«На отборочном туре жюри было добрым, поэтому сейчас всем больнее»

Художественный руководитель конкурса Чайковского Петер Гроте — об итогах I тура, Андрее Коробейникове и рецепте от скандалов

Сегодня в полночь жюри XV Международного конкурса имени Чайковского объявило результаты I тура во всех инструментальных специальностях. 50 пианистов, виолончелистов и скрипачей сошли с дистанции. 36 полуфиналистов продолжат борьбу за $130 тыс. и международную карьеру. Корреспондент «Известий» обсудил промежуточные итоги с художественным руководителем конкурса Петером Гроте.

— В первом туре российских участников было очень много. В полуфинале пропорция чуть-чуть сдвинулась в сторону интернационализма. Это случайность или закономерность?
— Я уверен, что в жюри никто об этих цифрах не думает. В конкурсах вообще проценты не играют никакой роли. Никто не может спланировать, представители какой страны будут играть лучше. У нас изначально было очень много заявок из России. Но и сейчас, во II туре, 7 пианистов из 12 — русские. Сильная у вас школа! Тысячи людей слышали их игру в зале, видеозаписи по-прежнему можно посмотреть в интернете — все могут убедиться, как хорошо они играли. Считаю, что результаты I тура вполне адекватные.

— Предложенная вами система голосования прижилась?
— Думаю, да. Система, действовавшая на прошлом конкурсе, многим была непонятна, ее критиковали. Я не хочу сказать, что она плохая, но ее действительно очень трудно понять. Сейчас каждый член жюри должен сказать «да, я хочу услышать этого участника еще раз» или «нет, мне уже не надо». Не думайте, что это решение судьям дается легко — они ведь сами музыканты. Но мы не могли пропустить во второй тур больше 12 человек. Есть график, есть оркестр, с которым полуфиналистам предстоит играть, есть уже проданные билеты. После предварительного отбора еще была возможность расширить состав участников: мы пропустили в I тур 36 пианистов вместо 30. Хотя и это далось нелегко, ведь объем работы жюри резко вырос. Тогда жюри было добрым, поэтому сейчас всем намного больнее — отбор в полуфинал получился более жестким.

— Вы слушали выступление Андрея Коробейникова?
— Да.

— По-моему, это была сильная игра. Отклик зала тоже был сильным: публика аплодировала несколько минут, хотя знала, что пианист не выйдет на поклон. Такой овации не удостаивали ни одного другого конкурсанта. Может, люди уже догадывались, что их герой не пройдет на второй тур?
— Да, я помню этот успех и знаю, что Коробейников вообще тут известный человек. Я не хочу сейчас выступать в роли «внештатного члена жюри». Отвечу иначе: если бы все было так просто, что можно было бы судить о музыканте по успеху у публики, тогда нам вообще не нужно было бы никакое жюри. Но это же не так! Эти люди сидят там, потому что они — эксперты. Они знают текст, знают, что написал Бетховен или Чайковский. А публика приходит в зал получать кайф. Андрей действительно очень интересный пианист, с ним не заскучаешь. И он очень талантлив. Но мнение жюри, которое знает музыку во всех тонкостях, знает, что и как надо делать, — оно таково. Сегодня будет встреча жюри с не прошедшими во второй тур участниками, и Андрей, как и все остальные, сможет узнать причины этого решения во всех подробностях.

— Есть понятие «конкурсная игра» — когда музыкант держит себя в рамках образцового исполнения, чтобы не к чему было придраться. И есть игра «неконкурсная», когда он самовыражается свободно, ведет диалог с публикой, а не с жюри. Существует ли для вас такое противопоставление?
— Я знаю одно: атмосфера конкурса влияет на игру. Хоть это и неправильно. Для музыканта ситуация, когда его сравнивают с остальными, необычна, это невероятный стресс. Поэтому естественно, что конкурсная игра отличается от исполнения на концерте. Выигрывают те, у кого много сил, кто умеет терпеть, кто может дожить до конца. Что поделать, это конкурс. Нелегкое дело.

— Член фортепианного жюри Питер Донохоу сказал, что уровень конкурса — выше, чем где-либо и когда-либо на его памяти. Вы согласны со столь радикальной оценкой?
— Совершенно согласен. Я работаю в фортепианном мире 25 лет, уже сбился со счета конкурсов, на которых присутствовал, — их было около ста. У меня в компьютере данные шести тысяч молодых пианистов, которых я слушал вживую. Такого уровня, как здесь, я в жизни пока не видел. Недаром жюри после предварительного отбора решило пропустить на шесть пианистов больше, чем предусматривал регламент.

