Генрих Нейгауз младший. Интервью с Андреем Гавриловым для журнала «Семь искусств». Часть 3

Журнал «Семь искусств» № 1 - декабрь 2009

...
ГН: Знаешь, иногда полезно жить воспоминаниями. Особенно, если их можно соотнести с нынешними реалиями. Да и с будущим. Вот я вспоминаю конец 1970 годов. Ты тогда впервые сыграл 24 этюда Шопена в БЗК. А в первом отделении – 4 экспромта Шуберта ор. 90. Я был на этом концерте вместе с отцом. После концерта, уже в машине, он долго молчал, а потом спросил: «Ну, и как тебе?» И сам же ответил: «Здорово играет!» (Кстати, он редко кого хвалил). Этюды действительно были «здорово», а вот экспромты меня как-то не вдохновили… Сейчас ты снова их играешь. Тебе не приходила в голову мысль сыграть шубертовские сонаты? И после долгого общения с Рихтером, да и просто – донести эти сокровища до людей? Вот, кстати, и еще один вопрос: ты можешь мне внятно объяснить, почему многие музыканты (не говоря уж о дилетантах) не любят Шуберта? На каком, собственно, основании? Понимаешь, я об этом всю жизнь думаю. Ведь это такой нескончаемый кладезьвсего человеческого…

АГ: Мне необыкновенно приятно то, что сказал твой Отец. Он был удивительно красивый человек во всех отношениях и даже спустя такое долгое время слышать его комплимент очень и очень приятно (а я всех вижу живыми, для меня люди не умирают, которые живут во мне). Вот и С.Г. я вижу курящим на лестничной площадке консерваторской лестницы, где покуриваю и я (я тогда курил). Он стоит, поглядывая на меня, красив как бог и что-то мне говорит, незначительное, но с оттенком уважения – а я не знаю, куда деваться от стыда, что он со мной разговаривает. Меня тогда на всю жизнь поразила его хрупкость – физическая и духовная. Красота и хрупкость. Стеснялся я ужасно, но встречаясь с ним, всегда испытывал волнение, и волнение очень тёплое.. Конечно то, что он сказал, было большим авансом, может быть слишком большим...

В отношении Шуберта я скажу тебе очень крамольную мысль, связанную с твоим вопросом. Позволь тебя процитировать: «Ведь это такой нескончаемый кладезь всего человеческого…» – потому и не играют!

Должен сказать, заранее зная, какой поток осуждения вызовет моё высказывание, но среди людей искусства, особенно музыкантов – очень мало людей, обладающих положительными человеческими качествами. Их очень портит «профессия».

Им трудно, почти невозможно играть Шуберта в силу духовной мелкости и отсутствия душевной чистоты. Вот и всё.

Что касается меня, то мне хочется ещё попользоваться физическими возможностями и поиграть побольше энергетической музыки. Ведь лишь концерт Равеля для левой руки требует прямо-таки боксёрской мощи! Я рассчитываю ещё немного пожить (может быть и напрасно). A вот закат жизни очень хочу посвятить Шуберту, который не требует больших физических нагрузок.

Общение с Рихтером никак не провоцирует это желание. Скорей после очень близкого общения с Рихтером вообще потеряешь вкус к искусству, потому что человек уж очень мизерный был. А некоторые произведения Шуберта у него отлично получались от великой тоски по уходу с планеты, которую СТР очень любил и ни в какое бессмертие не верил. Тут лежит ключ его Шуберта – прощание с живым миром, где не будет больше его – гениального Славочки Рихтера с его сознанием, дарованием и МУЗЫКОЙ! B его теле, которое он тоже так любил! Он безумно наслаждался жизнью во всех проявлениях, физически любил её, и прощание с ней было для него непереносимо. Но тот Шуберт, который требует великого тепла и всеобъемлющей любви, у него никогда бы не вышел, так же как Шопен, которого он ни одной ноты не смог сыграть адекватно, на мой взгляд, хотя это был его любимый композитор. Он редко говорил о любви к Шопену, потому что хорошо понимал, что играть его он не может, но не удерживался и много играл…

