Сергей Тарасов: Впитать в себя самое лучшее, но остаться самим собой

С пианистом Сергеем Тарасовым мы общались в Новосибирске, куда он прилетел, чтобы участвовать в Третьем Транссибирском Арт-фестивале Вадима Репина. Сергею выпала почётная миссия — представлять фестиваль в ставшими уже традиционными выездах Транссиба в города Новосибирской области. Вместе со скрипачкой Кларой-Джуми Кан и виолончелистом Анри Демаркеттом музыканты решительно и виртуозно покорили Ордынское и Искитим, завоевали сердца местных жителей и получили незабываемые впечатления от гостеприимства сибиряков. Во время краткой передышки между выездами в область мы и говорили с Сергеем.-Как Вы вообще в Южной Корее оказались?

-Очень случайно. У Льва Николаевича Наумова были два корейских ученика: Лим Дон Мин и Лим Дон Хёк, два брата. Один из этих братьев работал в Keimyung University (одно из крупнейших учебных заведений в Южной Корее — прим.авт.), и вот их отец как-то мне позвонил и говорит: «Нужен иностранный профессор, с именем, с премиями, они готовы платить хорошие деньги. Не хочешь?». Сначала я отказался, это же далеко, пусть работать там и пять-шесть месяцев в году. Но потом подумал и решил попробовать.

-И уже шесть лет там работаете?

-Ну да. Сейчас в Европе, у меня такое ощущение, вообще не очень хорошо не только с эмиграционными делами, а в принципе с зарплатами и выступлениями. Концерты, конечно есть, но для того, чтобы они состоялись, надо быть в обойме, иметь хороший менеджмент. У меня на тот момент не было такого количества концертов, которые есть сейчас. Жизнь имеет определённый уровень, и, чтобы его поддерживать, надо прилично зарабатывать деньги. Поэтому я оказался в Южной Корее.

-Какой там ритм жизни, отличается от нашего?

-Ритм жизни — спокойный. Ты знаешь всё, что будет сейчас, завтра, послезавтра. Ты не боишься, что будет плохо. Ты знаешь, что будет именно так, вот так и вот так. К тому же никаких проблем у иностранца, который не владеет местным языком, нет.

-Вы же на английском преподаёте?

-Да, у нас в университете есть такая установка, что все должны разговаривать и обучаться на английском. Но сейчас мне вдруг самому стало интересно, и я стал потихоньку учить язык. А в принципе, тяжело, конечно, представить, что человек живёт в другой стране, но ему не нужен местный язык, потому что всё понятно, чётко и доступно, всё происходит по закону, перед которым все равны.

-У Вас семья осталась в Москве?

-В Москве. Просто я работаю, и получается — за границей. Как русский купец (смеётся). На заработках. И раз в месяц приезжаю домой.

-Сергей, расскажите немного про этот университет, где Вы работаете.

-Он огромный. У нас около тридцати тысяч студентов, он — в десятке крупнейших в Азии. У нас два кампуса, один занимает — представляете! — 200 гектаров. У нас много факультетов, в том числе медицина, русский язык, спортивный департамент, музыкальный департамент (при нём Академия Шопена и Академия Листа). И даже органное отделение. Есть также Dancing department и театральное отделение, на котором, кстати, преподаёт актёрское мастерство профессор из ГИТИСа Марина Разночинцева.

-К Вам приходят ученики — на каком они уровне? Можно сравнить с нашими студентами?

-В Корее отсутствует детская музыкальная школа в хорошем понимании, как это было у нас. Уровень, конечно, оставляет желать лучшего, но у меня есть две ученицы довольно приличного уровня, которые, кстати, учат русский язык, потому что, во-первых, хотят понимать меня лучше и, во-вторых, планируют продолжать обучение в России.

-Получается, Вы там — представитель русской школы пианизма.

-В общем, да.

-А сколько у Вас вообще учеников?

-На данный момент 15 человек. Но они всё время меняются. Мальчики, например, отучатся год и в армию уходят. Приходят через два года, с ними надо начинать всё сначала.

-Почему тогда корейцы побеждают нынче в различных международных конкурсах?

