muzkarta.ru | музкарта.рф «Музыкальная карта»: академическая музыка Поддержать проект
Выберите регион, страну
Читайте на эту же тему
16 января 2018
Фестиваль “Возвращение”: апофеоз доверия
Добавлено 16 января 2018 волонтер
Уже на последнем концерте участники вместе с публикой начинают мечтать о следующем «Возвращении». Автор: Майя Крылова
О начале двадцать первого фестиваля камерной музыки «Возвращение» мы уже рассказали (публикация «Между орденом и плахой» от 10. 01. 2018). Продолжение — два концерта в Рахманиновском зале, с темами «Несвобода» и «Mort», и финальный вечер в Малом зале Консерватории (концерт по заявкам самих музыкантов) — оказалось не менее интересным. Порядком тем — как будто вникаешь в чью-то несчастную судьбу: приспособленчество, несвобода, смерть. Вызовом всему нетворческому в жизни. Концептуальной и музыкальной сложностью программ. И дружелюбной атмосферой в зрительном зале.
На двадцать первом году существования уже не фестиваль работает на репутацию, а репутация работает на него. Выработан кредит доверия к исполняемой музыке. Слушатели по опыту знают: неизбитое имя в программах означает, что фестиваль открыл его значимость раньше, чем широкая публика, и хочет поделиться своим знанием. С нами.
Концерт с темой «несвобода» (исполняемая музыка написана или в тюрьме, или по поводу тюрьмы) дал возможность услышать опусы восьмерых авторов, которых вместе нигде больше не услышишь, да и по отдельности, мягко говоря, не часто. Сопоставление имен и партитур (все они, кстати, созданы в двадцатом веке, что красноречиво говорит о времени) — материал для диссертаций о проблемах восприятия. Тут вопросы без однозначных ответов. Что происходит на таком концерте, если известна трагическая биография автора? Мы сможем вникнуть в вещь саму по себе, без предпосылок, или неизбежно воспримем ее через внемузыкальные факторы? Так было с самого начала, когда Ксения Башмет сыграла Прелюдию и фугу для фортепиано из цикла 24-х Прелюдий и фуг, написанного советским композитором Всеволодом Задерацким в лагере на Колыме, на стопках телеграфных бланков. Конечно, это превосходная музыка, часть цикла, написанного первым композитором после Баха, кто создал 24 прелюдии и фуги во всех тональностях. Но и подразумеваемый манифест о выборе между жизнью и смертью?
Впрочем, «Пульс» и «Возвращение», сочиненные американцем Генри Коуэллом для ансамбля ударных, более всего запомнились экзотическими азиатскими инструментами, ловким чередованием глухого и звонкого, импровизационной игрой акцентами и громкостями, включая вой сирены, и продолжительностью асимметрично наложенных ритмов. А сериальная музыка южнокорейца Исан Юна, с прекрасным кларнетом Антона Дресслера, ничем не выдала, что автор сидел в тюрьме за шпионаж. Тут, скорее, думалось о слиянии корейского с европейским. И об авторских претензиях на космизм и его воплощение в коллаже вибрирующих тонов, в «перетекающих» вверх и горизонтально звуках.
Собственно говоря, декоративность в нагнетании ужасов, предпринятая композитором Жаком Ибером в «Балладе Редингской тюрьмы», тоже не пугала, а отсылала к французскому музыкальному импрессионизму как явлению: все эти «бродячие страхи» и рыдающие ветры" в форме преображенных танцев были интересны как приметы эпохи. А вот нонет Рудольфа Карела, погибшего в нацистском концлагере, вернул к размышлениям о воле и неволе. Потому что отголоски городских мелодий и намеки на фольклорные мотивы (все как бы обрывистое, незаконченное), кажется, стали для композитора напоминанием о нормальной жизни, в которой были танцы, прогулки и улыбки. В то время как Три песни Виктора Ульмана (дата и место создания — 1943 год, Терезин), с блестящим вокалом Светланы Злобиной, передавали горечь осени, жуть страданий и «бремя долгов судьбы».
