Сирена свободы: В Московской консерватории прошел фестиваль «Возвращение»

Факт, но когда-то студенческому и самому неформальному по духу московскому фестивалю камерной музыки «Возвращение» исполнился уже 21 год. Несмотря на коммерциализацию концертного рынка, меньше всего обращенного к камерному музицированию, проект скрипача Романа Минца и гобоиста Дмитрия Булгакова не только выжил, но и сохранил свой стиль, живой исполнительский градус, юмор и эксклюзивную афишу. Названия в ней за 21 год не повторились ни разу.

На фестивале было исполнено сочинение Фредерика Ржевского Attica, созданное под впечатлением восстания заключенных в нью-йоркской тюрьме Аттика. В партии чтеца — худрук фестиваля Роман Минц. Фото: Пресс-служба фестиваля Возвращение/Инесса Кудрявцева

Музыка «Возвращения» — это всегда сочинения, неизвестные или малоизвестные широкой публике. Но звучат они не отдельными опусами в программах, а концертными циклами, собранными на темы, выбранные музыкантами. В этом году актуальными оказались девизы Opportunism, «Несвобода» и Mort, возможно, мрачноватые для январской афиши, но представившие со сцены интереснейший коллаж разнообразных партитур.

Это был экскурс в историю, времена, страны. Не только в музыку, но и в души композиторов, сочинявших именно эти опусы, либо с конформистским комплексом, как Шостакович свой цикл «Десять поэм на стихи революционных поэтов» (1951) или Хачатурян — «Поэму о Сталине» (1938), исполненную без слов, в переложении для фортепиано в 4 руки (Вадим Холоденко и Яков Кацнельсон). Либо в состоянии меланхолии, отрицания мира, как «Чардаш смерти» Листа, прозвучавший у Вадима Холоденко с жутковатым однообразным кружением темы, «костлявыми» октавами, развернувшимися в аккордовый апофеоз Смерти, победившей в этом чардаше жизнь.

Тончайшим узором альтераций на тему Mort был выткан мадригал 1611 года новатора и аристократа Карло Джезуальдо ди Веноза, оставшегося в истории автором любовных мадригалов и убийцей собственной жены. Его «Moro, lasso, al mio duolo» («Умираю от страданий») был исполнен ансамблем Questa Musica (дирижер Филипп Чижевский) с волшебной легкостью звука, с трепетом нежного ажитато и хрупкой красотой бесконечно меняющихся гармоний. Questa Musica еще и завершали программу Mort, разыграв целый перфоманс, когда последние слова четырехголосного канона Гайдна Tod und Schlaf («Смерть — это долгий сон») истаивали уже за пределами Рахманиновского зала, в фойе, куда удалились со сцены певцы.

Между тем, часть партитур, исполнявшихся в программе «Несвобода», была создана в невероятных условиях — в лагерях, в тюрьмах, в гетто, записывалась на обрывках бумаги, грифелем, древесным углем, как неоконченный Нонет (1945) Рудольфа Карела, погибшего в концлагере Терезиенштадт. Музыка щемящей красоты, подхватывающая и романтические, и малеровские интонации, и с какой-то мягкой нежностью и слаженностью сыгранная музыкантами.

Или исполненная Ксенией Башмет Прелюдия и фуга соль-бемоль мажор (1937 — 1938) из цикла 24 прелюдии и фуги, написанных репрессированным Всеволодом Задерацким на Колыме с высокими, звенящими в ушах тремоло и жесткой темой фуги, приходящей к суровому аккордовому финалу. Или Riul для кларнета и фортепиано (1968) южнокорейского композитора-авангардиста Исана Юна, приговоренного в Корее к смертной казни по ложному обвинению. Сочинение исполнили Антон Дресслер и Мария Эшпай: мелко «вьющаяся» тема кларнета со стремительным крещендо звука, словно вырывающегося из тисков, и аккордовая экспрессия рояля с повисающими паузами.

Два параллельных мира — свободы и неволи, вдруг соединявшихся на мгновение в свинге. Наконец с каким-то напористым, победительным оптимизмом было исполнено минималистское сочинение Фредерика Ржевского, американского композитора-социалиста Attica (созданного под впечатлением восстания заключенных в нью-йоркской тюрьме Аттика) для чтеца и инструментального ансамбля (1972). В партии чтеца, сменив скрипку на микрофон, выступил Роман Минц, скандировавший под единственный си-бемоль мажорный аккорд набирающуюся, как из кубиков, слово за словом, единственную фразу Attica is in front of me, неожиданно закончившуюся прыжком чтеца в «никуда» и воем ручной сирены, не предусмотренной в партитуре, но неожиданно уместной: свобода и чувство юмора были и остались культовыми категориями для музыкантов «Возвращения».

Ирина Муравьеваrg.ru/2018/01…html