-Они играют быстро, технично, без ошибок, иногда прилично. Но, посмотрите, премии получают одни и те же музыканты, их три-четыре человека. А остальные — это масса. Когда я ездил по конкурсам, было абсолютно то же самое. Короткий список фамилий, которые перемещались с конкурса на конкурс. Первую премию обычно получает тот, у которого уровень достойный, но это случается тоже далеко не всегда. Зависит от массы обстоятельств, в том числе наличия педагога участника в жюри или его отсутствия. Но на карьеру это никак не влияет. Карьера по-другому делается.

-Как она, по-Вашему, делается?

-Она именно делается. Вообще нужен директор, агент. Менеджмент нужен хороший, какие-то финансовые вливания, нужны связи. Масса всего. Но конкурс этого не даёт. Конкурс даёт тебе шанс, и ты должен за него зацепиться зубами, и лезть наверх.

-Но ведь конкурс Чайковского даёт очень хороший шанс. К примеру, Денис Мацуев, Николай Луганский, Борис Березовский, Даниил Трифонов.

-Есть фамилии на слуху, те, которые первую премию получили. А вторые, третьи, четвёртые, пятые — они куда денутся? Редкий случай — Микеланджели, который получил седьмую премию на конкурсе Королевы Елизаветы в Брюсселе, но все знают, кто такой Микеланджели, а о том седьмом месте никто не помнит. Так что конкурсы — это шанс, только после этого шанса надо зубами вцепляться. Кто-то это умеет, кому-то это неинтересно. Я думаю, что гораздо больший шанс — когда у тебя появляется очень важное событие, или кто-то заболел, а ты вовремя заменил. То есть ты попал на замену в нужное время. Вот это даёт гораздо больше шансов, чем конкурс. И чтобы ты — подошёл. Не просто заменил, а сверкнул. Тогда это шанс. На конкурсе тоже можно сверкнуть, выиграв. Но сейчас, мне кажется, что всё меньше и меньше ярких талантливых людей.

-Вот я и хотела спросить, как Вы оцениваете качество музыкантов в наше время.

-Я вообще очень критичен к себе и другим. Но таланты всё-таки пока есть ещё. Например, корейский пианист Сенг Чжин Чо, который получил сейчас первую премию на Шопеновском конкурсе. Он немного «приглаженный-причёсанный», видимо, потому что учится в Европе, но я его специально послушал — он очень достойный. Конечно, Даниил Трифонов. У меня есть вопросы к его манере — как он себя ведёт за роялем. Но он очень талантлив. Борис Березовский. Уникальный пианист Женя Киссин. Ну и, конечно, Григорий Соколов, правда, это уже совсем старшее поколение. А из молодых? Есть такой мальчик Александр Кутузов, из Твери, он очень перспективный. Он только что в консерваторию поступил, в класс профессора Максима Филиппова. Таланты есть ещё, но мне кажется, что ситуация и обстоятельства жизни в стране не дают этим талантам идти наверх, несмотря на то, что вроде бы им всем помогают.

— В чём, по-Вашему, заключаются эти обстоятельства? Вот, к примеру, окончил пианист консерваторию. Он — талантливый…

-Талантливый уже в консерватории засветился, и у него дальше всё будет хорошо.

-Ну, а что он дальше будет делать, как думаете?

-Откуда я знаю? У него есть пути. У каждого человека есть пути. Может, он окончит консерваторию, получит золотую медаль и скажет — мне эта музыка больше не нужна. Я пойду на литературный факультет. В Гарвард, как Барри Дуглас, который после конкурса Чайковского бросил музыку и пошёл изучать литературу, потом опять вернулся. Всё зависит от человека. Кто-то, возможно, захочет преподавать, кто-то — нет. У кого-то одни обстоятельства, у кого-то — иные. Я и сам из Московской консерватории пару раз уходил. Я окончил Ростовскую консерваторию им. С. В. Рахманинова и аспирантуру там же у замечательного музыканта, профессора Сергея Ивановича Осипенко. Это ученик Оборина, между прочим. Осипенко -из плеяды блестящих педагогов, беззаветно преданных любимому делу, того же ряда, что и Ира Виноградова. Я до сих пор, когда бываю в Ростове, захожу к нему поиграть. И вот, как только я получил диплом аспирантуры, меня тут же пригласили на работу. Случайно. Это всё — случай. Мне уже было тогда 37 лет.

