Генрих Нейгауз младший. Интервью с Андреем Гавриловым для журнала «Семь искусств». Часть 1

Журнал «Семь искусств» № 1 - декабрь 2009

«Восходящая звезда на пианистическом небосклоне», «виртуоз, покоривший весь земной шар», «первый пианист мира»… И несколькими десятилетиями позже: «плоское звучание», «дурной вкус», «отсутствие интонирования», «явная деградация таланта», «эпатажный пианист», «каждое выступление заканчивается скандалом», «единственный ученик Рихтера»… Таков весьма приблизительный, и крайне противоречивый портрет современных СМИ, посвященный выдающемуся музыканту нашего времени, лауреату первой премии конкурса им. Чайковского 1974 года, Андрею Гаврилову. Не скрою: я принадлежу к числу поклонников творчества Андрея. Меня радуют его находки, меня огорчают нападки современной российской прессы, которая, откровенно говоря, с Андреем не церемонится. Да и не хочет церемониться, ведь мы с вами живем в эпоху многочисленных спекуляций на так называемой «исторической правде»… Хочу только предупредить: поклонник отличается от фаната. Я не утверждаю, будто все трактовки Гаврилова идеальны. Что-то мне нравится (его записи Баха, Генделя, концертов Моцарта, Чайковского, Рахманинова, Прокофьева, некоторые баллады и ноктюрны Шопена), что-то вызывает резкое отторжение (например, другие ноктюрны того же Шопена). В данной ситуации творчество Андрея вызывает споры, напоминающие ожесточенные дискуссии о Г. Гульде, С. Рихтере, М. Юдиной, А. Корто, В. Софроницком, Э. Гилельсе, Р. Турек и другими столпами пианистического искусства недавнего прошлого. Хочется надеяться, что интервью, которое вы сейчас прочтете, наконец поставит все «точки над А», ведь ни для кого не секрет, что антипатию изрядного большинства российской публики вызвали нелицеприятные отзывы Гаврилова о характере С. Рихтера, полное отсутствие столь востребованного нынче «политеса», откровенное противостояние музыкальной мафии. Музыкально необразованные журналисты нынешней России неоднократно перевирали ответы Андрея. Он возмущался, но не мог ответить. Его попросту не печатали. Обо всех этих проблемах Андрей расскажет абсолютно искренне и откровенно (у меня нет сомнений в его честности), я же со своей стороны обязуюсь сохранить все его слова в целости и сохранности. Итак…

ГН: Андрей, в последней передаче по каналу «Культура» тебя назвали единственным учеником Святослава Рихтера. Я вспоминаю твое телевизионное интервью 1974 года, когда ты уже получил Гран-при на конкурсе Чайковского. Тебя спросили, кто твой любимый пианист. Сначала ты назвал своего педагога Л.Н. Наумова (что показалось немного странным, ведь Лев Николаевич довольно редко выступал в концертах, и, как правило, в дуэтах). А затем ты добавил: «Но мой идеал – это Святослав Рихтер». Тогда тебе было 18 лет, ты победил на конкурсе, в котором участвовали такие известные в наше время пианисты, как З. Кочиш, А. Шифф, Ю. Егоров, Б. Анжерер, С. Иголинский, бывшие уже тогда довольно закаленными «конкурсными бойцами». Как ты относишься к подобному определению сейчас? Кто для тебя все-таки главный учитель: Наумов или Рихтер? И вообще: можешь ли ты назвать С. Рихтера своим учителем? Было ли это буквальным «обучением», или такой прецедент можно охарактеризовать как общение старшего коллеги с младшим?

АГ: Для начала, я бы хотел полностью избежать всякой тенденциозности.

Для этого, Гаррик, я вынужден почти полностью опровергнуть твоё вступление. Я имею в виду негативные высказывания, приведённые тобой в начале вступления.

Как раз должен отметить прямо противоположное. Сразу после моего первого концерта по возвращении в Россию (4 ф-ных концерта в один вечер) московская пресса восторженно и единодушно приветствовала моё возвращение.