ГН: Но ведь было же что-то, что заставило тебя, пусть совсем молодого (18 лет!), но уже вполне сложившегося музыканта, заявить «Рихтер – мой идеал». (Когда я был в этом возрасте, моим «идеалом» он просто не мог стать, в первую очередь, именно из-за Шопена. Наоборот, он мне активно не нравился. И я мог конкретно объяснить, почему.) А ведь ты был не один. Рихтер являлся идеалом почти для всех! И для Наумовых, и для отца, а вспомни, что и сколько писал о нем дед… Так чем обусловлены все эти восторги? И ведь было же, чем восторгаться! Иначе – вы все что, под гипнозом находились?

АГ: Это интереснейший вопрос. Отвечая на него трудно не задеть самолюбия многих и многих. Для меня совершенно ясно, почему так было, и у многих недоразвитых граждан остаётся до сих пор именно гипнотическое состояние, вместо открытого взгляда.

В исторический момент всеобщего мирового тоталитаризма – а это весь ХХ век, век Рихтера (1914-1997), сознательно пишу 1914-й потому что С.Т. однажды мне выдал признание, что его зарегистрировали годом позже:)

Так вот в этом веке, особенно в его первой трети, произошла полная кастрация свободного духа, не только в России и Германии, но повсюду на земле.

Последствия это ужаса по-прежнему сильно заметны и остаются не только в России, (там в большей степени), но и во всём мире.

Рихтер же, обладая немыслимо сильным характером, в отношении сохранения от внешних сил своего внутреннего мира, и будучи очень слабохарактерным в обыденной жизни, был одним из, буквально, нескольких единиц, не только в музыке, но и в науке, и во всей мировой культуре, сохранивших в неприкосновенности внутреннюю свободу и могучую силу духа.

Это было настолько очевидно всем даже на подсознательном уровне, что потянуло, как волшебная дудка «крысолова», уводящего детей на потопление в море (из известной сказки), особенно со временем, когда наступило брежневское удушье после сталинского мордования, приводившего страну в идиотический энтузиазм.

Как раз в этот момент истории, с начала 1970-х, он становится единоличным «властителем дум» любителей музыки в СССР и многих европейских странах.

(Был момент потери интереса к нему огромных масс слушателей в СССР во время эйфории от Клайберна c 1958-гo и почти до конца 1960-х, где советские граждане почувствовали другую свободу, не скованную жестокой волей, не ограниченно-суровую, а просто свободу от рождения, естественную, как дыхание, а главное – яркое солнечное тепло, которое растопило всех и вся!).

Но Клайберн, заморозившись в детстве, как Майкл Джексон, относительно быстро проиграл эту маленькую во времени дуэль. Рихтер неоднократно высказывал мне свою болезненную досаду, что ему пришлось сражаться с Клайберном за умы и сердца людей в CCCP. Это его возмущало до самой смерти, настолько он был ранен взорвавшейся дикой, лавинообразной любовью русских к техасскому парню!

Он не находил этому объяснения, часто бормотав сквозь зубы под нос в сильнейшей гневливой досаде, когда мы с ним говорили на эту тему – «и ччево они в нём нашлии, ччево он им дался??!!!»

Для всего мира свобода духа и совести важнее всего на свете во все времена.

Потому что во многом здесь лежит тайна метафизической «правды», которую ищут все народы и каждый человек в отдельности. Отсюда, кстати, и феномен Высоцкого в России. Вот эта свобода, плюс великая энергетическая сила, которой обладал СТР, сломала все преграды, поразив надолго рабское сознание сотен тысяч людей на земле и привлекала к СТР таких же одиночек из разных сфер деятельности человека – как Капица, Ландау, Лихачёв, Пикассо и других свободных духом особых людей, особого закала.

И твой великий, тоже внутренне, да и внешне абсолютно свободный Дед (за что до сих пор ненавидим некоторыми рабами) не мог не быть очарованным таким явлением свободы и воли в самый душный период существования человечества!