На этом скорбном фоне финал вечера выглядел как эпизод рок-концерта. Чтобы «Аттика» бунтаря и композитора-минималиста Фредерика Ржевского, написанная для чтеца и инструментального ансамбля, прозвучала как нужно, чтец (новая роль скрипача Романа Минца) вышел на сцену не в концертном костюме, а в потертых джинсах.
Театрализация сработала на все сто: музыка, посвященная восстанию заключенных в американской тюрьме, повинуясь движению руки оратора, звучала как должно — манифестом вольницы. Специфика этой композиции — неумолимость повторения фрагмента максимально подходит скандирующему напору слов. У Ржевского музыкантам даны общие указания и оставлено поле для импровизации. Так что декламируемая фраза, взятая композитором (документ эпохи, слова бывшего зэка о тюрьме, что впереди) провозглашала социальный вызов и одновременно казалась структурой порядка в звуковом «хаосе».
Программа с названием «Mo rt «, как и положено теме смерти, воплотилась в круговороте. Она началась и закончилась старинными многоголосными хорами (исполнил ансамбль Questa Musica с дирижером Филиппом Чижевским). Вычурный мадригал Джезуальдо на пять голосов, полный диссонансов, и четырехголосный, легкий, словно ветерок, Канон Гайдна о смерти как сне, стали рамкой для парада композиторской скорби всех времен и народов. «Смерть» от эротических мук и смерть без кавычек, угасание как игра и как трагедия, и жизнь как вызов кончине и преамбула вечности. От грозного и призрачного «Чардаша смерти», захватывающе исполненного Вадимом Холоденко с жутковатой непреклонной «веселостью», как сгусток железной воли, до лихого квартета саксофонистов, выдавших джазово-саркастическую атаку в композиции Андриссена. От трех «угловатых», нарочито-мрачных, как ночь, Песен Хиндемита, когда Дарья Телятникова пела о кончине и самой смерти, до «Четырех строгих напевов» Брамса, где камерность сочеталась с эпичностью, а звучный бас Антона Зараева выражал неподдельную тоску, взятую из текстов Ветхого и Нового Завета.
В рапсодиях Лефлера для гобоя (Дмитрий Булгаков), альта (Александр Митинский) и фортепиано (Александр Кобрин) исполнители-стилисты искусно воплотили авторский, томно-декадентский, «нуар», да и ансамбль собрался как пушинка к пушинке. А дуэт Хиллера «Смерть-красавица» для скрипки и фортепиано заставил пожалеть, что великолепный мастер Борис Бровцын так редко выступает в России. Звук его скрипки может заставить поверить во что угодно: да, смерть и впрямь красавица, если о ней так играют.
И наконец, последний вечер «концерт по заявкам», когда музыканты исполняют то, что сами выбрали. Именно поэтому исполнение четырех отобранных опусов было близким к совершенству. Вторая сюита Рахманинова для двух фортепиано показалась значительной даже тем, кто не очень расположен к музыке этого композитора, потому что игра Александра Кобрина и Вадима Холоденко способна влюбить в себя с первой минуты. Что в фанфарной Интродукции, что в порхающем «фактурном» Вальсе, элегическом Романсе или демонической Тарантелле, когда, казалось, сами клавиши роялей пустились в пляс.
Трактовка ритмически трудного для исполнения Квартета Рихарда Штрауса для фортепиано, скрипки, альта и виолончели незабываема: Яков Кацнельсон, Борис Бровцын, Сергей Полтавский и Евгений Румянцев заставили забыть о периодической тяге композитора к подражанию Брамсу, излишкам пафоса и длиннотам. Преобразуя банальное в искреннее, многословие — в убедительность, красотищу — в красоту, а общие места — в откровение.
Камерная симфония Шенберга в переложении Веберна, еще тональная, но уже бунтарская — это, по настроению, «миллион терзаний», построенный на коротких мотивах и жестком расчете. А финальный Квинтет Брамса для кларнета (Антон Дресслер и его чудесные арпеджио), двух скрипок (Роман Минц и Борис Абрамов), альта (Андрей Усов) и виолончели (Алексей Стеблев) был сыгран с тонким пониманием настроений партитуры.