Лучшие московские критики, как Анна Ветхова («Культура»), Михаил Жирмунский («Независимая газета»), Илья Овчинников («Время новостей», «Культура», «Частный корреспондент»), Наталья Зимянина («Вечерняя Москва») и многие другие описывали comeback в таких восторженных выражениях, что, право, неловко цитировать.

Общее мнение было таково (его сформулировал Михаил Жирмунский в одной из своих статей): «Гаврилов – единственный из уехавших из России музыкантов не остановился в своём духовном развитии, творческом поиске, тогда как все его зарубежные коллеги, выходцы из России, превратились в более или менее успешливых буржуа».

На мой следующий приезд с сольным концертом в рамках фестиваля «Черешневый лес» московская пресса приветствовала меня словами: «Андрей, возвращайтесь скорее, у предыдущих поколений был Рихтер, у нынешней молодёжи должен быть свой Рихтер в Вашем лице».

То, что ты приводишь как негативные цитаты, принадлежат маргинальным источникам, не отражающим отношение ко мне в России. В данный момент я нахожусь в разгаре огромного российского турне, где лучший критик России Кирилл Шевченко (литературный псевдоним Веселаго) приветствует мои концерты в сдержанном Петербурге в подобных выражениях:

Кстати, должен заметить, что за всю жизнь я первый раз видел “standing ovation” в Петербурге, чего не удостаивался, кажется, ни один артист.

Мои концерты в России со времени моего come back’a стали ежегодными, география расширилась до масштабов всей страны, “standing ovations”, что никогда не было традицией в культуре российской публики в прошлом, (Рихтер с горечью говаривал: «Они свои жопы никогда не поднимут») стали нормой на моих концертах в России везде, в каждом уголочке Сибири, Урала и других отдалённых от метрополий мест.

Такой горячей любви и глубокого признания моего творчества, как сейчас, я никогда и близко не испытывал в России.

Прости за долгий комментарий, но такова реальность, поэтому твой акцент на, как я уже сказал, совершенно маргинальный негатив в строго определённых кругах, особенно усилившийся после некоторых известных моих высказываний о СТР, сильно вульгаризированных и непонятых прессой, я считаю совершенно не отражающим действительности. Кроме того, имел место ряд инсинуаций, лживых и опасных провокаций со стороны некоторых «коллег», с организованными компаниями в газетах (проплаченными, конечно), встревоженных моим «массированным наступлением» в России.

И последнее: – на концерте Моцарта Ре-минор KV 466 с «Виртуозами Москвы» в БЗК 15.10.09. – я видел слёзы в глазах музыкантов, а «Виртуозы», как ты знаешь, на своём веку много повидали.

P.S. Забыл добавить, что любой представитель российской прессы очень внимательно прислушивается к моему слову и практически каждое издание готово предоставить мне свои страницы для выступления, но это моя воля, что последние три года я прекратил контакты с российской прессой исключительно из-за сильнейшей разницы в мировоззрениях, не позволяющей нам найти общего языка. Именно это, а не какой-то злой умысел, породило огромное количество различных интерпретаций моих мыслей, ни одна из которых не была близка к моим реальным мыслям и высказываниям, а подчас прямо противоположной тому, что было сказано и имелось в виду…

Культура философской мысли на страницах газет просто исчезла (наследие СССР, конечно) и я это понимаю и не осуждаю. Только время залечит интеллектуальные потери, и время большое по человеческим меркам. Несколько поколений, по меньшей мере, должно смениться, чтобы произошло полное и окончательное изменение политического строя и менталитета народа в целом и нарождение новой интеллигенции во всех областях творчества и философской мысли...

Всё значительно глубже и серьёзней и «с историческими корнями» российского недавнего прошлого, что порождает трагические аберрации по поводу моей персоны, чем может показаться по прочтении твоего вступления.

Если мы не готовы говорить очень серьёзно и глубинно, то вряд ли из нашей беседы выйдет какой-нибудь толк…

Теперь перехожу непосредственно к твоим вопросам.