Рабы-то, представляешь, как ему надоели? И Гилельс был раб, да ещё и обласканный Паханом. И винить его, как и миллионы людей в СССР нельзя, так как большевики за 3-4 года террора забили насмерть всё свободное, что уж говорить о годах 1930-1940-х. К тому времени всё население без исключения стало стадом послушных животных… И вдруг как озарение – явление молодого ОЗИРИСА!

ГН: Вот мы говорим о Рихтере (вернее, я спрашиваю, ты отвечаешь), и все это кажется настолько противоречивым, что сразу в голову не укладывается. Может, все дело во времени, и ты начал общаться с Рихтером, когда он уже постарел, или начал стареть, и в нем проявились те черты, которых раньше не было? Или они были не видны, не настолько бросались в глаза?

АГ: Черты, о которых я говорю, были всегда, с самой ранней юности, с отрочества, скорее они к закату ослабевали, как все другие чувства остывают к старости, когда видна могила.

Но это был один из самых скрытных людей всех времён, наученный всей жизнью – от шпиона-отчима, симулирующего туберкулёз кости в течение 20 лет, от ужаса перед разоблачением, на глазах у ребёнка Рихтера, до сталинского холокоста!

Рихтер дважды вынимал своего отчима из петли в минуты смертной тоски «мнимого» больного-шпиона, вызванной мыслью, что даже в «лучшем случае для него», ему придётся пролежать в постели всю жизнь! А он был отменно здоровым и сильным человеком, спортсменом-любителем, прекрасным теннисистом и очень подвижным. Рихтер постоянно потом жалел, что дважды спасал отчима от смерти, так как тот человек оказался в скором времени прямой причиной убийства отца СТР.

Далее было долгое бегство по «немецкой линии» – до смерти Сталина, сохранение себя от «разоблачений» и «чисток», дважды чудесное спасение от ареста и многое чудовищное другое, о чём даже люди и вспоминать не хотят. Hе следует забывать и сексуальную ориентацию СТР, за которую в CCCP полагалась вечная тюрьма.

Всё это выпестовало характер скрытный, как у серийного убийцы, одело маску «блаженного артиста», «живущего на небесах» и тому подобные атрибуты «отрешённости от грешного мира», и до конца жизни поселило биллионы негативных чувств в окаменевшем сердце в отношении всей цивилизации и практически всех людей, живущих на планете. Рихтер осуществил громадную личную победу, сокрушив и повергнув к своим стопам агрессивнейшее рабское государство с таким же населением. Победа же далась ценой души. Античная драма!

ГН: Еще один вопрос, который нельзя не задать. Как ты думаешь, почему рядом с именем Рихтера практически всегда ставится имя Гилельса? И наоборот? Это что – массовый психоз? Причем, если превозносится один, то обязательно надо принизить другого. Или это обычная «заказуха»? А может, промытые неизвестно кем мозги?

АГ: Это просто столкновение двух групп рабов, которое иначе выражаться не может.

Никакого особого психоза здесь нет, но есть отражение в миниатюре психического сдвига всей России, смертельно изувеченной палачами за 90 лет, плюс очень провинциальные, по сей день, культурные воззрения, из-за вечной оторванности от мира. Ну и главное – это абсолютно рабская, звериная нетерпимость и неспособность принимать и понимать полифонию и контрапункт человеческой жизни, если пользоваться музыкальной терминологией. А проще – рабская тупость и однобокое, тёмное первобытное мышление, в котором диалектика и бесконечность точек зрений никак не может существовать. Это касается всей современной России во всех областях и слоях населения с его первобытным мышлением!

ГН: Ты не обращал внимания на интересный факт: большинство нынешних сторонников Гилельса (и, заодно, противников Рихтера) шарахаются от тебя, как от чумы? Хотя, казалось бы, должны были хотеть привлечь в «свой лагерь». Они же мыслят только категориями «лагерей» и «станов»: «свой-чужой», исключения крайне редки…

АГ: Всем отлично ясно, что я не могу ни по каким параметрам быть в «лагерях». Ни в чьих лагерях, поскольку человек я свободный и каждой нотой и словом это подтверждаю, а рабы свободных ненавидят от рождения. Мне оба «лагеря» одинаково омерзительны.

