Давид Голощекин: Идиотов и провокаторов путают с новаторами

День джаза отмечают во всем мире 30 апреля. Праздник учрежден три года назад по инициативе ЮНЕСКО. Для джаза, который всегда нуждался в поддержке и признании, это большое событие. Так считает художественный руководитель Филармонии джазовой музыки, мультиинструменталист, народный артист России Давид Голощекин. Он хорошо помнит советское время, когда джаз был подпольной музыкой, когда настоящее искусство приходилось прятать. Прошло полвека. Теперь псевдоискусство выставляют напоказ, за искусство выдают социальные явления и разного рода провокации. Об этом, а также о политике в джазе, трате бюджетных средств и лучшем лекарстве от всех болезней Давид Голощекин рассказал в интервью «Петербургскому авангарду».

Как филармония отпразднует Международный день джаза?

— Наша филармония является центром джаза России. Естественно, что пройти мимо такого праздника мы не могли. 30 апреля проводим большой гала-концерт. Вообще в филармонии работает около 35 коллективов — петербургских, высокого уровня. В одном гала-концерте все выступить не смогут, но лучшие из них — да. Это Jazz Philharmonic Orchestra Кирилла Бубякина, мастер импровизации Андрей Кондаков, тромбонист Сергей Долженков и его ансамбль, саксофонист Юрий Богатырев и его секстет, а также вокалистка Юлия Касьян.

Петербургскую филармонию я вообще называю Меккой российского джаза. Потому что государственной филармонии джазовой музыки, финансируемой из бюджета, нет нигде. Ни в нашей стране, ни за рубежом. В том числе в Штатах — на родине джаза.

Филармония — Мекка российского джаза. А правильно сегодня называть Петербург культурной столицей России или Москва все-таки «круче»?

— Мне трудно об этом судить. Я, конечно, приверженец петербургской культуры. Поэтому буду субъективен. Москва — это винегрет. Там всего больше. И талантливых людей много. Но опять же не родившихся там, а приехавших со всей великой Руси. Потому что столица — это центр притяжения, где есть все возможности. Она для тех, кто хочет идти впереди всех, для прогрессивного искусства — театрального и музыкального.

Мне представляется, что старые корни, заложенные в Петербурге, продолжают существовать. У нас Эрмитаж, Мариинский театр, филармония, масса музеев, потрясающих театров. Здесь само понятие культуры ближе к основам представления об этом слове. Ведь о современной культуре можно спорить: культура ли это?

В Петербурге меньше приезжих. А если приезжают люди, то они больше раскрываются в искусстве, потому что нет такой адской конкуренции, как в Москве. Где все расталкивают друг друга локтями, и пробиться талантливому человеку очень трудно. Поэтому, думаю, что в культуре все-таки мы столица.

Современное искусство действительно вызывает массу споров, в том числе в театральной, выставочной, кинематографической сферах. Какова ваша позиция?

— Я вообще консервативный человек в принципе. У меня понятие о новаторстве весьма своеобразное, я с осторожностью к нему подхожу. Нет, не отрицаю! Иначе я не был бы джазовым музыкантом, играющим современный джаз, а не старинный. Я понимаю, что во всех областях культуры происходит эволюция. Но все-таки прогресс — это приход очень талантливых людей в искусство. А они не будут приходить каждый месяц и каждый год. Так не бывает.

Есть два пути. Или ты действительно новатор, услышал и увидел что-то по-современному, и это приняло общество. Или ты специально ломаешь, чтобы заявить о себе путем эпатажа. Я не понимаю таких постановок, как «Руслан и Людмила» в Большом театре, где появляются голые женщины, бегающие по сцене. Где Руслан и Людмила имитируют секс. Это дешевый фарс, китч для привлечения публики. Сказка-то совсем не об этом.

А что вы думаете о скандале с «Тангейзером» в Новосибирском театре оперы и балета?

— Не буду говорить: я не видел, но я не согласен. Сужу в целом о тематике. Зачем вообще в искусстве иронически затрагивать темы какой-либо религии? Да, религиозные темы могут быть в операх, балетах и прочем. И такие постановки существуют. Но там нет издевательства над религией. А когда она выставляется напоказ как посмешище, я считаю, что это бездарная халтура. И это претензия молодых режиссеров, которые хотят проявить себя как новаторы, решая старые, известные вещи по-новому. Но каким путем? Теперь уж, извините, голую задницу показать — это не новаторство. Все ее видели и знают, как она выглядит. Тут ничего нового нет, другое дело — в каком контексте.

Ваша филармония сегодня новаторство вводит?

— Вы знаете, новаторство зависит от личностей, которые играют. Джаз — это искусство свободной личности. Конечно, в джазе есть направления: одни играют традиционный джаз, другие — более современный. И все зависит от меры таланта. Никто джазовому музыканту не прописывает играть такие-то ноты или другие. Но он должен находиться в общем контексте понятия «джаз», как он сегодня представлен в учебниках и исследованиях.

На сцене Филармонии джазовой музыки не бывает людей, которые объявляют себя новаторами и ломают какие-то старые представления. Это место не для них. Не потому, что они плохие или хорошие. Есть определенные идеи, определенная политика, которую я провожу.

