросить о нём, ведь он сыграл очень важную роль в создании вашего квартета. «Доминант Квартет», как и знаменитый квартет Бородина, лидером которого был Берлинский, возник как студенческое объединение. Как это случилось?

— Да, «Доминант Квартет» появился как студенческое объединение. Когда это произошло, Валентин Александрович преподавал не в Консерватории. Он преподавал в Гнесинской Академии. Когда я поступила в Консерваторию, мне позвонила моя подруга, которая там училась, и спросила: «Не хочешь ли ты поиграть в квартете?» Я подумала: «Да, почему нет?» Потом она добавила: «А учиться мы будем у Валентина Александровича Берлинского!» Я буквально завизжала «Да!!!», потому что в квартетном мире в нашей стране он был и остаётся самым уважаемым человеком. Двое из нас учились в Консерватории, двое — в Академии. И мы стали играть. Валентин Александрович предложил попробовать поучаствовать в конкурсе. Подготовка к конкурсу нас окончательно и сплотила, свела вместе. Мы выиграли первую премию на Международном конкурсе струнных квартетов имени Д. Д. Шостаковича. Это было в 1996 году. После того, как мы получили первую премию, нас сразу взяли в штат Московской Филармонии. Мы играли довольно много концертов, нас стали приглашать на фестивали, у нас появились импресарио… Так мы проиграли 15 лет с нашей первой скрипачкой, До Фыонг Ньи из Вьетнама. Потом она вышла замуж, уехала в Лондон, и начались наши метания и сложности. Когда ты 15 лет встречаешься с человеком каждый день на репетициях, когда ты живёшь в одной комнате на гастролях, когда ты прошёл вместе через испытания, конкурсы и переезды, расстаться с ним и ещё и заменить на кого-то — это очень болезненно. Расставаясь, мы все рыдали. Было очень сложно найти замену. А потом у нас были гастроли в Хорватии, я позвонила замечательной скрипачке Елене Ревич и, совершенно не ожидая согласия, предложила ей просто поиграть с нами на гастролях. К моему изумлению, она согласилась, хотя у неё была (и до сих пор есть) очень успешная сольная карьера. Она съездила на гастроли, а потом согласилась с нами играть постоянно.

— Кто придумал это название — «Доминант Квартет»?

— Название придумал скрипичный мастер Володя Калашников, наш близкий квартетный друг, который ремонтировал все наши инструменты. Фамилия нашей скрипачки из Вьетнама была До. А помимо этого, доминанта — это музыкальный термин. Совсем не от «доминирования», как многие думают (смеётся).

— У «Доминант Квартета» кроме победы на конкурсе имени Д. Д. Шостаковича в багаже ещё лауреатство и на других международных конкурсах струнных квартетов. Как вам кажется сейчас, конкурсы для молодых музыкантов — это хорошо или плохо?

— Это, к сожалению, современная реальность. Я не представляю себе, как без конкурсов построить свою карьеру. Я говорю «к сожалению», потому что не любила играть на конкурсах. Это нервно, это не то вдохновение и волнение, которое бывает просто перед концертом, а другое. Тебя постоянно оценивают. И потом, музыка — это настолько субъективно, что объективной оценки быть не может. Поэтому после конкурсов так часто разгораются споры и страсти. Но по-другому, без премии на конкурсе в багаже строить карьеру почти нереально.

— Как вы выбираете концертный репертуар?

— Сейчас нам во многом диктует направление Москонцерт, в котором мы работаем. Они пытаются понять, на какие концерты ходит публика, а на какие — нет. Мы со своей стороны пытаемся продвигать что-то и публику образовывать, а не только играть программы, которые одна дама замечательно назвала «программами БМВ». Мы тогда подумали, что же это такое, а оказалось — Бах-Моцарт-Вивальди. Это прекрасные композиторы, мы их произведения исполняем, но не в виде таких программ (смеётся).

— У профессионального музыканта может быть любимый композитор?

— Наверное, может. Хотя, как правильно кто-то сказал, любимый композитор тот, которого ты разучиваешь сейчас (смеётся). Но у меня совершенно особые отношения с Бахом. Я недавно сделала очень рискованную программу, которую хотела бы однажды повторить, может быть, и в храме святой мученицы Татианы, — «Сольный Бах». У Баха есть шесть сюит для виолончели соло, три партиты и три сонаты для скрипки соло. Всё это переложено для альта. И вот я сыграла две сюиты для виолончели и скрипичную партиту с чаконой. Программа очень тяжёлая, потому что одна чакона идёт 20 минут. Мне было интересно, смогу ли я одноголосым по сути инструментом удержать внимание публики в течение полутора часов. Оказалось, что легко. Программа вообще получилась очень интересной. Так что да, Бах — это что-то для меня особенное. В квартете я с огромным наслаждением играла квартеты Шостаковича. С огромным ещё и потому, что Валентин Александрович дружил с Шостаковичем и был первым исполнителем некоторых его квартетов. И мы знали из первых уст, что Дмитрий Дмитриевич имел в виду. То же самое было с Вайнбергом. Когда Вайнберг был ещё жив, однажды на уроке в Филармонии мы готовили диск с записью трёх квартетов Вайнберга, и Валентин Александрович позвонил Моисею Самуиловичу и держал трубку, пока мы играли. Моисей Самуилович нам тоже говорил какие-то свои пожелания.

— Вы сказали сейчас «что Дмитрий Дмитриевич имел в виду». Композитор имел в виду — что в это понятие входит?

— Понимаете, ведь нотный текст призван создать какой-то образ, настроение, заставить слушателей что-то почувствовать в этот момент. Когда ты знаешь, что композитор говорил по поводу того или эпизода, что он просил от музыкантов и что он рекомендовал музыкантам делать в этом месте, не только замысел становится понятен, но вообще это большое счастье. Когда Валентин Александрович уже сильно болел, он однажды сказал фразу, которая мне очень запомнилась. Он сказал, что не боится умирать. Что ему даже, наверное, хочется умереть, потому что у него накопилось такое количество вопросов к Чайковскому, к Брамсу, что уже не терпится их задать.

Беседовала Мария Разгулина

Фото Ивана Джабира