Первый – агрессивной зависимостью от наличия «вождя», или лучше «идола», (поскольку язычники), накидывающийся c лаем на каждого, кто «вождя» потревожит, т. е. агрессивной рабской натурой, второй – непониманием значения культуры и искусства в целом и, в частности, абсолютным непониманием назначения и значения музыки, потому что от рождения и до смерти, из поколения в поколение являются потомственными ремесленниками.

ГН: Вот совсем другой вопрос, более актуальный, что ли: недавно ученые подсчитали, что ответственно подготовленная проповедь среднестатистического пастора (не считая самого трудного времени ее произнесения) равна 15 часам напряженной физической работы. Что уж говорить о сольном концерте пианиста, если он проходит честно, без дураков… А ведь такие концерты мы даем довольно часто. Иногда по два раза в день. Даже я, а уж ты-то тем более. Постоянно жить в таком ритме – самоубийство. Как ты снимаешь стресс после такого количества выступлений? Есть ли у тебя какие-нибудь «рецепты», которыми ты мог бы поделиться?

АГ: Рецептами делиться не поможет, это ведь так индивидуально! Расскажу, как это делал СТР. У Рихтера это были моменты полной неподвижности и апатии (до двух-трёх месяцев), когда все чувства отключались, и он впадал почти в летаргию – это была 1-я главнейшая часть сброса накопившегося стресса. 2-я замечательная привычка, которая давала ему возможность войти в физическую форму после летаргических периодов – это были пешие прогулки до 30 км в день. Обычно он ходил по Подмосковью или обходил за раз всю Москву. Но и повсюду, где бы он ни был, это было его замечательно полезное и спасительное хобби. Потом он начинал безостановочно трудиться, до следующего периода летаргии.

Я, к сожалению, не могу похвастаться таким здоровым и цикличным способом восстановления сил, но у меня замечательная семья, в которой я забываю обо всём. Смех, радость и любовь – постоянные спутники в нашем доме. Ну и природа очень хороша, где я совершаю каждодневные прогулки по лесам и полям, но не такие большие, как СТР. Кроме того у меня очень большая тяга к строительству, что я могу осуществлять в доме постоянно, и куча всевозможных увлечений – от готовки, до многих видов спорта.

Специального же цикла как у СТР у меня, к сожалению, нет, потому что именно постоянство и цикличность, регулярность разрядки напряжения гораздо эффективней, чем спорадические занятия различной физической активностью.

Кроме того, протяжённость восстановительных периодов, которыми располагал Рихтер, была возможна только в СССР, когда 3 месяца неподвижной «летаргии», сна почти без движения можно было себе позволить. Сейчас другое время и другие условия, когда мы таким временем располагать не можем.

ГН: Пианист Петров, конечно, вообще не стоит упоминания. Но за ним – море околомузыкального пролетариата, неспособного отличить позднего Листа от Скрябина. Он проспекулировал на том, что интересовало многих посетителей концертных залов: на твоих гонорарах. Естественно, это типично советская черта, да он, кажется, и не отрекается от своего советского прошлого. У меня возникает другой вопрос: ты абсолютно свободен? То есть, не секрет, что наша свобода все-таки ограничена рамками банковского счета. Ты мог бы сейчас, если вдруг, неожиданно, тебе бы пришла в голову мысль совсем забросить рояль, спокойно доживать свои дни без концертов, гастролей, гонораров, шумихи, поездок и полетов? Словом, жить только для себя и для семьи?

АГ: Здесь я позволю с тобой не согласиться. Свобода это всё-таки исключительно духовная категория. Независимость – да. Независимости от финансов у меня нет, так как я никогда об этом не заботился, будучи в этом отношении нерасчётливым русским человеком (см. историю с бассейном, на который я потратил 2 миллиона марок, и которым так и не пользовался после двух-трёх месяцев баловства).

Но относительная финансовая зависимость никак не является движущей силой моего образа жизни. Я уже делал 12 лет всё, что мне вздумается, бросив всё и всех, и это было только лишь для того, чтобы постичь искусство и обрести внутренний запас духовного богатства, которым я только хотел и хочу делиться. Это же самое великое счастье!

