Скрипач Никита Борисоглебский: «Я устал от Страдивари»

Солист Московской филармонии Никита Борисоглебский — один из самых многообещающих музыкантов молодого поколения. Его сравнивают с легендарными скрипачами Никколо Паганини, Анри Вьётаном, Шарлем Берио...
Никита победил на двух крупнейших международных конкурсах скрипачей — имени Крейслера в Вене и имени Сибелиуса в Хельсинки — плюс награда «Скрипач года» от Международного фонда Майи Плисецкой и Родиона Щедрина и многие другие... «АиФ» встретился с молодым гением и расспросил о закулисье скрипичного мира...

Н.Б.: — Мои мама и папа — химики, — начал рассказ Никита. — Меня никто не заставлял заниматься на скрипке, хотя контроль, конечно, был. Я из города Волгодонска Ростовской области. С детства был влюблён в музыку. Занимался часами. Благодарен домашним: ни разу не сказали, что замучил их многочасовыми репетициями... В школе поначалу меня всерьёз никто не воспринимал — я для всех был «мальчик со скрипочкой». (Смеётся.) Но, когда начал побеждать на различных конкурсах, одноклассники стали смотреть на меня и инструмент совершенно иначе. Оказывается, и с помощью классической музыки можно завоевать авторитет! Честно говоря, тоскую по родным местам... Но сегодня я живу в основном в двух городах — в Москве, где снимаю квартиру, и в Брюсселе, где учусь в знаменитой капелле имени Королевы Елизаветы.


«АиФ»: — Но у вас и так прекрасное образование — Московская консерватория...


Н.Б.: — Закончив Московскую консерваторию, я чувствовал, что могу найти подход к достаточно убедительному исполнению русской музыки, немецкой, отчасти английской. Но совершенно не знал, как «правильно» исполнять франко-бельгийскую — Изаи, Сезара Франка, Равеля, Дебюсси... Мой профессор в Брюсселе — знаменитый французский скрипач Августин Дюме. Благодаря ему со временем я стал лучше понимать, как стоит относиться к этой музыке... В ней гораздо большее значение имеют многообразие красок и тонкая работа над звуком. Она, на мой взгляд, не настолько основана на чувствах, как русская, и не столь логична и схематична в хорошем смысле, как немецкая. В моей капелле учат не так, как в других европейских заведениях, где среди прочего обязательным является посещение оркестровых занятий, даже если у тебя гастроли. В Брюсселе делают акцент на сольной практике. По сути, мы там только и делаем, что играем на инструменте. У капеллы большие связи с концертными организациями, часто мне организуют выступления. Также помогли с прекрасным инструментом — достали из бельгийской частной коллекции.


«АиФ»: — Насколько я знаю, он очень дорогой. А раньше у вас и вовсе был Страдивари...


Н.Б.: — От цены не всё зависит. Да, я играл на скрипке Страдивари. Вокруг его имени очень большой ажиотаж, но уверяю: не всегда лучшие инструменты сделаны именно им! У этого мастера есть несколько выдающихся работ, но есть и уровнем пониже. Правда, на цене это никак не отражается. И вообще стоимость «старых мастеров» сильно завышена. Платишь не столько за качество, сколько за имя. Та моя скрипка стоила около 5-6 миллионов евро, и тем не менее мы с ней «не срослись».

«АиФ»: — То есть это правда, что у инструмента «с историей» есть свой нрав?


Н.Б.: — У той скрипки Страдивари он был очень подвижный и изменчивый. (Смеётся.) Есть такое понятие у струнников — «волчок», когда какой-то звук не берётся... С несколькими нотами я постоянно вёл борьбу. Вдобавок в каждом новом климате инструмент звучал по-разному... Я просто устал приспосабливаться. Скрипка, на которой сейчас играю, 1723 года, она создана также мастером из Кремоны в Италии — Доменико Монтаньяна. На ней можно довольно свободно исполнить любой нюанс, от самого тихого пиано до самого мощного форте... Но инструмента, на котором буду готов играть всю жизнь, я ещё не нашёл. Это так же сложно, как встретить любимую женщину... (Улыбается.)

Автор: Ольга Шаблинская, «АиФ»