— Чем, на ваш взгляд, объясняется этот исключительный уровень? Масштабом денежных премий? Притяжением имени Гергиева?
— Имя Гергиева точно играет какую-то роль, он же первое лицо конкурса. Благодаря ему мы нашли очень хорошее жюри. Мы с ним обсуждали каждую персону, без его согласия никого не приглашали. Есть еще много пунктов, в которых он помогал и помогает, но этот — главный. От жюри зависит репутация конкурса. Когда в жюри сидят великие люди, всем молодым музыкантам хочется участвовать, потому что они уверены в качественном судействе.

— Вы ведь сами разрабатывали регламент конкурса?
— Да, я предложил новые правила голосования.

— Русские склонны считать, что немцы всегда ратуют за точность и порядок. Почему вы решились пойти на нарушение вами же принятого регламента, который гласит: в первый тур допускаются 30 пианистов?
— Так проголосовало жюри. Мы получили результаты, загрузили их в компьютер, он посчитал — и всё. У нас не было выбора. Результаты определяет жюри, а не я.
Знаете, я немножко говорю по-русски, много раз бывал в России, меня тут знают в консерватории. Наверное, только поэтому меня позвали — а вовсе не из-за того, что я немец. Кстати, я не думаю, что немцы более точны, чем русские. Конечно, в России все устроено немножко не так, как у нас, но не скажу, хуже или лучше — просто по-другому.

— После первого тура вы опубликуете данные о голосовании каждого члена жюри по каждому участнику. Но предварительный отбор проходил за закрытыми дверями, данные голосования не были опубликованы. Это сразу же породило «теории заговора», потому что со старта были сняты несколько ярких пианистов — Александр Лубянцев, Никита Мндоянц, Николай Хозяинов. Не стоит ли сделать отборочный тур открытым, как и остальные?
— Нет. Во-первых, это еще не конкурс, а предварительные прослушивания. Поймите, мы получили 623 заявки. Одних пианистов было 240! Мы не можем организовать публичное прослушивание 623 человек. Устроить встречу всех непрошедших участников с жюри мы тоже не можем — у нас просто не хватило бы времени, ведь конкурс начинался уже на следующий день. Слишком много заявок, чтобы делать всю процедуру отбора публичной.

— Можно было бы организовать интернет-трансляцию отборочного тура или выложить в сеть все видеозаписи, присланные на конкурс.
— Вы, конечно, знаете, что трансляция, которая ведется сейчас, организована прекрасно. Но на нее ушла большая часть бюджета конкурса! Это стоит огромных денег. Если бы мы транслировали еще и предварительные прослушивания, мы бы разорились. Есть лимит, который мы не можем превысить. Ваша идея хороша, я согласен, никто не против. Но есть объективные ограничения.

— Многие сочли, что вечер открытия получился скромным, особенно для юбилейного конкурса и 175-й годовщины со дня рождения Чайковского. А вам понравилось?
— Как я могу сказать, что музыка Чайковского мне не понравилась? Исполнители были замечательные, здорово, что играли дети. Я вспоминаю рассказ Гергиева о том, как конкурс 1986 года открывали маленькие Максим Венгеров, Вадим Репин и Евгений Кисин. Тогда организаторы нашли таких детей, каждого из которых в будущем ждала мировая слава. Посмотрим, как будет с нашими вундеркиндами, но идея очень красивая. Владимир Федосеев сразу с ней согласился. Очень хорошо звучала Ольга Бородина. Я не могу сказать, что недоволен открытием конкурса.

— Полгода назад в интервью «Известиям» вы пообещали, что на этом конкурсе будет меньше скандалов, чем обычно. Прогноз сбывается?
— Мы еще только начали. Я не могу комментировать итоги I тура, потому что слушал не всех конкурсантов, но мне кажется, что результаты приняты спокойно. В зале никто не кричал, в членов жюри никто пока не кидался помидорами или яйцами. Посмотрим, как будет дальше. Я приезжаю на конкурс Чайковского с 1994 года, нынешний — пятый для меня. Скандалы были всегда. Во время конкурса в людях бурлит особая энергия, каждый за кого-то болеет. Но в чем причина всех скандалов? В том, что публика не знает, кто как голосовал. А если все будет прозрачно — какие могут быть скандалы? Знаете, когда на заседании оргкомитета я предложил сделать голосование прозрачным, рядом сидело много музыкантов — Башмет, Гергиев, Мацуев, Ролдугин, Гантварг, — и они со мной согласились. Кто-то был против, но я очень благодарен коллегам, что мы все-таки решились. Молодые люди, которые не прошли во II тур, сегодня встретятся с жюри. Если великие музыканты, многие из которых сами были лауреатами конкурса Чайковского, доброжелательно с ними поговорят, я уверен на 100% — молодежь их поймет. Все дело в том, как объясняться. Если не грубо, с симпатией к конкурсанту — какая может быть обида?

Ярослав Тимофеев

izvestia.ru