Я не представляю жизни помещика, удавился бы, ей Богу! Кроме того, моя семья настолько привержена музыке, что «не видит меня» вне моей работы и образа жизни. Так что, если бы я вздумал сделать такой «подарок» семье, я нанёс бы ужасный удар по нашему счастью.

ГН: Многие замечательные музыканты делали транскрипции вокальных, оркестровых, органных сочинений Баха (естественно, не только Баха) для фортепиано. Тебе никогда не приходила в голову эта мысль? Если нет, то почему? С твоими пианистическими и импровизационными данными кажется весьма странным. Ведь сделал же ты транскрипцию ХТК с хором (о которой мы уже говорили)?

АГ: Хм, a я не люблю транскрипций. Они все делаются «под себя» за редчайшим исключением. То есть Лист для себя, Годовский, или кто-нибудь ещё – короче для меня это игра, приятная и могущая доставить развлечение и мне и публике. Но передо мной лежит такой океан работы с оригинальными текстами, что, конечно, и сотой доли не успею. Как мы с тобой уже дуэтом заметили: «Жизнь неприлично коротка»…

ГН: Многие наши старые общие знакомые (например, тот же Крайнев, В. Виардо) уже давно создали конкурсы «имени себе». Кто в Харькове, кто в Штатах… А тебе не приходила в голову такая мысль? Ну, хотя бы с целью борьбы с музыкальной мафией?

АГ: Дорогой Гарри, у меня нет имени, которое было бы достойно конкурса. И, вероятно, не будет :)

ГН: Недавно ты сказал, что в России не умеют играть Прокофьева. А где умеют?

АГ: Я сказал, что в России не понимают Прокофьева. Играют плохо и в России, и не в России, плохо, потому что или стучат, или делают «из него Шопена с фальшивыми нотами» в лирике, не понимая как надо играть лирику Прокофьева. А главное – это непонимание содержания музыки, мыслей и характера композитора. Прокофьев очень меняется на протяжении жизни.

В начале пути это очень ясная неоклассическая музыка, замкнутая в форму новых гармонических сочетаний и без особо богатого и глубокого внутреннего мира. Ранний Прокофьев орнаментален, внешен, эффектен и нов своим характером, как нов, скажем, ранний Маяковский, хотя неизмеримо тоньше упомянутого поэта.

Средний период творчества – это поиски себя, активные и разнообразные.

А вот «советский» период, беру в кавычки, потому что здесь он обретает глубину и философичность весьма далёкую от советских реалий, в которых ему пришлось провести остаток жизни, из-за того, что Пахан сделал его своим заложником. Вот этого Прокофьева как-то все проглядели, почти все.

В такой его музыке только и успевай переключаться от чисто «церебрального» процесса, когда мы просто оказываемся в черепной коробке композитора и, становясь его «двойниками», наблюдаем процесс его мышления, зашифрованный в звуках, видим картины жизни его глазами, чувствуем его сердцем, видим зашифрованные послания и т. д.

Такого Прокофьева я ни у кого не слышал. Например, он ясно и четко говорит нам в конце разработки 1-й части 8-й сонаты – «это моя последняя соната, это моё завещание», и делает это настолько ясно, что только полная слепота пианистов и музыковедов, о которой я неоднократно говорил, делает такие послания не понятыми на многие годы. В 8-й сонате много посланий в будущее, где он записывает самые сокровенные тайны сердца.

До этого никто не докапывался, даже Рихтер, который Прокофьева понимал лучше других. Он только чувствовал, что музыка глубока, но чем она наполнена – не понимал. Он всегда играл, опираясь на интуицию, до конца своих дней, не понимая необходимость анализа, ненавидя его, и не обладая навыками анализировать, но его богатое воображение до поры, до времени было достаточным для многих, даже, казалось бы, пытливых слушателей.

У нас даже вспыхнула активная переписка по этому поводу, инициированная Рихтером, незадолго до его смерти, когда он услышал o моих «докапыванияx» до значения содержания позднего Прокофьева.