-Вы не одиноки. Вот Борис Березовский недавно получил диплом Московской консерватории, в прошлом году.

-Получил, да? Ай, молодец! Наверно, хочет сесть на профессуру.

-Ну, не знаю. У него сейчас другое увлечение — его фольклорный фестиваль.

-Для музыканта, любого, практикующего, не особо практикующего, предел мечтаний — получить профессорскую должность за границей в хорошей стране на full time professor. Именно за границей. Потому что это пожизненная гарантия нормального существования.

-Вы-то как себя за границей ощущаете?

-Нормально, играю, получаю удовольствие. Меня уже не так заботят местные гонорары, есть — хорошо, нет — и ладно.

-Почему Вы так редко выступаете в Москве?

-Потому что я выбираю то, что мне хочется. Вот меня Вадим Репин позвал на Транссибирский — я говорю, о’кей, едем. Да, концерты могли бы быть немножко другие. Но ничего, может, в следующий раз. Может, слишком много пианистов в этом году — вон какие сюда приедут, Трифонов, Березовский. А тут неизвестный Тарасов какой-то.

-А что это Вы прибедняетесь? С чего вдруг «неизвестный»?

-Ну, такой, слабо известный. Меня нет уже здесь, поэтому и слабо известный.

-В Москве-то известный. Только объяви — Тарасов, соберёте полный зал.

-Всё равно рекламу надо делать, сейчас ничего само не бывает. Сейчас Рихтер встанет, придёт из могилы, но, если рекламу не сделать, соберётся человек двадцать…

-Конечно, информировать публику надо обязательно. А иначе как узнают?

-Это делает менеджмент. Агент, директор и тусовка, которая на тебя работает и имеет связи, контакты, выходы.

-Давайте вернёмся к истокам. Поговорили про настоящее. Теперь о том, как всё у Вас начиналось. Когда Вы почувствовали, что не можете жить без музыки, без фортепиано?

-Не так давно, кстати.

-А в детстве?

-В детстве я спокойно мог без этого жить (смеётся).

-Сколько Вам было лет, когда Вас посадили за фортепиано?

-Шесть лет. Поздно довольно. Сейчас уже считается поздно — в четыре всех сажают.

-Помните, кто был Вашим первым наставником?

-Людмила Николаевна Ершова, в Мерзляковской школе. А потом в четвёртый класс ЦМШ, и сразу к Лёве (Лев Николаевич Наумов — прим.авт.). Можно сказать, я был его первым опытом с малолеткой.

-То есть Вы знали Льва Николаевича практически с…

-Десяти лет. Мне кажется, я с ним больше всех из его учеников провёл время — шестнадцать лет. Но я жалею, что так мало с ним времени провёл, потому что с ним надо было больше общаться. А мы приходили к нему только тогда, когда нам нужно было.

-Как Вы с ним занимались?

-Он меня взял и сказал: «Я тебя беру, конечно, но ты такой мелкий. Сначала будешь с Ирой Виноградовой заниматься». И я ходил к ней и к нему. Ира — просто уникальная! У Лёвы был лучший класс. Во-первых, у него было два ассистента: Виноградова и Виардо. И это был самый пик. Все имена их воспитанников, которые называешь — все классные: Маликова, Итин, Султанов, Мельников. Каждый урок — шоу. В хорошем смысле. Толпы людей набегали, сидели, слушали, записывали.

-Как у Генриха Нейгауза в 29-м классе?

-Да-да, типа того. И ты приходишь, такой мелкий, а тебе говорят — ну-ка, давай покажи нам, что ты можешь. И ты до того, как в класс зашёл, понимаешь, сколько там сейчас будет людей, и кто-то из ассистентов, в общем, страшно. Зато потом было уже не страшно выходить на сцену или на зачёт.

-Если попытаться определить одним словом, что он Вам дал, что это будет?

-Он окрылял. Он что-то вот отсюда (показывает на сердце- прим.авт.) вытаскивал. Он не учил играть на рояле в смысле техники. Ну, почти. А окрылить, одухотворить запросто мог. Показать, научить, как извлекать звук из инструмента. У него не зря почти все звучащие ученики. Особенно, если это кто-то, кто много взял от него.

-Ваш репертуар состоит в основном из классики. К современной музыке как относитесь?