Играешь ты хорошо. Но кому ты играешь?
У людей слабое представление о музыке. Ты должен убедить их, что это интересная музыка

В джаз тоже вмешивается политика?

— Наша филармония занимается пропагандой джаза. Пропаганда — очень серьезная вещь. Надо это делать умело и тонко. Какой путь ты найдешь к слушателю? Чтобы он полюбил джаз, чтобы открыть для него это искусство. Нужно думать об этих путях, а не обрушивать на зрителя ушат с холодной водой, чтобы он ужаснулся. Не для этого филармония содержится на государственные деньги.

И какой у вас путь к зрителю? Как вы формируете концертные программы?

— У нас не джаз-клуб, где может происходить все что угодно. Из публики, приходящей на концерты, лишь 5% действительно знают, что именно они слушают. Остальные — понятия не имеют. Но если человек пришел, моя задача — чтобы он пришел и в следующий раз. Заинтересовать можно чем-то доступным и качественным. Не должно быть скучных программ. Я учу молодых музыкантов думать о программе, подбирать репертуар. Говорю: «Играешь ты хорошо. Но кому ты играешь? У людей слабое представление о музыке. Ты должен убедить их, что это интересная музыка. И качественно ее исполнить».

А вот существует в Петербурге JFC Jazz Club и другие клубы. Там экспериментальный джаз играют. И очень хорошо: выясняется, что есть очень талантливые люди и есть абсолютно бесталанные.

Эксперименты помогают отделить зерна от плевел?

— Да. Но в филармонии я не могу быть таким демократичным. Во-первых, я работаю на деньги государства. И, во-вторых, в общем занимаюсь воспитанием вкуса.

Вы выполняете функцию цензуры?

— Это не такая уж цензура. Я же не говорю, что вот это надо запретить.

Но вы не пускаете определенных музыкантов на сцену филармонии…

— Честно могу сказать: ко мне крайне редко приходят музыканты и говорят, что хотят выступать, дают запись. Я слушаю и понимаю, что это не формат классического джаза и представления его незнакомой публике. Поэтому говорю: извини, тебе нужно в джазовый клуб. Я никого не запрещаю. Здесь обязывает сцена и название организации. На мой взгляд, пока я здесь художественный руководитель, это не наш формат. Кто-то другой придет, скажет — это тоже давай. И будет как в Новосибирске…

Как человек битый и запрещенный трижды, который в советские годы без работы был, мое имя значилось в «черном списке» — я не мог играть ни в ресторане, ни на танцах, нигде, — я-то понимаю, что такое цензура. Ничего запрещать не надо. Вопрос весь в уровне нас самих — деятелей культуры. Цензура должна быть в башке. Если ты голых баб выпускаешь на сцену вместе с Христом, то кто ты? Ты же идиот или провокатор. Одно из двух. Если ты режиссер с профессиональным образованием и ставишь что-то, то отвечаешь за это. Но это не значит посадить в тюрьму, уволить и прочее. Не надо давать делать постановки и все.

Каким образом?

— К примеру, сыграет у меня музыкант какую-то чушь, я не буду его ругать, изгонять или лишать зарплаты. Я заплачу ему за то, что он сыграл, даже ужасно. Но больше не приглашу. И не скажу: вот этого не берите. Сама жизнь расставляет все на свои места.

В любом случае я регулятор тоже, но это не цензура: я регулирую и отсеиваю, на мой взгляд, ненужное, но естественным путем. Ты талантливый человек — добро пожаловать. Это видно и понятно. А если ты либо пристраиваешься, либо занимаешься китчем, либо пиар производишь, то проходи мимо.

Другой бы сказал, что «мы ждем перемен», и этому быне поверили. А когда говорил Цой, все понимали: мы ждем перемен

Когда я проводила опрос на улицах Петербурга к юбилею Виктора Цоя, услышала среди молодежи такое мнение: да, песни «Кино» по-прежнему актуальны, но мы слушаем другую музыку. Какую? Джаз. Среди ваших зрителей много молодых людей?

— Очень приятно то, что вы мне сообщили, на самом деле. Если говорить о творчестве Цоя, то это ведь не музыкальное, а социальное явление. Потому что как музыкант он никакой совершенно. И музыка его даже музыкой не может называться.

При этом на нее уже пишут аранжировки, песни «Кино» исполняют с симфоническим оркестром.

— Это эксплуатация имени, пиар самой чистой воды! Но я слышал выступления Цоя — в том числе вживую. Это была личность в социальном движении молодежи. В соответствии со временем и с условиями, в которых мы жили. Яркая личность. Которая на сцене чувствовала себя победителем, вела себя очень убедительно. Другой бы сказал, что «мы ждем перемен», и этому бы не поверили. А когда говорил Цой, все понимали: мы ждем перемен. В этом его дар, его талант.

А то, что современная молодежь слушает джаз, это ренессанс. Ведь джаз появился в СССР в середине 50-х, после Московского фестиваля молодежи и студентов. Впервые после смерти Сталина, когда чуть-чуть приподнялся занавес. Это подпольное движение с Запада было подхвачено прогрессивной талантливой молодежью. Результат — наш прославленный Ленинградский диксиленд. Именно в это время его организовали студенты разных вузов, не музыканты по профессии.

