В Воронеже выступил великий пианист

Фото: Александ Куров/ ТАСС

Случайных людей в зале почти не было: билеты на Луганского истовые поклонники классической музыки разобрали в первые же дни после старта продаж. Звонки, разговоры, шуршание конфетных оберток — всего этого было так мало, что казалось — концерт происходит не в Воронеже. И не сегодня, а где-то в вечности. Луганский, ставший открытием для музыкального мира в начале 1990-х, с тех пор дает около ста концертов в год, главным образом за рубежом. Его имя не окружено «звездным» флером. Он не участвует в громких проектах с коллегами. Но всем как-то без лишних слов ясно, что Луганский пианист огромного масштаба и что он, как бы громко и банально это ни звучало, уже вошел в историю.

— Шуберт — планета, — отметил Луганский. — Нельзя сказать, что я его полюбил сразу, с шести-семи лет. Начиналось все с Шопена и Бетховена, что объяснимо и в общем нормально для ребенка из семьи немузыкантов. Мои родители любили музыку — когда они познакомились, мама пригласила папу на «Травиату» в Большой театр… Но каждую ноту, каждый навык в меня никто не вбивал. Шуберта я открыл лет в 15–16 (пройдя через увлечение Брукнером), «болел» его соль-мажорным квартетом. Прожив всего 31 год, он написал немыслимое количество произведений, больше тысячи, причем большинство из того, что активно играется по всему миру, создано им в последний год. В музыке и слышно какое-то божественное озарение с оттенком трагизма — наивный, добрый, с детской психикой человек, который знает о скором конце. Осенью в Англии у меня выйдет диск с музыкой Шуберта — к сожалению, в Россию мои записи попадают редко и в основном в столичные города. В Воронеже он играл Шуберта (экспромт фа минор, соната до минор) и Бетховена (концерт для фортепиано с оркестром № 4). Без романтической стихийности — сдержанно и уважительно. С кристальной чистотой звука. С какой-то детской свежестью у Шуберта и силой мысли (а не только мощью воли) у Бетховена.

Николая Луганского завалили цветами уже после первого отделения. После второго — устроили стоячую овацию. Пианист был щедр и дважды играл на бис — с той же тщательностью и концентрацией, с той же глубиной высказывания, которая заставляла публику замирать во время исполнения основной программы. За роялем Луганский, несмотря на фрак и бабочку, чем-то напоминал высококлассного рабочего — не манерами, конечно, а сосредоточенностью на привычном и важном труде. У него особенно звучали даже паузы. Трудился и молодежный симфонический оркестр, вторя головокружительным пассажам солиста. Трудилась и публика.

Прямая речь
Николай Луганский, пианист:

— Не все музыкальные языки мне даются. Но классика — такой космос, что все остальное языки выглядит просто мелкими ответвлениями. Например, джаз. Я могу попытаться для родных и близких друзей что-то сымпровизировать, но это не будет уровень Дениса Мацуева, не говоря уж о джазовых музыкантах. Иногда играю поп… В 1996–1997 году после концерта в Бразилии мы с коллегой Владимиром Руденко в ночном кафе впервые вслушались в босанову — удивительнейший стиль! Немолодые люди, мужчина и женщина индейского вида, играли и пели, а мы два часа слушали, не отрываясь. Теперь изредка босанову играю, опять же, для друзей и родственников. С роком у меня отношения были только в детстве, когда я слушал Queen… Если же говорить о языках классических композиторов, то мне не близок авангард начала ХХ века — вторая половина творческого пути Шенберга, Веберн, в чем-то Берлиоз… Это не мое. Родные мне Бах, Прокофьев, Моцарт, Шопен, Барток, Бетховен… все разные и все близкие.

Хочется думать, что музыка облагораживает людей, но я не очень в это верю. Неприязнь, ненависть и агрессия существовали во все эпохи. Наверное, их проявляют не те люди, которые любят Шуберта… По моим наблюдениям, в 1990–2000-е этого негатива в мире было меньше, в последние три-четыре года стали ощутимы общие проблемы в экономике — отсюда необходимость врага. Война становится выгодной для всех и в первую очередь для политиканов. Музыка не может тут ничего, по большому счету, изменить, потому что она направлена на одного человека, на то, что творится в его душе. Хоть сто зрителей в зале, хоть три тысячи — каждая душа работает в одиночку. Но несколько человек под Шуберта и Моцарта вдруг могут понять, что любовь ценна, а ненависть надо отправить в мусорный ящик.

Текст: Татьяна Ткачева (Воронеж)
www.rg.ru