В момент светлой печали финала (когда звуки истаивает, и скрипки медленно затихают) мы услышали, как этой музыкой Европа прощалась с романтизмом. Ну, и «Возвращение» — со слушателями. Надеюсь, до следующего года.
Источник: www.rewizor.ru
О начале двадцать первого фестиваля камерной музыки «Возвращение» мы уже рассказали (публикация «Между орденом и плахой» от 10. 01. 2018). Продолжение — два концерта в Рахманиновском зале, с темами «Несвобода» и «Mort», и финальный вечер в Малом зале Консерватории (концерт по заявкам самих музыкантов) — оказалось не менее интересным. Порядком тем — как будто вникаешь в чью-то несчастную судьбу: приспособленчество, несвобода, смерть. Вызовом всему нетворческому в жизни. Концептуальной и музыкальной сложностью программ. И дружелюбной атмосферой в зрительном зале.
На двадцать первом году существования уже не фестиваль работает на репутацию, а репутация работает на него. Выработан кредит доверия к исполняемой музыке. Слушатели по опыту знают: неизбитое имя в программах означает, что фестиваль открыл его значимость раньше, чем широкая публика, и хочет поделиться своим знанием. С нами.
Концерт с темой «несвобода» (исполняемая музыка написана или в тюрьме, или по поводу тюрьмы) дал возможность услышать опусы восьмерых авторов, которых вместе нигде больше не услышишь, да и по отдельности, мягко говоря, не часто. Сопоставление имен и партитур (все они, кстати, созданы в двадцатом веке, что красноречиво говорит о времени) — материал для диссертаций о проблемах восприятия. Тут вопросы без однозначных ответов. Что происходит на таком концерте, если известна трагическая биография автора? Мы сможем вникнуть в вещь саму по себе, без предпосылок, или неизбежно воспримем ее через внемузыкальные факторы? Так было с самого начала, когда Ксения Башмет сыграла Прелюдию и фугу для фортепиано из цикла 24-х Прелюдий и фуг, написанного советским композитором Всеволодом Задерацким в лагере на Колыме, на стопках телеграфных бланков. Конечно, это превосходная музыка, часть цикла, написанного первым композитором после Баха, кто создал 24 прелюдии и фуги во всех тональностях. Но и подразумеваемый манифест о выборе между жизнью и смертью?
Впрочем, «Пульс» и «Возвращение», сочиненные американцем Генри Коуэллом для ансамбля ударных, более всего запомнились экзотическими азиатскими инструментами, ловким чередованием глухого и звонкого, импровизационной игрой акцентами и громкостями, включая вой сирены, и продолжительностью асимметрично наложенных ритмов. А сериальная музыка южнокорейца Исан Юна, с прекрасным кларнетом Антона Дресслера, ничем не выдала, что автор сидел в тюрьме за шпионаж. Тут, скорее, думалось о слиянии корейского с европейским. И об авторских претензиях на космизм и его воплощение в коллаже вибрирующих тонов, в «перетекающих» вверх и горизонтально звуках.
Собственно говоря, декоративность в нагнетании ужасов, предпринятая композитором Жаком Ибером в «Балладе Редингской тюрьмы», тоже не пугала, а отсылала к французскому музыкальному импрессионизму как явлению: все эти «бродячие страхи» и рыдающие ветры" в форме преображенных танцев были интересны как приметы эпохи. А вот нонет Рудольфа Карела, погибшего в нацистском концлагере, вернул к размышлениям о воле и неволе. Потому что отголоски городских мелодий и намеки на фольклорные мотивы (все как бы обрывистое, незаконченное), кажется, стали для композитора напоминанием о нормальной жизни, в которой были танцы, прогулки и улыбки. В то время как Три песни Виктора Ульмана (дата и место создания — 1943 год, Терезин), с блестящим вокалом Светланы Злобиной, передавали горечь осени, жуть страданий и «бремя долгов судьбы».
На этом скорбном фоне финал вечера выглядел как эпизод рок-концерта. Чтобы «Аттика» бунтаря и композитора-минималиста Фредерика Ржевского, написанная для чтеца и инструментального ансамбля, прозвучала как нужно, чтец (новая роль скрипача Романа Минца) вышел на сцену не в концертном костюме, а в потертых джинсах.