Я тогда назвал Льва Николаевича моим любимым пианистом, потому что он, действительно, им был. Я-то почти каждый день в классе мог наслаждаться его безудержной пианистической, композиторской и художнической фантазией. Равных ему не было и нет. Но я не имел в виду его как действующего пианиста.

Говоря же о Рихтере, я имел в виду образец концертирующего пианиста.

Говоря о конкурсной команде, ты забыл упомянуть очень сильного музыканта Мюнг Ван Чунга, который ныне лидирующий французский дирижёр, а в конкурсные времена это был сильнейший пианист.

Что касается «ученика Рихтера», хочу напомнить тебе как Анна Андреевна Ахматова часто смеялась над своими биографами из-за темы Ахматова-Блок. Она всегда говорила: «для всех это был самый желанный роман, для любого биографа, но романа не было. Мы даже виделись всего один или два раза».

Цитирую по памяти. Так же и тут – общественному мнению очень хочется видеть хотя бы одного ученика Рихтера и оно выдаёт желаемое за действительное.

СТР в этом отношении был настолько эмоционален, что после одного из наших совместных выступлений произошла следующая сцена: некий, знакомый Рихтеру господин, прорвавшись на сцену, имел неосторожность кинуться к СТ, громко поздравляя «с Вашим прекрасным учеником!», СТ, буквально, чуть не залепил «поздравляющему» пощёчину: наскочил, покраснел и крикнул – «Это я у него учусь!!!»

Это было очень трогательно и выражало его отношение к нашему «статусу» – коллеги, друзья, музыканты, взаимообогащающие, взаимопитающие друг друга.

Всем известно, что СТР ненавидел даже слово педагог, педагогика, а когда, путём немыслимых ухищрений, кому-нибудь удавалось «протащить» юное дарование на прослушивание к нему – он (по его словам и с грозной мимикой) «думал, что б скорее что-нибудь нехорошее стряслось» с несчастным играющим, доходя в мыслях до кровавых сценариев... Ну вот такой эмоциональный он был в некоторых своих проявлениях!

Конечно, моим педагогом, Учителем, профессором был Л.Н. Наумов, отдавший мне столько душевных сил, что, по его признанию, позже он уже ни с кем так более не работал. Я думаю это правда. Мы оба, во время моего процесса обучения у него, работали на износ, часами, порой ночами.

И своими «главными» учителями я считаю триумвират – Мама, Т.Е. Кестнер, дарившая мне в течение 11 лет свое совершенно особенное «дисциплинарно-методическое» дарование, и Л.Н. Наумов, которому эти две женщины передали меня «с рук на руки», когда я был уже в состоянии следовать бурному, буйному креативному процессу в «лаборатории» Наумова. Придя к нему менее подготовленным – это было бы нереально. Его требования (по крайней мере ко мне) были космическими, без преувеличения.

Если философски подойти к слову «ученик», то во многом я мог бы считать себя «учеником» Рихтера в плане, скажем, как Платон считал себя учеником Сократа, да?

Все мы знаем, что подразумевал Платон, а Сократ, естественно, никогда и никому не преподавал.

Это совсем другое значение тех же слов, значение уже метафизическое.

Но настало и такое время, когда Рихтер стал деструктивен в отношении моего развития как музыканта, и пришло время нашего расставания и разделения наших путей.

Но это уже другая глава жизни.

ГН: В чем выразилась эта деструкция Рихтера? В изменении характера, поведения, отношения лично к тебе, или вообще – к музыке?

Кстати, ты не хочешь назвать имена этих «коллег», организовавших и проплативших негативные рецензии? Все-таки, мне кажется, народ должен знать своих героев. И антигероев – тоже.

АГ: Тут, как и должно было быть в общении со столь крупной индивидуальностью как Рихтер, слишком много факторов стало выявляться в процессе нашего очень близкого и интенсивного общения. Боюсь, всех не перечислишь. Попробую сформулировать хотя бы основное.

