Концерт фортепианной музыки. Играет Танел Йоаметс (Эстония)

Имя этого исполнителя стало известно российской публике во время II Международного конкурса пианистов имени А.Н. Скрябина, где он был удостоен звания лауреата. Его игра произвела на любителей музыки огромное впечатление яркостью, смелостью и убедительностью интерпретаций, исключительной силой эмоционального воздействия. Благодаря восторженным отзывам прессы Т. Йоаметс вскоре стал достаточно широко известен в кругах музыкальной общественности России. За прошедшие со времен конкурса пять лет он дал в нашей стране около 50 концертов, проходивших со всевозрастающим успехом. В настоящее время он является одним из самых ярких интерпретаторов и пропагандистов музыки Александра Николаевича Скрябина, произведения которого в его исполнении находят горячий отклик самой широкой слушательской аудитории.

Эстонский пианист Танел Йоаметс стал одним из шести лауреатов Второго Международного конкурса пианистов им. А.Н.Скрябина. В соотнесении с масштабом и самобытностью его дарования этот факт - не более чем условность. Т. Йоаметс не вписывается в лауреатскую «табель о рангах». На фоне бесспорно талантливой игры соперников его пианизм стоит все-таки особняком. Он подкупил слушателей своей непохожестью. И удивительной органичностью. Пожалуй, даже «скрябинской аутентичностью».

Скрябин очень сложен не только технически, но и неуловимостью, а порой парадоксальностью эмоционально-смысловых связей, переходов. То, что у многих участников звучало порой неловко, «нескладно», у Т.Йоаметса обретало естественность и органичность... Игра пианиста убеждала или вовлекала в спор, но никогда не оставляла зал равнодушным.

Карина Каграманова

«Профессия: импровизация» («Культура», сентябрь 2000 года.)

- Танел, Вы выросли в советское время, но уже много лет Эстония «удаляется» от России. Для Вас же не только Скрябин является «своим» композитором, но и вообще, как я знаю, русская музыка сохраняет первостепенное значение. Как Вы думаете, это все же связано с воспитанием или она действительно Вам лично очень близка?

- В вопросе все же присутствует ошибка Эстония не «удаляется», а так и стоит, как всегда стояла, на пересечении русского, германского и скандинавского влияний. Мы не считали себя частью России и в советское время, и в самом деле этому «советизированию» было легче противостоять, чем нынешней всемирной американизации. Корни эстонского пианизма больше в Германии, где учились многие наши влиятельные педагоги. И то, что наши пианисты второй половины 20 века шлифовали свою игру в аспирантуре в Москве, не изменило этот германский корень. У нас детей учат тщательно прорабатывать Баха, Моцарта, Гайдна. Конечно, и романтиков, и современных композиторов играют много, но какая-то склонность к немецкой классике есть. В Эстонии есть, кроме меня, один пианист, которого можно считать романтиком - Илья Ивари, но он играет Шопена, а не Скрябина и Рахманинова. Вообще, в наше время настоящих романтиков нет, и я себя также к ним не отношу вполне; Скрябин тоже ведь не чистый романтик. Меня интересует субъективность в музыке, поэтому и такие программы. А русская музыка, конечно, мне ближе по натуре, не по воспитанию.

- Что для Вас значат Ваша Родина, дом, семья?

- Для меня эти вещи важны. Мне уютно в своей маленькой стране, в городе известного Тартуского университета. Там время течет несколько спокойнее, чем в больших городах. И это позволяет мне сконцентрироваться на музыке, не отвлекаясь на суету. Прекрасно и то, что мои дети (сын и дочь) могут вырасти в естественной среде своего родного языка, недалеко от бабушки и дедушки.

- Расскажите, пожалуйста, о Ваших учителях.

- Мой педагог в ДМШ и музучилище была очень талантливая учительница Ану Антсон, она воспитала много ярких и своеобразных учеников и учениц, но как она это сделала, я просто не знаю. К сожалению, она умерла в 1996 году, и я не успел у нее ничего спросить как у коллеги-преподавателя. В Консерватории меня учил профессор Вальдур Роотс. У него очень ценное умение терпеливо развить индивидуальный подход к искусству, он всегда делал замечания уже в конце процесса, когда становилось ясно, к чему я сам стремлюсь.

- Какое значение имеет для Вас присутствующая в зале публика? Ощущаете ли Вы ее реакцию и если да, то насколько для Вас важна атмосфера, возникающая при этом в зале? И что бы Вы могли сказать в этой связи о русской публике, опыт общения с которой у Вас достаточно велик?

- Публику я ощущаю через тишину: чем внимательнее слушают, тем больше энергии в этой тишине. Конечно, я получаю хорошие импульсы и через аплодисменты, мне легче открываться после теплого приема. Так, по-моему, почти всегда на моих концертах настроение (внимание или обмен энергии) поднимается постепенно. Редко приходилось встречаться с публикой, перед которой ты чувствуешь: на тебя пришли смотреть, а не слушать. Тогда, конечно, вся эта теория не работает, но, к счастью, такое было в моей жизни всего 2-3 раза. В России капитализм пришел позже, чем у нас, поэтому в зале сидит еще много образованных, умеющих слушать... К тому же Скрябина по-настоящему знают только в России.

К сожалению, я замечаю сейчас не очень хорошую тенденцию во многих местах в России, где цены на билеты резко поднялись, и в зале осталось меньше «знающих». Приходят уже любопытные, желающие расслабиться. Это зависит от того, насколько каждая филармония желает работать с музыкальными школами, нужен энтузиазм, хорошие скидки для них, а не просто вывесить афишу с надписью «лучший в мире» и продавать дорогие билеты.

- Музыка Александра Николаевича Скрябина, неизменно присутствующая в Ваших программах, обладает очень большой силой эмоционального воздействия, чрезвычайно проникновенна и просто завораживающе красива. Но некоторые произведения Скрябина, особенно поздние, считаются слишком сложными не только для исполнения, но и для восприятия. Как Вы считаете: преодолим ли барьер между этим утонченным искусством и восприятием массового слушателя классической музыки?

- Вопрос интересный, но ответ, наверное, будет короткий. Да, я верю, что, ярко и ясно исполнив Скрябина, я могу найти новых поклонников этой сложной музыки. Несколько раз мне такое и говорили после концертов. (Конечно, чаще говорили, что в последнее время его вообще мало играют). Я, как миссионер, распространяю эту, можно сказать, религию. Но массовой она, к счастью, не станет. Назовите мне, пожалуйста, хоть одну хорошую вещь, которая - массовая». «Масса» в обычном, более вульгарном смысле, даже Рахманинова не слышит.

- Танел, Вы преподаете в консерватории импровизацию и, более того, применяете это искусство на практике: во время Ваших выступлений, как это было на легендарных концертах Листа, Вы даже можете предложить слушателям задать тему для импровизации. Скажите, вдохновение, необходимое для этого, отличается от собственно исполнительского? Не опустошает ли исполненная концертная программа, - или же, наоборот, создает нужный настрой?

- Ответ уже выше есть: я чувствую себя обычно лучше и лучше на сцене, поэтому очень люблю играть бисы, часто именно в этом «третьем отделении» концерта рождается то чудо, которого музыка ждет. А там уже нет разницы - импровизации или пьесы композиторов. Конечно, здорово после целой «серьезной программы» удивить слушателя не очень распространенным искусством - сочинить музыку прямо на месте. Но сущность музицирования - одна: слушать, думать на языке звуков, обмениваться энергией с залом.

Беседовал Иван ЗАЙЦЕВ.
www.b-port.com