Театрализация сработала на все сто: музыка, посвященная восстанию заключенных в американской тюрьме, повинуясь движению руки оратора, звучала как должно — манифестом вольницы. Специфика этой композиции — неумолимость повторения фрагмента максимально подходит скандирующему напору слов. У Ржевского музыкантам даны общие указания и оставлено поле для импровизации. Так что декламируемая фраза, взятая композитором (документ эпохи, слова бывшего зэка о тюрьме, что впереди) провозглашала социальный вызов и одновременно казалась структурой порядка в звуковом «хаосе».
Программа с названием «Mo rt «, как и положено теме смерти, воплотилась в круговороте. Она началась и закончилась старинными многоголосными хорами (исполнил ансамбль Questa Musica с дирижером Филиппом Чижевским). Вычурный мадригал Джезуальдо на пять голосов, полный диссонансов, и четырехголосный, легкий, словно ветерок, Канон Гайдна о смерти как сне, стали рамкой для парада композиторской скорби всех времен и народов. «Смерть» от эротических мук и смерть без кавычек, угасание как игра и как трагедия, и жизнь как вызов кончине и преамбула вечности. От грозного и призрачного «Чардаша смерти», захватывающе исполненного Вадимом Холоденко с жутковатой непреклонной «веселостью», как сгусток железной воли, до лихого квартета саксофонистов, выдавших джазово-саркастическую атаку в композиции Андриссена. От трех «угловатых», нарочито-мрачных, как ночь, Песен Хиндемита, когда Дарья Телятникова пела о кончине и самой смерти, до «Четырех строгих напевов» Брамса, где камерность сочеталась с эпичностью, а звучный бас Антона Зараева выражал неподдельную тоску, взятую из текстов Ветхого и Нового Завета.
В рапсодиях Лефлера для гобоя (Дмитрий Булгаков), альта (Александр Митинский) и фортепиано (Александр Кобрин) исполнители-стилисты искусно воплотили авторский, томно-декадентский, «нуар», да и ансамбль собрался как пушинка к пушинке. А дуэт Хиллера «Смерть-красавица» для скрипки и фортепиано заставил пожалеть, что великолепный мастер Борис Бровцын так редко выступает в России. Звук его скрипки может заставить поверить во что угодно: да, смерть и впрямь красавица, если о ней так играют.
И наконец, последний вечер «концерт по заявкам», когда музыканты исполняют то, что сами выбрали. Именно поэтому исполнение четырех отобранных опусов было близким к совершенству. Вторая сюита Рахманинова для двух фортепиано показалась значительной даже тем, кто не очень расположен к музыке этого композитора, потому что игра Александра Кобрина и Вадима Холоденко способна влюбить в себя с первой минуты. Что в фанфарной Интродукции, что в порхающем «фактурном» Вальсе, элегическом Романсе или демонической Тарантелле, когда, казалось, сами клавиши роялей пустились в пляс.
Трактовка ритмически трудного для исполнения Квартета Рихарда Штрауса для фортепиано, скрипки, альта и виолончели незабываема: Яков Кацнельсон, Борис Бровцын, Сергей Полтавский и Евгений Румянцев заставили забыть о периодической тяге композитора к подражанию Брамсу, излишкам пафоса и длиннотам. Преобразуя банальное в искреннее, многословие — в убедительность, красотищу — в красоту, а общие места — в откровение.
Камерная симфония Шенберга в переложении Веберна, еще тональная, но уже бунтарская — это, по настроению, «миллион терзаний», построенный на коротких мотивах и жестком расчете. А финальный Квинтет Брамса для кларнета (Антон Дресслер и его чудесные арпеджио), двух скрипок (Роман Минц и Борис Абрамов), альта (Андрей Усов) и виолончели (Алексей Стеблев) был сыгран с тонким пониманием настроений партитуры.
В момент светлой печали финала (когда звуки истаивает, и скрипки медленно затихают) мы услышали, как этой музыкой Европа прощалась с романтизмом. Ну, и «Возвращение» — со слушателями. Надеюсь, до следующего года.
Источник: www.rewizor.ru
ВКонтакте Facebook Twitter Мой Мир Google+ LiveJournal