Это после того, как я записал на DGG сонаты и написал маленькое, ещё не очень зрелое эссе на тему каждой из записанных сонат в 1991 году.

ГН: Скоро начнутся юбилеи: Шопен, Шуман, Лист… Я никогда не слышал в твоем исполнении оригинального Листа, только «Кампанеллу». Давно ты играешь сонату h-moll? Нашел ли ты в ней что-нибудь совсем новое, какие-то «зашифрованные коды – послания», или придерживаешься традиционных образов (Фауст, Мефистофель, етс.)?

АГ: В период написания сонаты Лист был ещё в очень экстравертном состоянии своей души, это много позже, в старости он стал совсем другим и, по словам Зилоти, играл тихо, интровертно и его дух был наполнен мистически-отрешённым содержанием. Соната очень ясна, театральна (иногда не очень хорошо театральна, «понарошку», это исполнителю надо «исправлять»).

Она должна исполняться как театральное представление. Сонату я приготовил совсем недавно по просьбе города, где родился Лист, и где я буду впервые её играть на его фестивале в июле следующего года в зале, расположенном напротив дома, где родился композитор. Там нет прямых «цитат» из Гёте, нет «шифровок», которые бы прошли мимо глаз и ушей за 160 лет. Но есть большая, напряжённая экзистенциальная драма смертельной борьбы добра и зла. И вот чётко показать все нюансы этой драмы, на мой взгляд, ещё никому не удавалось. Соната требует громадной физической выдержки, потому, что раз потеряв напряжение в насыщенной музыкальной ткани, исполнитель теряет зерно этой музыки, и она превращается в банальную вещицу не очень умного, эротичного шоумена.

ГН: Когда ты приедешь на гастроли в Израиль? С какой программой? В каких городах и залах будешь выступать? Нравится ли тебе вообще израильская публика? Есть ли у тебя с ней контакт, понимают ли они тебя?

АГ: Во-первых, я очень горжусь тем, мало кто помнит об этом даже в Израиле, что я был ПЕРВЫМ ОФИЦИАЛЬНЫМ СОВЕТСКИМ ГАСТРОЛЁРОМ в Израиле в 1985 году.

Культурного обмена ещё не существовало, Израиль по инерции ещё был «врагом» СССР, а умный Шабтай Калманович, убитый в Москве на прошлой неделе (тогда он был Шабтай Калганович, насколько я помню), немедленно «выписал» меня из Лондона, где я только что поселился, как первый свободный советский гражданин.

Шабтай великолепно использовал этот исторический момент, и я оказался уже в августе 1985 года в большой гастрольной поездке по Израилю. Прецедент произошёл, благодаря Шабтаю, и начался процесс сближения Израиля с перестраевымым Горби Советским Союзом.

Израильскую публику я люблю, она выпестована бывшими «нашими», мы понимаем друг друга без слов. Кроме того, я долго дружу с оркестром из Ришона, который я очень люблю и там у меня даже есть еврейская «Мама» Ципке Гольдберг, которая всегда по-матерински за мной ухаживает, когда я в Ришоне. Моя армянская половина (моя мама была чистой армянкой) так же способствует нашему взаимопониманию, не секрет, что наши народы симпатизируют друг другу и во многом схожи. В этот раз я приеду лишь на пару концертов на открытие нового зала в Ашдоде в мае, где оркестром руководит мой друг и однокурсник, прекрасный музыкант Вааг Папян. Мы отметим год Шопена концертом Ми Минор, где я нашёл множество интереснейших пропущенных «посланий» Шопена, которые поднимают этот концерт до высокого трагизма в «диссидентской» первой части, изумительной любовной лирики во второй, и показывают чудесный польский бал в финале, который Шопен написал ещё и c замечательным чувством тонкого и тёплого юмора.
...

Генрих Нейгауз младший. Интервью с Андреем Гавриловым для журнала «Семь искусств». Часть 1

Генрих Нейгауз младший. Интервью с Андреем Гавриловым для журнала «Семь искусств». Часть 2

Источник: 7iskusstv.com