Во-первых, передо мной, за внешним фасадом обаятельного и притягательного, красивого и талантливого человека, страстно влюблённого в искусство, истово ему служащего, стали вырисовываться всё более рельефно весьма негативные и пугающие черты характера. Холодная жестокость, бешеное себялюбие и самолюбие, доходящее до анекдотических ситуаций. Совершенно женская капризность, желание быть ублажаемым и развлекаемым постоянно – отнимала огромное количество сил. Гордыня, доходящая до иррациональных размеров, мстительность и полная неспособность к самым базовым человеческим качествам, которые для меня наоборот являются основополагающими, были ужасны. Полная неспособность к дружбе, теплу и любви, подменяли в его характере страсть, желания, стремление лишь к обладанию, достижению той или иной цели. Он был достаточно умён, понимал и по-своему страдал от своей неспособности к человеческим чувствам. Даже в фильме Монсенжона (который я считаю абсолютно лживым от начала до конца) он проговаривается вдруг – «я очень холодный человек»! То есть, это его мучило, потому что вдруг заявлять о себе, без особой надобности, подобные вещи может человек, которого определённая мысль навязчиво мучит.

Во время записи сюит Генделя, он капризно настаивал, всхлипывая у меня на плече, едва не сорвав запись, что все сарабанды за него должен сыграть я, т. к. он тепло и играть не умеет, а сарабанда требует большого тепла и участия к человеческой боли. А он чужую боль чувствовать не может и т. д.

И что он прекращает запись. Мне и всей английской команде звукорежиссёров и инженеров стоило немалых трудов убедить его, что не всё так печально, а главное надо работать на записи далее. На некоторых документальных фото тех времён можно увидеть бутыль коньяка на рояле – одно из моих ухищрений, для снятия его, пугающего всех каприза, помогло! Выпил полбутылки и помягчал:)

Короче, весьма паразитическое и потребительское отношение к людям было утомительно наблюдать и терпеть. Он был, как сейчас говорят, «энергетическим вампиром». Он заражал своим холодом и цинизмом, поскольку, как я уже неоднократно говорил, был в существе своём, в глубоком нутре, явлением демоническим. Философы просто характеризуют демонический характер – это такой характер, который способен наслаждаться чужим страданием. Это в нём присутствовало, в самой глубине его души и постоянно проявлялось в отношении к людям окружающим его, и далёким от него. Всё это, конечно хранилось окружающими как великая тайна за семью печатями, что бы облик идола не потускнел.

Люди из его близкого окружения охотно лепили образ идола, который был бы сладок глухим ушам и слепым глазам масс почитателей его творчества. Это было фамильным делом, выгодным для всех.

В итоге я стал за собой замечать вредность и пагубность влияния этого демонизма, так как будучи очень восприимчив, стал терять тепло, любовь и приобретать нечистые качества характера моего несчастного друга. Я стал холодно и бездушно играть на довольно долгий период в 1980 годах, и мне стоило огромных душевных усилий возвращаться к моему изначальному существу и начинать с азов выразительности в искусстве. Вот так опасно это всё было.

2. Что касается твоего второго вопроса, то он пугает меня своей «советскостью», большевизмом.

В подобном вопросе есть доносительская подоплёка и дух КГБ!

Это совершенно не относится к искусству и принадлежит, в лучшем случае, к общественным кухням в квартирах, гениально описанных М.М. Зощенко!

Достаточно сказать, что все деятели, активно вопящие любой негатив по отношению ко мне во всех доступных им формах и на возможных для них площадках, принадлежат к узко педагогическому и частично студенческому кругу (а это очень небольшая, но, в музыкальных кругах, очень активная и крикливая кучка мастодонтов-консерваторов, они же выпускают из учебных заведений своих маленьких мастодонтиков и носорожков, которые идут в постсоветские газетки и болтаются в Интернете с учёным видом, с мозгами величиной с орех, но с амбициями руководителей 3-го Рима.) Вот такая цепочка, маленькая, но вонючая. Поскольку они громко кричат и обладают активностью неутомимых скандалистов-неудачников, то их слышно, но они ничего не определяют, кроме своего статуса «тетеревов на току». Пытливый читатель, который захочет найти персонально «активистов» этой группы крикливых животных с консерваторскими дипломами, порывшись часок в Интернете всех их найдёт поимённо.