-Отношусь осторожно. Я люблю мелодичность, люблю гармонии красивые. Недавно, кстати, вдруг подумал, что я же сам себе не позволил сделать карьеру. Сколько всего было, от чего я отказался, а что могло бы меня продвинуть! Просто сам отказывался от того, что мне было не интересно. Хотя мне и сейчас кажется, что я таким же и останусь.

-Но Вам же нравится то, что Вы делаете?

-То, что я делаю, да, конечно. Иначе зачем бы я это делал? Когда ты искренне выражаешь свои эмоции, свои ощущения, когда ты дышишь этой музыкой, и публика тебе верит, тогда возникает контакт. Не каждый раз я готов вывернуть душу наизнанку, но, если это получается, это хорошо.

-Вы много раз играли Второй концерт Рахманинова. Но каждый раз играете его так, будто проживаете заново.

-И он у меня до сих пор ещё не получился! Это удивительная вещь. Я играю его много-много лет. В первый раз я сыграл его, кажется, в 1986-м. И сколько это, тридцать лет? Да, тридцать. И он у меня ни разу не получился так, чтобы я был стопроцентно удовлетворён. Ни разу!

-Так это же прекрасно. Есть стимул совершенствоваться.

-Это наша страшная работа. Она бесконечна, без результата, потому что совершенству нет предела. Это не поменять колодки на автомобиле — поставил, поехал. Все довольны — вот результат. А у нас нет результата. И это, с одной стороны, трагедия, а с другой стороны счастье.

-Мне кажется, Ваш результат заключается в том, что человек пришёл на концерт, услышал, как Вы играете Рахманинова, и у него в душе что-то изменилось. Вы меняете внутреннее состояние человека. Это очень важно, потому что часто бывает так: приходишь на концерт, отслушаешь два часа, выходишь и понимаешь, что ничего не произошло. Ну, пришёл, послушал красивую музыку.

-Или некрасивую. Вот я, например, не люблю некрасивую музыку. Хотя я не очень дорос до Прокофьева и Шостаковича. Поэтому я их тоже не очень играю, но думаю, что скоро начну. Причём эта музыка несложная, если сравнить с Рахманиновым, или Шопеном. Особенно Шопен. Это невозможно трудный композитор. Это самый трудный композитор для рояля.

-Как жаль, что он так мало написал из больших форм.

-Но он — гений. Он написал огромное количество прелюдий, мазурок, вальсов, полонезов, ноктюрнов.

-Но всего три сонаты и два концерта.

-А зачем больше? Мудрому — достаточно. Понятно, что есть особо гениальные произведения, которые действуют на душу, на сердце человека в определённом направлении. И особенно это проявляется у Шопена.

-Вернёмся к тому вопросу, который я пыталась задать. Когда Вы выходите к роялю, Вам каждый раз надо сыграть так, как в первый. Откуда Вы берёте вдохновение?

-Не знаю… Главное, наверно, быть готовым. И ничто не должно отвлекать.

-Когда играете, Вы слышите зал?

-Конечно, слышу, но не всегда вижу.

-Воспринимаете как что-то живое?

-Как пятно. Иногда даже вообще его не чувствую. Иногда мне кажется, что там ничего нет. Я это делаю, и это должно уйти целиком куда-то наверх. И всё.

-Если посмотреть на пианистов прошлого, Вы бы хотели быть, как Гульд, например, или Горовиц, или Микеланджели?

-Я бы хотел быть — как я сам. От них по чуть-чуть самое лучшее впитать, но остаться самим собой. Зачем быть кем-то? Они на самом деле такие великие, что ими нельзя быть. Мне нравится Рахманинов как персонаж. Но как я могу быть таким же, как он? Сколько его записей ни слушай, ни пытайся делать как он, всё равно будет пошло. Что-то похожее можно сделать, но это всё равно будет не то. Это всё равно ты. А ты делаешь копию. Она даже может быть приличная, но это — копия.

-Есть такая вещь, которую мечтаете сыграть?

-Да, хочу сыграть какие-то вещи. Второй Прокофьева хочу, я его несколько раз брал, и он у меня не шёл. Второй Брамса хочу сыграть обязательно. Я недавно выучил первый, уже сыграл его много раз, за второй теперь возьмусь. И хочу добить рахманиновский четвёртый. Я уже сыграл первый, второй, третий и пятый, а до четвёртого как-то не дошёл. Так что вот эти три концерта, как минимум, мне ещё надо выучить в ближайшее время.