Вы заинтересовались джазом в это же время?

— Чуть позже. Сами понимаете, кто слушал джаз. Такие же, как и мы, — студенчество. Это был прорыв, что-то запретное, непонятное: там, за десятью замками, и вдруг — здесь. Притом никакой альтернативы не было. Рок-н-ролл делал первые шаги, твист понемногу развивался. Все, что шло с Запада, только-только стало проникать. И сформировалось поколение «шестидесятников».

Где сегодня эти «шестидесятники»? Мы живем в 2015 году… Аудитория постепенно отходила. Больше того — наплывы рок-, поп-музыки отодвинули джаз в сторону. Уменьшилось количество людей, приходящих на джазовые концерты, кроме тех стариков, которые выросли. Казалось, что джаз умрет, но он не умер.

Мы вошли в 90-е. Появилось новое поколение, которое не знало, что такое те запретные годы. Людям стало интересно: а что такое джаз? Возник естественный интерес. Поэтому, когда вы спрашиваете у молодых и слышите в ответ, что они слушают джаз, это вполне закономерно.

В течение многих десятилетий мне задавали вопрос: будет ли джаз жить? Будет! Он не будет площадным искусством, массовым, любимцем миллионов. Он и не должен быть таким. Как и классическая музыка, кстати. Разве все ходят на симфонические концерты? Нет, в основном снобы и люди, принадлежащие к этому музыкальному сообществу. На стадионах не выступают симфонические оркестры, где 15 тыс. сидит. И в джазе так же. Он всегда будет занимать какую-то нишу. Большой она не будет. И горевать по этому поводу не надо. Потому что джаз — очень интимное искусство, сам процесс творчества сиюминутный, в другой раз музыкант уже так не сыграет. И если у тебя «открыты уши», то ты всегда придешь на такой концерт. Естественно, таких людей не может быть много. Это, возможно, четвертая часть общества вообще. Остальные бараны пойдут слушать всякую чушь. Но они не виноваты: у них «уши закрыты». Они ведутся на что-то модное, разрекламированное. А человек, который найдет в себе силы пренебречь этой рекламой и открыть что-то для себя, это уже умный человек, цельный, у него есть запрос душевный.

Исследователи даже связали предпочтения разных музыкальных жанров с интеллектом. Так, рэперы оказались самыми «недалекими», а любители джаза — людьми творческими, коммуникабельными, с высокой самооценкой. Джаз — музыка для интеллектуалов?

— Обязательно. Джаз не может быть без интеллекта. Играющие его музыканты развиты интеллектуально. А уж кто слушать приходит — точно абсолютно.

Сегодня всплеск интереса не только к джазу, но вообще к советскому времени. 60-70-м годам посвящают выставки и лекции, появляется интерес к отдельным именам. Вы это отмечаете?

— Вы правы, я сам наблюдаю за этим процессом. И совершенно был удивлен. В апреле вместе с Вениамином Смеховым я участвовал в концерте «Джаз и Маяковский». Для меня тема сначала была загадкой. Раньше в таких музыкально-поэтических вечерах наш ансамбль выступал с Александром Филиппенко, но там авторы другие были. Например, «Джаз и Довлатов». Кстати, Сергей Довлатов был в нашем джазовом сообществе. Я знал его лично, когда он еще не стал известным всем Довлатовым; портвейн с ним пили. Или Иосиф Бродский, который тоже бывал на наших концертах. Эти имена в джазовом контексте. Но Маяковский и джаз — никак себе не мог представить. Я не знал, что оказывается, Маяковский в Америку ездил в 1925–26 годы, услышал джаз и ему понравилось. Но в его стихах нет упоминания джаза.

Вообще Маяковский — труднейший поэт. Читать-то самому себе сложно, а еще и декламировать — мне казалось невероятным… Смехов великолепно читал Маяковского, и столько было народу, и как потрясающе принимали эти стихи! Что это такое? Интерес к футуризму некий, я полагаю. И среди зрителей были не какие-то старики, а люди в районе сорока. То есть это все-таки новое поколение.

Вениамин Смехов, когда я брала у него интервью, рассказал о целебном свойстве сцены: «Бывает, с годами до спектакля чувствуешь себя скверно, но как выйдешь на сцену — все болезни отступают»…

— Это абсолютная правда. По своему опыту знаю. Мне приходилось болеть очень серьезно, переносить операции, принимать всякие препараты. Но как ни странно, лучшее лекарство — когда я выхожу на сцену. Если ты из себя не выжимаешь что-то и не примеряешь чужую одежду, если ты на сцене попадаешь в свое «облако», — тогда это так. Смехов, естественно, талантливый человек, великолепный актер и настоящий художник. Я, наверное, тоже отношусь к этому разряду, раз такое ощущаю. Даже самое нехорошее самочувствие, боли, неудобство и прочее — я забываю об этом на сцене.

Беседовала Любовь Костерина
http://avangard.rosbalt.ru