Нет нужды мне указывать на них пальцем. Это неприлично и может испачкать палец.

ГН: Давай, я не буду тебя пугать. О «доносительской подоплеке» – это не ко мне. А насчет «духа КГБ» тебе больше известно. Именно эта организация, насколько можно было верить твоему интервью в старом перестроечном «Огоньке» (или журналисты опять переврали?), много лет «пасла» тебя, доставала, перекрывала гастроли на Западе, сделала невыездным. Кажется, ты даже упоминал там какие-то фамилии (к музыке отношения, безусловно, не имеющие). Кстати, думаю, читателям было бы интересно узнать об истории этой травли. А «советскость», как ни крути, остается в любом человеке, выросшим в СССР, тут уж приходиться смиряться и ждать. Да и что плохого в том, чтобы мерзавца назвать мерзавцем? Ну, хотя бы, как там, у классика: «…Мы поименно вспомним всех...» Пафосные слова, но что-то в них есть…

Меня смущают некоторые детали в твоих официальных биографиях. Тот же Кирилл пишет: «С 1994 года по 2001-й музыкант, неудовлетворенный собой, уходит с большой сцены, посвящая себя изучению религиозной философии и поиску новых возможностей пианистического мастерства». Где ты изучал эту религиозную философию? Про себя я могу скучно и неинтересно ответить: в Библейском Институте им. Моуди (Чикаго), в заочной теологической семинарии «Тиндэйл» (Форт-Уорт), США. У тебя все произошло совершенно по-другому. В Полинезии? Среди «дикарей» (учитывая, что многие так называемые «дикари» обладают гораздо большей мудростью, чем иные европейские философы)? Как ты там очутился? Что именно ты изучал? Ведь не сравнительную же теологию… Когда ты вернулся к роялю? Когда ты вернулся в Европу? И как повлияли на твое творчество твои религиозно-философские искания? Расскажи об этом поподробнее.

АГ: «Огонёк» довольно чисто изложил историю. Тогда была минута свободы слова в России! И даже не переврали ничего, только выкинули одного смешного майора, бывшего палача, который на пенсии меня перевоспитывал.

Это уже была настоящая комедия-фарс и целая линия моего большого рассказа Коротичу. Но в журнал не влезало.

Боюсь, что и здесь я никак не смогу рассказать всех дивных деталей того периода, который мне пришлось пережить.

Но итог был таков: я оказался последней жертвой КГБ из области искусства советского периода и первый свободный советский человек без границ.

Забавная метаморфоза! Мне всегда как Ромео хотелось прокричать – «судьба играет мной». Чертовски смешная биография. Жаль, что моя.

Что касается подробного изложения этой истории, то, возьмись я за это в беседе с тобой, мы дальше бы не продвинулись. В этой истории задействовано столько лиц, мотивов и действий, что они хорошо отражают всю брежневскую эпоху и требуют многотомного изложения!! Кроме того мне отвратительно всё это вспоминать. Потому что это прежде всего очень бездарно и пошло.

Ограничусь лишь сухой информацией: приказ был дан самолично Брежневым, по просьбе его любимой дочери Галины. Та, в свою очередь выполняла просьбу своей подруги по «чёрным гешефтам», с которой я был знаком, а потом раззнакомился. Вот и всё. Папа Брежнев был нежен к своим детям и решил меня уничтожить, уничтожить без особого шума и торопливости. Был отдан приказ Андропову – сгноить!

Включилась машина по перемалыванию человека. Как она работала, знают все. Жизнь и здоровье они мне попортили крепко, но это уже другая тема.

А то, что послали к чёрту мои планы с Караяном и оркестром берлинской филармонии, пугали стрельбой, целили в лоб, издевались милиционеры, обещали переломать пальцы, высылали из страны в 24 часа моих друзей с запада вместе с их семьями и многое, многое другое – это уже никому не интересно и миллионы раз описывалось другими жертвами подобных гонений.