-Сколько времени в день Вы тратите на занятия?

-Если концерты или серьёзная подготовка к чему-нибудь, то столько, сколько есть.

-То есть в идеале нужно каждый день заниматься.

-Конечно. Фразу Рихтера про то, что «если ты не занимался один день, то чувствуешь сам, два дня — твои близкие, три дня — публика», никто не отменял. Оно так и работает.

-Понятно, что с таким подходом свободного времени не остаётся. Но если оно есть, чем увлекаетесь, кроме того, что Вадим «подсадил» Вас играть в биллиард на телефоне?

-Он мне просто дал эту программу, и всё (смеётся). Но мы-то с ним давно уже дружим. В конце восьмидесятых начали одновременно учиться играть на биллиарде. Мы с Лёвой, а Вадик с Броном выезжали на музыкальные курсы в Любек. Это было в конце 80-ых. И мы сутками проводили время в биллиардной. Потом он продолжил учиться играть дальше, и в это время жил уже в Европе. Он вообще талантливый человек. А талантливый человек талантлив во всём. Он может разыграть так, что с кия заканчивает партию. Вы представляете, если талантливый человек, да ещё и увлекается? Если он берётся за какое-то дело, то должен достичь максимального результата.

-Сейчас тоже играете?

-Нет, сейчас почти нет времени. Мы встречаемся, но очень редко, в основном на каких-то концертах или фестивалях. Вообще музыканты встречаются редко, потому что у каждого — своя жизнь.

-А с кем Вы дружите из музыкантов?

-С Сашей Бузловым. Он очень талантливый человек. И вообще мне повезло с солистами. Я камерной музыки играю очень мало, поздно начал. Сначала меня это не очень интересовало, поскольку у меня было много сольной деятельности, но потом как-то раз меня соблазнил Боря Андрианов на рахманиновскую программу. А дальше я уже стал играть с Вадимом Репиным, и гораздо позже появился Саша Бузлов. Вот это и есть все мои три солиста. Все трое — уникальные. На Транссибирском я познакомился с новыми солистами, прекрасными музыкантами — Кларой-Джуми Кан и Анри Демаркеттом.

-Вы на корейском ещё с Кларой не разговариваете?

-Начинаем. Но она вообще такая — лёгкая. Тяжелее было с Анри играть. Он всё-таки другого стиля виолончелист, довольно своеобразный. Я-то привык к Саше Бузлову: Саша уникально слышит, потому что он всегда слушает. Анри тоже всё слышит, но у него есть своё представление о композиторе и свои идеи, которые интересны. Может быть, я в чём-то с ним не согласен, но мы с ним находимся в творческом поиске. Оба. Мы пытаемся делать это вместе, чтобы и его представление о произведении не пострадало, и моё. Такого прямого единения с Анри у нас пока нет. Анри, конечно, хочет солировать. Только он забывает, что там написано — «для рояля и виолончели». Солисты вообще часто забывают, что лучшие сонаты написаны для рояля и инструмента.

-В Москве не планируете выступить в камерном ансамбле?

-Давно планирую. Я вообще хотел уже сам выкупить зал, позвать туда Вадима и Сашу и играть камерную музыку. Но это не совсем целесообразно — самому покупать зал, поэтому я этого делать не буду.

-Нам, конечно, хотелось бы, чтобы Вы почаще выступали в Москве. Не только сольно, но и с оркестром.

-Мне бы тоже хотелось. Вот, 27 июня буду играть Первый концерт Чайковского в Московской филармонии, в Концертном Зале им. П. И. Чайковского, с академическим симфоническим оркестром Московской филармонии, за пультом которого будет Алексей Рубин.

-Какие у Вас ощущения от Транссибирского фестиваля?

-Замечательный фестиваль! Прекрасная организация, много замечательных людей. Вадим очень много делает для развития культуры в России, пропагандирует музыку. Он большой молодец и умница, и я готов всегда и во всём его поддержать.

Беседовала Ирина Шымчак

Фото Александра Иванова и Ирины Шымчак

muzklondike.ru