Насчёт «…Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку…»

Ложного пафоса я тут не вижу, а пафос, идущий от сердца, есть горячая жажда справедливости.

Но я в этом не участвую, я не погиб, не был убит, не был диссидентом и поэтому даже не имею права лезть в общество людей, которые перенесли гораздо большие страдания, чем «весит» моя жалкая история с КГБ.

Вторая часть твоего вопроса состоит из многих коротких вопросов, требующих очень длинных ответов.

Период с 1994 года и до 2001-го – был самым трудным и духовно насыщенным периодом моей жизни. Этот период определил моё дальнейшее развитие, мои приоритеты в жизни, дал мне ключи глубинного понимания жизни и искусства и дал ответы на многие метафизические вопросы.

Я действительно нахожусь в затруднении, потому что сухое перечисление событий этого периода ничего не расскажет, а подробное описание этих событий займёт время, которым я не располагаю.

Всё же я попытаюсь максимально сжато, почто тезисно ответить на поставленные тобой вопросы.

Но это будет лишь перечисление разочарований или наоборот открытий, которые мне позволял испытать тот или иной шаг в этот период моей жизни.

В 1994 году я почувствовал, находясь на пике своей карьеры, что я неудовлетворён тем, что я делаю в музыке, как я живу, да и само слово «карьера» и «музыкальный бизнес» стали вдруг вызывать во мне отвращение.

Это было явным сигналом того, что я вступаю совершенно в новую фазу моей жизни.

Я начал понимать всё более отчётливо, что от того, какие я приму решения в этот момент, будет зависеть вся моя оставшаяся жизнь и что я никогда уже не буду прежним человеком, которым я был до сего момента.

Пришло твёрдое решение оставить концертную машину и начать всё с нуля, с познания самого себя, поиска совершенно неведомых путей в исполнительском деле.

Вдруг мне стало ясно, что всё исполнительство идёт по совершенно ложному пути и вызывает у меня духовный протест.

Резкое ощущение потери «живой жизни» в музыке стало меня просто убивать.

Я решил пойти в одиночку по свету искать и в мире, и в себе «живую жизнь» и любовь, которая даст мне силы быть всегда, везде и во всём непосредственным и живым, внутренне и внешне свободным, наполненным любовью к людям. Другого пути я не видел. Движений и шагов для достижения этих целей я не знал.

Тут я начал метаться. Сначала всё было очень глупо, я был дитя материалистической цивилизации и, конечно, сделал сразу грубейшую ошибку – стал искать всё вовне, вместо тяжкой духовной работы. Работы в себе и над собой.

Мне нужен был контакт с Богом, я не чувствовал Бога в себе, а значит некуда было и двигаться, в душе была пустота.

Ну и я начал делать смешные поступки как путешествия на святую землю, на которой ты имеешь счастье проживать, религиозные поиски в рамках христианско-прaвославной культуры...

Изучения церковных циклов богослужений, благо в двух шагах был Висбаден с Русской церковью, Русским кладбищем и эмигрантами ещё первой волны, которые охотно помогали во всём разбираться. Поездка на частный остров в гряде островов Фиджи (идея пришла просто потому, что летая на фестиваль в Новой Зеландии, самолёт, меня туда доставлявший, всегда делал посадку в аэропорту «Нади» на Фиджи, гуляя там, я всегда мечтал вернуться не для концертов, а для созерцания красоты). А разрешением воспользоваться островом, я обязан одной зажиточной испанской семье.

«Дикари» там разные, но дикарями, в полном смысле слова, их уже не назовёшь. Я беседовал там с отличным дядькой, уверенным, что весь мир живёт на островах и он знал «остров Россию», это было замечательно! Я лишь искал там способа сбросить «стальной жилет» цивилизации, который опутывал по рукам и ногам.

Даже мой «body language» выражал мою внутреннюю скованность и это приводило меня в бешенство. Надо сказать, что этот шаг был весьма полезен, но он спровоцировал полное нежелание возвращаться в нашу повседневность с её кредитными картами, банками, поклонением деньгам и успеху, и прочему, что стало вызывать физически тошноту в моём организме.

Что касается моих занятий по религиозной философии, то тут я обязан зарубежным эмигрантским изданиям, ещё во время железного занавеса, которые познакомили меня с моими, теперь любимыми философами, Розановым, Флоренским о отчасти Леонтьевым (Соловьёва и Бердяева я не люблю, а популярный в Кремле Ильин, просто плохой «ученик», подражатель Розанова).

Так что началось всё это очень давно, как только я уехал на запад.

А далее всё развивалось очень органично. Я поселился после Лондона (1984-1987) в Германии (1988-2001), и поселился в районе, где равноудалёнными от меня были Гейдельберг и Тюбинген с их сильнейшими университетами и сильнейшими философскими кафедрами. О моем увлечении русской религиозной философией довольно быстро стало известно в Германии из моих частных бесед с немецкими философами. То, что у нас в России в конце XIX века называлось религиозной философией и то, что происходило с участием Розанова, Мережковского, ненавидимого мной, в религиозно обществе, немецкие философы квалифицируют как Naturphilosophie.

Русскую философию они не признают, даже те немногие, кто с ней знаком. Hegel, Schelling, Fichte стали быстро «моими друзьями» под руководством лучших немецких профессоров из вышеназванных университетов, с которыми я «расплачивался» концертами. И довольно скоро меня уже начали готовить к диссертации о музыке c религиозной или Naturphilosophie точек зрения.

Вернулся я в Европу в 1999 году, пережил тяжёлый депрессионный период, который по курьёзному совпадению длился ровно 9 месяцев – с августа по май (не выходил из спальни в своём немецком, довольно большом доме, почти не ел, готовился тихо и спокойно умереть). С трудом в мае 2000 отправился в Лондон и по просьбе BBC начал делать маленькие поп-видео с прелюдиями и фугами Баха.

Меня увлёк этот полушутливый проект – «ХТК в массы». С этого начало что-то во мне возрождаться и забрезжил свет в конце тоннеля.

Двумя годами позже я был вознаграждён сполна мистическим видением, где в белом столбе света, восхитившим меня (а не испугавшим) я увидел и услышал всё, скрытое доныне от всех ушей и глаз в мировой музыкальной литературе; темы с ключами от каждой из них и со знанием что именно композитор зашифровал в каждом такте того или иного произведения.

Это произошло в самолёте из Стокгольма в Цюрих после очередного концерта, где я играл, в который уже раз, 1-й концерт Чайковского.

Вскочив я бегал по коридору самолёта, не в состоянии сидеть на месте, и вдруг стал получать от пассажиров записки. Во всех был один вопрос – «Вы находитесь в состояние креативного экстаза?» – это была уже магия.

Так мне открылось, что концерт Равеля написан на тему «судного дня» (Dies Irae), которую никто не замечал. Я это немедленно «проверил» на Л.Н. Наумове, позвонив сразу по прилете домой, и спросив его по телефону – не находил ли он случайно этой темы в концерте? – нет, не находил, пришлось объяснить и показать по телефону зашифрованную повсюду в тексте тему на своём рояле, вызвав его радостное изумление. Hе замечал Dies Irae и я, играя этот концерт с 18-ти лет.

Открылось значение вступления концерта Чайковского, который я только что играл без намёков на подобное знание, а именно, что во вступлении Чайковский рисует сотворение мира по Библии и так далее, касаясь каждого произведения.

И это уже совсем другая книга, где я даже не уверен – имею ли я право делиться информацией, полученной таким мистическим путём.
...

Генрих Нейгауз младший. Интервью с Андреем Гавриловым для журнала «Семь искусств». часть 2

Генрих Нейгауз младший. Интервью с Андреем Гавриловым для журнала «Семь искусств». часть 3

Источник: 7iskusstv.com